Технически только и развиваемся...

______________О безбрежном и бескрайнем______________
__________(кое-что из отечественной соляристики)__________

Проезжал недавно по длинному Лефортовскому тоннелю, слушал его характерный и вместе с тем своеобразный, - немного тревожный, немного фантастический и загадочный гул вентиляторов, шум моторов, шелест колёс. Так вот: слушал я всё это, слушал и вдруг с грустью скорее сначала почувствовал, прежде чем осознал, что голливудская-то версия "Соляриса" (как ни тяжело в этом признаваться) гораздо удачнее, чем "Солярис" Тарковского. И главный герой там оказался на удивление внятен и выразителен, и особенно главная героиня.

И подумалось мне, что отступать от первоисточника (от Станислава Лема, например) конечно можно, но впредь с очень большой осторожностью это следует делать. Поскольку речь тут, как вы уже догадываетесь, не столько об уважительном отношении к самому первоисточнику, сколько о том, что в претензиях на свою собственную, якобы недопонятую при жизни гениальность можно и смысл изначальный слегка растерять. И не совсем понятными для зрителя станут истерики главной героини и переживания её партнёра. Ведь за кадром осталось главное: напоминание о том, что большинство мерзостей обычный человек совершает не по злому умыслу, а по недомыслию, от недостаточной осведомлённости и, одновременно, необходимости, как ему кажется, срочно принять и исполнить какое-то решение, короче: узел разрубить. Ну, то есть неуверенность в себе, лень или просто равнодушие ещё могли бы как-то спасти ситуацию. Но, как правило, именно они-то в минуту душевного подъёма и отсутствуют. И рубят чаще всего по живому.

А может, Тарковский был просто счастливый человек, каких немало даже в творческой среде, - без тяжкого греха, без камня на душе. И откровения Лема оказались для него, как горох для стены. Как бы там ни было, но пройдёт ещё немного времени, и, подозреваю, останутся от нашего "кино-шедевра" лишь загадочно-фантастический гул тоннелей, тихое журчание ручьёв с водорослями, да солод пивной. И будет немного грустно, но не за себя, не за Лема, и даже не за Тарковского, а за Баниониса и Бондарчук. Оба они, мне кажется, в тот момент готовы были сыграть всё.

С. Лем: "... Я никогда не сажусь за свой письменный стол с законченным планом всей книги... Когда я ввел Келвина в станцию ╚Солярис╩ и заставил его увидеть испуганного пьяного Снаута, я сам не знаю, что его заставило так забеспокоиться. Я не имею ни малейшего представления, почему Снаут так испугался абсолютно невинного незнакомца. В то время я не знал почему, но вскоре мне пришлось понять это - я должен был продолжать писать..."

"... Я признаю, что видение Содерберга не лишено вкуса и настроения, но я не в восторге от высокого положения любви в фильме. "Солярис" - это река, а Содерберг выбрал лишь её каплю. Мне кажется, основная проблема в том, что даже такая трагико-романтическая интерпретация кажется слишком пустой для массовой аудитории, кормящейся голливудской кашей. Если в будущем кто-то еще посмеет сделать экранизацию "Соляриса", я боюсь, картина будет понятна лишь крошечной аудитории..."

Это злополучное интервью Лема натолкнуло на ещё более грустные, неутешительные размышления: а, всё-таки, не нуждается ли сам "первоисточник" в римейке? Ну, действительно, много ли проку от реки, загнанной в трубу зарытую в землю. "Труба", конечно, для отвлечённых литературных диспутов и применительно к "Солярису", явный перебор. Ведь была гениальная, по своей удачности, находка или сюжетный замысел Станислава Лема. И был фантастический отрыв идеи от прозы жизни, от земной обыденности. Ну, когда вблизи Соляриса начиналась сверхъестественная материализация всего того, что обычно хранится у человека в виде совести и что, порой, таким камнем лежит на душе. Другими словами: казалось, всё то, о чём писал Ф.М.Достоевский в своём "Преступлении и наказании" стало, благодаря отрыву от рутины и конкретики житейской, ещё более универсальным, доходчивым, почти осязаемым для любого читателя.

Но я, видать, со своей субъективностью, опять поторопился: доходчивым если и стало, то преимущественно для читателей уже имеющих собственный опыт в этой области. У читателей или телезрителей, которые подъезжали на грузовике к Беслану 1-го сентября, опыта такого, видать, ещё не было. А может, бестактного к шаблонным душевным сокровенностям, неделикатного и бесцеремонно-проникновенного мастерства Фёдора Михайловича не хватило Лему для лучшей разработки своей идеи. Ну так, чтобы без длинных утончённых предисловий, без лишних метафор, аллегорий, чтобы и скучно никому не стало, и до самого тупого дошло. А может, просто совесть у людей в грузовике отсутствовала, - всё может быть.

Вспоминаю иногда того, молодого бойца из грузовика, который матушке любимой своей решил напоследок позвонить, попрощаться по мобильному. А любящая матушка его по мобильному напутствовала куда следует и как следует. И подумалось, что вот ведь, заполучил-таки человек пропуск или прописку для своей душонки в райские кущи. Но какой немыслимой, какой чудовищной ценой-то, прости Господи!.. И по какому-такому шаблону нужно друг друга любить, чтобы не понимать, не чувствовать этого?..

...У меня сосед в прошлом "годе" картошку на пустыре за своим забором посадил, - временно, значит, "прихватизировал" часть ничейной территории. А пацаны ближе к августу повадились картошку его до своих костров пионерских таскать, - запекали вечером в углях и с сольцой наворачивали. Очень чумазые и очень поздно домой возвращались, за что их ругали, но, видать, не очень строго. Мужик не дурак, взял и собаку огромную на цепь посадил рядом с забором, ну, чтобы хоть лай подняла. Её сперва побаивались, ходили вокруг да около, а потом до чего додумались! - посылали самых маленьких пацанят, - на них кобель не реагировал. Повернётся задом, кость грызёт, и, стало быть, не замечает, как они там, за частоколом, украдкой совочками землю ковыряют и в полиэтиленовые пакеты картошку торопливо суют...

...Или вот, опять же, кошка неспешно по двору пройдёт, - облает обязательно. А котёнка игнорирует. И я подумал, что это ведь природа-матушка, ботаничка целомудренная, стыдливо, второпях и впопыхах столько дров в интимной сфере человека наломавшая, а также подручная Господа Бога, тут-то уже не спешила, не торопилась и обо всём как следует позаботилась. Наделила их такими общими чертами, чтобы ни котёнок, ни щенок, ни ребёнок до поры, до времени не были причастны к борьбе внутри- или межвидовой (для нас, межэтнической), столь необходимой с её научной, мудрёной точки зрения.

Хотя самого человека, подозреваю, Господь не просто так разумом снабдил, не для борьбы за существование. Необходимо, видать, рано или поздно с этой матушкой, вернее с плодами её трудов хорошенько разобраться. Но это, кроме наших, земных ляпсусов, уже и космология. Что же до человека сегодняшнего, да с его собственными, а не только природы, ошибками и без особой гордости "звучащего", то всегда ощущал себя не то, чтобы верующим, а скорее просто богобоязненным гражданином. Так или иначе богобоязненных, и по самому разному поводу, подозреваю, в моей стране большинство. И так же, как большинство молчал, руководствуясь чем-то вроде: не буди лиха... Запретной темой были и школы, и детские садики. Поскольку, ну, невозможно их все уберечь от двинутых бородатых мужиков в грузовиках.

Так вот, молчал как ягнёнок и втайне от соплеменников, на досуге занимался не космологией или ботаникой, а тем, что придумывал для себя "отмазку", - на некоторые тяжёленькие и очень нелицеприятные вопросы самому себе пытался ответить. Не подумайте, что к вступительным экзаменам в райские кущи готовился. Нет, всего лишь библиотекарем, архивариусом или баландёром в преисподней хотелось пристроиться. Но теперь, я это чувствую, все усилия псу под хвост. Ведь теперь уже и свой неделикатный, даже оскорбительный вопрос к приёмной комиссии имеется: попал тот, маменькин сынок из грузовика в райские кущи или не попал? Вопросец даже ёрнический, с крамольным уточнением: может филиал у Вас имеется с добрыми, чуткими санитарами и прохладными, тенистыми аллеями для прогулок искренне заблудших?.. - так вот мне бы, мол, если можно, не туда.

Дерзость, конечно, не столь кощунственная, сколько глупая. Но если как на духу, то теперь ведь и не утаишь, поди, ересь эту бомжевато-претенциозную, - докопаются, выудят сию жеманно обидчивую дрянь из подсознания и в неё же носом ткнут. Хотя речь, как вы уже поняли, совсем не о претензиях к Создателю, который вынужден сверху рассматривать происходящее лишь в перспективе, то есть неотделимо от того, что ещё произойдёт на скорбном фронте борьбы добра со злом. Который, и такого тоже нельзя исключить, плакал, глядя сверху, но не мог вмешаться в этот ужас, в этот неотвратимый кошмар, происходящий у тех, кто живёт на Земле, живёт в 21-м веке уже. У тех, с развитием или прогрессом которых Господь, возможно, связывает главную, если не единственную свою надежду.

Нет, речь о другом. Речь об огромном, круглом, безбрежном как океан Соляриса и ничем, в условиях абсолютной свободы, не ограниченном идиотизме людей, творящих зло не по злому умыслу. Идиотизме, по Лему, на 20 процентов превосходящем размеры самой Земли.

Хотя необходимо, наверное, уже не по Лему, а по-простому говорить о людском кретинизме, к которому прямо или косвенно, вольно или невольно, но причастны все. Который на планете с некоторых пор перестал умещаться и выходит, с целью от себя же как-то обезопаситься, в околоземное космическое пространство. Людей напрочь, кажется, утративших спасительную привычку сомневаться, испытывать неуверенность в самих себе. Способных даже веру в Бога доводить до абсурда. То есть умудряться не только как-то увязывать её со своим звериным, первопричинным, всегда стыдливо прикрываемым у большинства религий, инстинктом этнической чистоты. Но ещё и сводить её, веру, к омерзительному и совершенно бесстыжему эгоизму хлопотливой заботы о будущем благополучии недоразвитой, никчёмной, гадкой душонки своей.

Вот текст этого синодального определения об отлучении Толстого:

"Изначала Церковь Христова терпела хулы и нападения от многочисленных еретиков и лжеучителей, которые стремились ниспровергнуть ее и поколебать в существенных ее основаниях, утверждающихся на вере во Христа, Сына Бога Живаго. Но все силы ада, по обетованию Господню, не могли одолеть Церкви святой, которая пребудет неодоленною вовеки. И в наши дни, Божиим попущением, явился новый лжеучитель, граф Лев Толстой. Известный миру писатель, русский по рождению, православный по крещению и воспитанию своему, граф Толстой, в прельщении гордого ума своего, дерзко восстал на Господа и на Христа Его и на святое Его достояние, явно пред всеми отрекся от вскормившей его Матери, Церкви Православной, и посвятил свою литературную деятельность и данный ему от Бога талант на распространение в народе учений, противных Христу и Церкви, и на истребление в умах и сердцах людей веры отческой, веры православной, которая утвердила вселенную, которою жили и спасались наши предки и которою доселе держалась и крепка была Русь святая. В своих сочинениях и письмах, во множестве рассеиваемых им и его учениками по всему свету, в особенности же в пределах дорогого Отечества нашего, он проповедует, с ревностию фанатика, ниспровержение всех догматов Православной Церкви и самой сущности веры христианской: отвергает личного живого Бога, во Святой Троице славимого, Создателя и Промыслителя вселенной, отрицает Господа Иисуса Христа Богочеловека, Искупителя и Спасителя мира, пострадавшего нас ради человек и нашего ради спасения и воскресшего из мертвых, отрицает бессеменное зачатие по человечеству Христа Господа и девство до рождества и по рождестве Пречистой Богородицы Приснодевы Марии, не признает загробной жизни и мздовоздаяния, отвергает все таинства Церкви и благодатное в них действие Святаго Духа, и, ругаясь над самыми священными предметами веры православного народа, не содрогнулся подвергнуть глумлению величайшее из таинств, святую Евхаристию. Все сие проповедует граф Лев Толстой непрерывно, словом и писанием, к соблазну и ужасу всего православного мира, и тем не прикровенно, но явно пред всеми, сознательно и намеренно отторг себя сам от всякого общения с Церковию Православной. Бывшие же к его вразумлению попытки не увенчались успехом. Посему Церковь не считает его своим членом и не может считать, доколе он не раскается и не восстановит своего общения с нею. Ныне о сем свидетельствуем пред всею Церковию к утверждению правостоящих и к вразумлению заблуждающихся, особливо же к новому вразумлению самого графа Толстого. Многие из ближних его, хранящих веру, со скорбию помышляют о том, что он, в конце дней своих, остается без веры в Бога и Господа Спасителя нашего, отвергшись от благословения и молитв Церкви, и от всякого общения с нею. Посему, свидетельствуя об отпадении его от Церкви, вместе и молимся, да подаст ему Господь покаяние в разум истины. Молимтися, милосердый Господи, не хотяй смерти грешных, услыши и помилуй и обрати его ко святой Твоей Церкви. Аминь".

То, что я отрекся от церкви, называющей себя православной, это совершенно справедливо.
Но отрекся я от нее не потому, что я восстал на Господа, а, напротив, только потому, что всеми силами души желал служить Ему. Прежде чем отречься от церкви и единения с народом, которое мне было невыразимо дорого, я, по некоторым признакам усомнившись в правоте церкви посвятил несколько лет на то, чтобы исследовать теоретически и практически учение церкви: теоретически я перечитал все, что мог, об учении церкви, изучил и критически разобрал догматическое богословие; практически строго следовал в продолжение более года, всем предписаниям церкви, соблюдая все посты и все церковные службы.
И я, убедившись, что учение церкви есть теоретически коварная и вредная ложь, практически же собрание самых грубых суеверий и колдовства, скрывающее совершенно весь смысл христианского учения <...> действительно отрекся от церкви, перестал исполнять ее обряды и написал в завещании своим близким, чтобы они, когда я буду умирать, не допускали ко мне церковных служителей, и мертвое мое тело убрали бы поскорей, без всяких над ним заклинаний и молитв, как убирают всякую ненужную вещь, чтобы она не мешала живым...

Это было написано в 1901 году. Не изменил своего мнения Толстой и впоследствии. В январе 1909 года Толстого посетил тульский епископ Парфений. После этого посещения в дневнике Толстого появляется запись:

...Особенно неприятно, что он просил дать ему знать, когда я буду умирать. Как бы не придумали они чего-нибудь такого, чтобы уверить людей, что я "покаялся" перед смертью. И потому заявляю, кажется, повторяю, что возвратиться к Церкви, причаститься перед смертью я так же не могу, как не могу перед смертью говорить похабные слова или смотреть похабные картинки, и все, что будут говорить о моем предсмертном покаянии и причащении, ложь. Говорю это потому, что есть люди, для которых, по их религиозному пониманию, причащение есть некоторый религиозный акт, т.е. проявление стремления к Богу, для меня всякое такое внешнее действие, как причастие, было бы отречением от души, от добра, от учения Христа, от Бога.
Повторяю при этом случае и то, что похоронить меня прошу также без так называемого богослужения, а зарыть тело в землю, чтобы оно не воняло.

Другое дело, что перед смертью Толстой всё-таки имел желание примириться с Церековью, но, по-видимому, не сумел переступить через свою гордыню...