|
|
|
Проголосуйте за это произведение |
Он снимет
трубку после первого же звонка.
Через
полчаса? Последний вагон. Ладно, пока.
Проходите...
А вот женских тапок -здесь нет.
Но
ничего,
уже топят, это не страшно...-
он будет
носиться по кухне и варить им сосиски и кашу:
ужин,
перетекающий в завтрак, и завтрак -в обед.
Если в
той
кухне закрыть глаза -будто летаешь
среди
запахов пряностей... -Извините, не ждал;
сейчас
здесь
не очень с едой...
Я все
вымою
сам! -а она ему: -Ну, как знаешь...-
Но
холодные
пальцы уже встретятся в раковине
под
бегущей
горячей водой.
-Жуйте!
-придвинет
тарелки.
-А можно я
кашу не буду?-
И она
отвернет капризный веснушчатый нос.
Нос и
ресницы... Где он нашел это чудо?
На
Красной
площади или в смешной стране Оз?
Гости уже
удалились в соседнюю дверь на ночевье.
А он -не
заснув в эту ночь и на пару минут-
будет
думать
о том, как сейчас там займутся любовью,
а потом,
чтоб его не будить, тихо-тихо под утро уйдут...
Мы не поймем друг друга никогда.
Мы будем
жить, как два китайских мудреца.
Один
другому
говорит:
-Смотри!
Как
радуются
рыбки, как резвятся!
На что
второй в ответ:
-Скажи, в
чем радость рыб?
Как много в детстве потребностей
разных:
вырезать
ромбик из мамина платья,
выкрасить
стул анилиновой краской,
выстирать
в
луже парадную скатерть...
Но -вижу
взгляд недобрый в очках,
грозящий
мне
палец, сверкающий лаком,
и я,
некрасивая хмурая девочка,
прячусь
под
стол и не смею заплакать.
I.
Он
нерешительно входит в ее спальню,
принюхивается
к разлитому там запаху ее духов,
садится
на
край дивана,
взглядом
скользит по ее полкам и книгам,
по
раскинутым тут и там ее платьям,
платкам и
шалям,
по
тюбикам,
кремам и пудрам, заведующим ее красотой,
по пустым
упаковкам таблеток,
их
слишком
много даже для самой тяжелой болезни,
их
слишком
много на тумбочке,
на
журнальном столе,
на
промятом
сиденье кресла,
их
слишком
много,
много,
много.
-Ну когда
же
она, переодевшись,
вернется
из
соседней комнаты?
Ну когда
же
она, переодевшись,
вернется
из
соседней комнаты?!
II.
И она
вернулась и сказала:
-Бывают
же
несносные дети!
Устроят
дома
госпиталь куклам,
а потом
нигде не найдешь
ни одного
аспирина!
Снова
дубовой листвы растревожены улья.
Вот уже
осень, а встретились мы в июле.
Холод.
Горчичного цвета поля. Такой же горчицей
обиты
кресла, диван...
Как так
могло
случиться,
что
существует жена-
Марина ли,
Вероника...
И в
результате: тебя поди попробуй верни-ка!
Я пытаюсь
унять -не выиграть -эту войну,
будучи
продана в рабство вчерашнему сну
о
прекрасном
замке, парящем
над
склоном
холма.
Донжоны
венчают вершину,
как голову
шейха -чалма.
Ветра
контральто... Пригорки,
овраги и
пашни,
хотелось
бы
вас созерцать
из
высо-окой
башни
с ее
барбаканами, окнами в небо, зубцами,
рвом,
крепостною оградой и лютыми псами...
Громко
звонит телефон, и с высокого склона
в бездну
летят барбаканы, порталы, колонны...
Приходи к
чаю, мама,
выбирай
пряник самый
расписной-резной,
будь со
мной.
Приходи к
чаю, сестра,
завари
зелье
из трав,
сахар
положи,
ворожи.
Приходи к
чаю, брат,
в наш
родной
Вертоград,
отдыхай,
играй-
это
рай.
Приходи к
чаю, душа.
Соли
горсть,
дегтя ушат-
все тебе,
держись:
это
жисть.
В этот
раз
мы
приехали
в парк ближе к вечеру.
Уже
выключили фонтаны.
Мы гуляли
по
берегу и по аллеям
и вдыхали
липовый цвет.
Ровно в
семь
в парке появились дети,
Наводнили
весь Петергоф.
На рулях
их
велосипедов
висели
пакеты, в них звенели бутылки.
Каждый по
своему маршруту,
они
объезжали скамейки и урны.
И я
подумала, что все они станут поэтами.
Как же
иначе, если
все
детство
собирать бутылки
в
приморских
парадизах.
О, как
долго
меня не было дома!
Подхожу и
вижу издалека:
горят
наши
окна.
Липа и
клен,
скамейка у клумбы -все те же.
Хлопает
дверь, замок сыплет ржавчиной.
Вот я в
прихожей.
Кошка
вышла
встречать, трется о пуфик холщовый.
Я снимаю
пальто.
Разуваюсь.
Ставлю на
место ботинки.
Рядом с
ними, в углу,
в обувном
каре у порога -
новые, ни
разу еще не надетые
черные
туфли
сорокового размера
источают
едва
уловимый
дух
породистой кожи,
блестят
лакировкой
при свете
старинного бра.
-Петр,
это
твои? Тебе в школу купили? -
спросила
младшего брата.
-Это
дедушкины, -на ходу сказал Петька
и убежал
по
своим петьским делам.
"Туфли... -подумала
я, -значит, туфли...
Зачем ему
туфли, когда он восемь лет не встает..."
Златобокое яблоко
венчает
барочную
башенку
новомодного
дома.
Когда
пойдем
на Кузнечный,
обязательно
надо купить
полкило
яблок.
Яблоки...
Да,
именно
яблоки!
Пожалуй,
самый
эстетичный
плод.
И
архитекторы это знают.
И
художники.
И
неизвестно,
как бы сложилась
судьба
мирового искусства,
если бы
Еву
пришлось
рисовать
с дынькой
или морковкой.
Официант
в
ресторане турецкого
трехзвездочного
отеля,
невдалеке
от
Антальи,
тот
самый,
которому
я
нравлюсь
(позавчерашняя
дискотека),
подошел,
пока меня не было,
к нашему
столику
и спросил
по-русски подругу:
-Светта,
твою
подругу
зовут Ня?
-Же.
Я
услышала "Же".
-Что
"Же"?
-спросила, когда он ушел.
-Женя,
-сказала
подруга.-
Я
говорю,
что тебя
зовут Женя.
Но он так
и
звал меня Ня-
"Же"
никак не давалось.
В
холодную
мрачную безлунь
курю на
больничном крыльце.
Во двор
твоих окон прицел
льет свет
над горячечной бездной.
Все
листья в
кострах сожжены.
В
ухоженном
парке просторно,
и снег
идет
тихо и скорбно,
как нищий
за
гробом жены.
Круг
скоро
замкнется.
Сейчас
уже
первые числа марта.
Я
-готовлюсь
к весне:
зашиваю
дырки на прошлогодних колготках,
узнаю
рецепт
пасхального пирога,
редко
тоскую.
Летом
-
разбираю
ветошь и хлам
у нас в
доме
на чердаке,
раскаленном
от солнца;
нахожу в
огороде, в земле,
дореволюционные
деньги;
закупаю
на
зиму мед.
Осенью я
наконец-то
чувствую
в
себе легкость,
хрустальную
легкость-
как и в
воздухе.
Тоска уже
где-то рядом,
она
приходит
из дыма костров,
в которых
я
жгу старый мусор,
замечтавшись
о чистоте
декабря.
Каждый
раз,
когда иду
от
Сухаревки домой
и
сворачиваю
с проспекта
у
загса,-
душит
дьявольский хохот:
наверное,
нигде
больше
загс и морг
не
соседствуют так близко.
Идея
захватила,
и
однажды
я стала
мерить расстояние
в
шагах.
Оказалось
семьдесят
пять.
Да два
бреха
собаки,
Да вороны
одиннадцать карканий.
Дом, в
котором кривилась мне арка, недавно снесли,
под
старые
ели префект подогнал самосвал
жирной
черной земли,
на месте
пустом построили терем резной, расписной,
внизу,
под
сосной,
Аджимушкай -три
этажа-
подземного
гаража,
над ним
вознеслись купола под самые небеса,
смотрю из
окон: краса,
подворье
Саровского монастыря. А жаль,
теперь не
увидишь гирлянду огней -транспортная река
питала
Садовое, Третье и облака,
текла
мимо
нас, лизала голыш-особняк,
его сорок
лет занимал "Букинист", корешками маня,
а ныне
плацдарм маргиналов, кофейня,
то ли
пегасня, то ли орфейня.
Сколько
всего изменилось за время, сигналящее под окном,
помнит выживший дом.
|
Проголосуйте за это произведение |
