Рассказы
21 января 2010

Хороший человек - буровой мастер Сапруненко Петр Васильевич, хозяйственный, ничего не скажешь. Как ни приедет Илья к нему на буровую, там всегда порядок. Оборудование - разве что с мылом не помытое - блестит свежей краской. Стрелки на механизмах четко направления вращения показывают. Кожуха все на месте. Таблички над пусковыми кнопками, манометры под пломбами и с красными рисками на стеклах, стропа обиркованы. И электрические средства защиты, как положено, на стенде в дизельной, исправные, со штампом испытательной лаборатории.

В поселке буровицком тоже как на картинке. Вагончики в линейку расставлены, кабели по эстакаде над паровыми трубами идут, на песке не валяются под ногами. Место для курения у столовской подсобки оборудовано - скамейки, ведро для окурков, щит пожарный, - все чин по чину. В дальнем конце "центральной улицы" баня с душем, а за ней, несколько на отшибе, сортир теплый, с батареей, чтоб зимой причинные места не поморозить. В котельную нужно заглянуть с делом - пожалуйста, только сапоги у порога оставь, обуй тапочки, чтоб не наследить по чистому...

Вот так.

Неряхи-разгильдяи в бригаде не приживались, тошно им становилось от порядка, как тараканам. Да и мастер таких работничков не жаловал, отучал быстро от дурных привычек, или выпроваживал подальше, коли не понимали. Зато бригада его частенько в передовиках ходила, - соответственно, и заработки хорошие.

Когда на буровой Сапруненко за вагон-столовой появилась дощатая пристройка, Илья не заметил. В очередной раз прикатил как-то в январе на аварийный ремонт и, обедая, углядел в оттаявшем от печного жара окне невысокий сарайчик, из которого через открытую форточку доносилось тонкое повизгивание.

- Это что, Петр Васильевич, собачьи ясли у вас появились? - с улыбкой поинтересовался Илья.

- Нет, - мотнул головой мастер, наворачивающий за соседним столиком огромную тарелку борща. - То Борькина хата. Поросенка.

- Откуда поросенок?! - изумился Илья.

- Да помбур один у меня отличился, деятель, прилетел под Новый Год "с земли" на вахту с трехмесячным свиненком. Чтоб, значит, вместе с бригадой слопать его за праздничным столом, - начал рассказывать мастер, обгладывая по ходу мосол над тарелкой.

Прервался на минуту, выколотил мозговую кость в ложку, посолил крепко деликатес и одним махом зажевал с горбушкой хлеба и луковицей. Так смачно у него это вышло, что у Ильи слюнки потекли, хотя только что ведь сам второе доел. Сапруненко вытер лоснящиеся губы салфеткой, придвинул к себе стакан компота и продолжил:

- Но такой, понимаешь, симпатичный поросенок, что ни у кого рука не поднялась его резать. Решили мы его до следующего нового года откормить, - большого кабана не так жалко. А вообще, посмотрим. Он и умный к тому же оказался, лучше иного человека все понимает. Жратвы при столовке для него вволю, живет - не жалуется.

- Чего же он сейчас визжит? - Илья кивнул за окно.

- Да спину чешет о доски, вот и балдеет от удовольствия.

- А не мерзнет? - со смешком спросил Илья. - Морозы-то крепкие стоят.

- Батарею мы провели в хлев, подстилка там есть из сосновых ветвей и матраса старого. Так что, грех ему обижаться.

То, что Борьку в младенческом возрасте практически мгновенно перебросили из украинской пуховой зимы в лютый мороз Крайнего Севера, вызвало в его мозгах качественный сдвиг. Для любого другого поросенка такая встряска закончилась бы пожизненной умственной инвалидностью, но в Борькиных жилах текла горячая кровь старого матерого секача, который, проводя свои дни отшельником, абсолютно случайно познакомился с мечтательной домашней Хавроньей, вышедшей однажды погулять по лесу вокруг родного хутора. Майское буйство звериного духа любви сотворило шутку в неурочный час, и в конце сентября в хлеву завизжали шестеро поросят, с размалеванными красно-желтыми полосками спинами. Один хрюн выделялся среди братьев и сестер большой головой и черной отметиной на пятачке. Его-то и обозвали Борькой, и именно в нем неординарные родительские гены сплелись в причудливую вязь и явили миру первого свинского вундеркинда.

Проявились его способности, конечно, не сразу. В первые месяцы жизни в буровицком поселке Борька отличался лишь зверским аппетитом, за что его сильно невзлюбили местные собаки. Они, как водится, были ничейные, приблудные, жили под вагончиками, питались объедками из столовой за милую душу. А тут их рацион вдруг стал катастрофически уменьшаться с каждой неделей. Причину этого собаки долго не могли понять, так как поросенок носа не показывал из своего теплого сарайчика до самой весны. Только прелый навозный дух говорил псам о том, что при кухне столуется новый невыясненный жилец. Борька же времени зря не терял, и когда в конце мая он в первый раз был выпущен мастером на волю, собачьим глазам предстал упитанный, чуть ли не метрового роста в горбатой холке, лохматый кабанчик.

Собаки опешили и не решились даже приблизиться к невиданному чудовищу. Облаяли его для проформы издалека и разбежались по своим делам, искать по привычке хлеб насущный. Борька повел в их сторону ушами, проводил коричневыми подслеповатыми глазками, потянул черным пятаком сырой весенний воздух, пропитанный запахами тающего болота, и удовлетворенно хрюкнул. Затем степенно отправился осваивать территорию.

В движениях его явно чувствовалась целеустремленность. Обойдя внутренний периметр поселка, Борька покрутил головой, как бы запоминая расстановку вагонов, и двинулся дальше по внешней песчаной обваловке. У шламового амбара задержался на минуту, принюхался к нефтяной пленке, покрывающей мокрое ледовое поле, фыркнул недовольно. Следующий, еще больший круг должен был привести его к буровой вышке, но, обследовав котельную, бульдозер и дизельную, дальше он не пошел. Видимо сделав вывод, что все эти грохочущие железяки пахнут так же невкусно, как и нефть, и, следовательно, интереса не представляют.

После короткого отдыха, перекусив заодно вовремя подставленным поварихой ведром распаренных картофельных очисток, Борька спустился с обваловки в оживающую после долгой зимней спячки тундру. Вот это мшистое, хлюпающее, цветущее морошкой бескрайнее царство явно пришлось ему по душе. Отцовские инстинкты вспыхнули в поросячьем сердце с неукротимой силой и повели Борьку на поиски вкусных корешков, желудей, насекомых, червяков и гусениц. Но ничего он, после часового вспахивания ближних кочек, кроме прошлогодней клюквы к своему удивлению не нашел. Нисколько не расстраиваясь по этому поводу, кабанчик решил размяться и еще с полчаса носился как угорелый по болоту, поднимая тучи брызг в мелких коричневых лужах.

Усталый и довольный Борька вернулся домой, в вычищенный помбурами по заданию мастера хлев. Улегся на свежую подстилку и заснул, от избытка впечатлений.

Последствия того знаменательного для кабанчика дня не заставили долго себя ждать и проявились они в его, действительно, неординарных способностях. Во-первых, поросенок перестал гадить в своем жилище и аккуратно ходил справлять нужду в соседний лесочек. Во-вторых, его прогулки по летней тундре становились продолжительнее с каждым днем, чему способствовали и накатившие на приполярный край белые ночи. От голода Борька не страдал, поэтому его путешествия носили скорее познавательный, исследовательский характер. А еще, между делом, устраивал он себе пробежки с полной выкладкой, чем довольно быстро согнал с боков лишний жирок и приобрел вид поджарый и стремительный.

С энтузиазмом первопроходца он облазил все близлежащие болота, сосновые и березовые рощицы, состоящие из корявеньких низкорослых деревьев, обследовал берега неглубоких озер и проток. Убедился, что никакой стоящей живности, не считая водоплавающих птиц и шустрых рыб, здесь не водится, а тем более, похожих на него особей и противоположного пола тоже. Комары и мошка из-за толстой шкуры и остатнего слоя сала особо Борьке не досаждали, поэтому он в своих прогулках больше занимался созерцанием и философским осмыслением окружающей действительности. Что выражалось обычно ритмичным похрюкиванием, в такт кивкам закрученного хвостика. Да, будь Борька человеком, легли бы на его хриплую мелодию настоящие слова, совершенно в духе классической японской поэзии, воспевающей времена года и любовь в кратких, однострофных стихотворениях - хокку.

Так он и жил, большую часть времени предоставленный самому себе. Вернувшись с дневной прогулки, Борька с удовольствием общался после плотного ужина с буровиками, развалившись под лавкой в курительном уголке и внимательно слушая человеческие байки и анекдоты. Общий смех всегда поддерживал заливистым хрюканьем и частенько порывался и сам рассказать историю, но люди его конечно не понимали, а, почесав одобрительно за ухом, похлопывали на прощанье по спине и расходились по своим рабочим делам.

Любил он и ходить с кем-нибудь по ягоды-грибы, на рыбалку, охоту, или за орехами кедровыми. Его и звать не надо было с собой - углядит, кто в тундру или в лес подался, и пулей несется следом, догоняет. А после пойдет спокойно рядом, наблюдая за действиями людей и стараясь не мешать своим присутствием. Во время же самого процесса, пока компаньоны были заняты добыванием даров природы, он обычно сидел, точно как собака сидит, невдалеке у ближайшего водоема и задумчиво смотрел прямо перед собой. На отражение облаков, на солнечные блики в рябой воде, на проплывающих мимо уток, на кроны деревьев, перевиваемые легкими прядями ветра. Что творилось в такие моменты в его голове, какие мысли бродили там, нам никогда не узнать. Одному лишь Илье удалось однажды проникнуться состоянием Борькиной души и почти услышать его стихи, но случилось это чуть позже, осенью.

А в середине лета, душевные прогулки завели однажды любознательного поросенка довольно далеко от буровой, на берег просторного бирюзового озера, и там он в первый раз повстречал своего будущего друга - годовалого медвежонка.

Бурый Умка тоже осваивал мир в одиночку, периодически сбегая от неторопливой мамаши. Та уже довольно стара была, воспитанием сына занималась редко, поэтому и рос он вполне самостоятельным и независимым сорванцом. И когда медведица отправилась весной на последнюю брачную встречу к матерому своему муженьку-соседу, медвежонок сначала шел за ней и день и два, но, почуяв однажды утром чужой острый запах и заметив сосенку с ободранной корой, он тут же развернулся и потопал обратно, не желая переступать границу владений Варка (медведь - по-ненецки). С тех пор он жил один, мать так и не вернулась в свои владения - то ли сама сгинула где-то в тундре по старости лет, то ли подстрелил кто...

Вот и случилось так, что сама судьба свела звериных сирот-подростков, когда они одновременно вышли из высокой травы с противоположных краев кочковатой полянки, сплошь усыпанной спелой янтарной морошкой. Ясный безветренный денек, как нарочно, не дал им возможности издалека почуять друг друга, и когда они почти столкнулись нос к носу, разбегаться было уже, конечно, поздно. Любопытство пересилило инстинкты. Ведь ни поросенку, ни медведю в их коротких жизнях настоящие враги пока не встречались. Оттого и страха или злости они еще не знали, а вот желание пообщаться хоть с кем-то себе подобным, у каждого свербело подспудно в чистой звериной душе.

Постояв недвижно несколько минут, цедя ноздрями новые запахи и рассматривая исподтишка один другого, они опустили головы и занялись поеданием ягоды. Как будто совершенно утратили друг к другу малейший интерес, а сами, тем временем, бочком-бочком, шажок за шажком двинулись навстречу вокруг полянки. Так и сошлись независимыми боками, остановились, кося глазами и привыкая окончательно. Потом отскочили в стороны и с громким визгом и хрюканьем пустились в догонялки.

Через час на полянке от кочек остались одни моховые клочья, а новые друзья, весьма довольные собой, разошлись "по домам", без слов уговорившись встретиться здесь же на следующий день. С тех пор виделись они на неделе по два-три раза, отводили души за ребячьими играми, понарошку меряясь силой друг с другом.

Случилось это в огненно-ярком сентябре, когда все лиственные деревья за неделю вспыхнули пожаром: березки - оранжево-желтыми факелами, осины - тёмно-бордовыми, рябины - лучистыми красными с рубиновой россыпью ягодных гроздьев. А лиственницы, вдогонку за подружками, сгладили контраст между изумрудным буйством сосновой хвои и огненной метелью листвы теплыми солнечными мазками своих пушистых ветвей.

Илья остался ночевать в бригаде Сапруненко с пятницы на субботу, проверив оборудование буровой вышки перед спуском эксплуатационной колонны. Хотел днем "начерпать" ведро спелой клюквы, которая в эту осень россыпями устилала болота, а вечером уехать в город с вахтовым автобусом. Правда, вблизи буровой ягоду уже выбрали, поэтому нужно было топать пару километров за соседнее озеро.

Вышел Илья ранним утром, когда серебряный иней еще не заплакал под солнечными лучами и воздух звенел тонко в ушах морозной струной близкой зимы. Подмерзший мох хрустел под сапогами, но открытая вода еще не укрылась ледком, греясь со дна торфяным теплом. Прошагав зигзагами между болотцами по кочковатым полоскам леса, Илья набрел на широкий межозёрный перешеек, щедро посыпанный ягодой. Увлекся сбором и не сразу заметил, что невдалеке пасется Борька, длинным розовым языком ловко подбирая рубиновые горошины.

Илья поздоровался с напарником, тот поднял голову, приветливо хрюкнул в ответ и продолжил трапезу. Так они и двигались параллельно вдоль берегов двух озер, пока у человека ведро не наполнилось с горкой, а у едока-поросенка от клюквенной кислоты не начало сводить челюсти. Илья кое-как разогнулся, держась за ноющую поясницу, понаклонялся со скрипом из стороны в сторону, а Борька в это время жадно пил воду, отпугнув с берега пару уток. Потом они уселись рядышком под березкой и в молчании прислушались к тихим голосам живой природы.

Вот плеснула рыба хвостом, всколыхнула спокойную воду. Вот утка заругалась чего-то на своего муженька. Вот на соседнем дереве застрекотала белка. Вот трава зашуршала под берегом, выпуская из скрытой норы ондатру...

Борька сидел на берегу озера, смотрел на воду, в которой рядом с белой цепочкой перистых облаков отражался острый изогнутый клин поднявшихся на крыло гусей. Илья вскинул глаза к небу и тоже долго-долго провожал разворачивающуюся в походный порядок стаю. Гуси перекликались в вышине, подбадривали друг дружку перед долгим полетом, и их звонкие крики далеко разносились порывистым ветром. Тот же ветерок обрывал с березок сухие листья, бросал их на полегшую траву и, вдобавок, притащил откуда-то низкие серые тучи, из которых начал сыпать мелкий холодный дождик. Но кабанчик продолжал сидеть, не шевелясь, уперев передние копытца в податливый мох, и похрюкивал задумчиво и размеренно себе под нос.

Илья, не дыша, наблюдал за Борькой и заворожено шевелил губами, пытаясь вплести слова в его тихое ритмичное бормотание. И неожиданно для себя самого вдруг прошептал:

Кричат перелетные птицы,

Гонимые ветром осенним,

Как листья,

Под плачущим небом.

Печаль в моё сердце зовут...

Борька дернул ушами, обернулся и укоризненно посмотрел на Илью. "Подслушиваешь?" - говорил его взгляд. Он вздохнул, снялся с насиженного места и потопал вдоль берега к густым зарослям облитой пламенем ягод рябины. Илья виновато остался на месте, сам залюбовался на великолепную панораму засыпающего озера, поднял взгляд к небу, ветерком смахнувшему с синевы выплаканные тучки, и решил, что пора возвращаться.

- Борька, пошли домой, пошли, - позвал негромко.

Поросенок откликнулся сразу, выглянул из-за куста и, увидев, что человек уходит, неторопливо направился за ним.

А в то же самое время, в шести километрах от ягодников, с противоположной стороны к поселку приближался медвежонок, тоже изрядно набравший за лето рост и вес. Он с самого утра шатался по знакомым местам, в надежде встретить своего друга и поиграть с ним, но все полянки, бережки и лесочки хранили лишь Борькин запах. Тогда Топтыгин опустил голову и, покружившись на утоптанном пятачке, поймал направление, откуда приходил поросенок, и пошел по следу.

После цементажа эксплуатационной колонны техника тампонажная укатила, и бригаде выпало несколько свободных часов ОЗЦ, до подготовки к передвижке бурового станка на новую позицию. Вахта в полном составе собралась после плотного обеда в курилке. Мужики сидели по лавочкам, грея поясницы в лучах солнышка, раскочегарившего напоследок пару теплых ясных дней бабьего лета. Разговаривали неспешно о делах и безделицах, курили спокойно, радуясь передышке от извечных производственных гонок. За беседой не сразу и заметили, что к ним со стороны бани направляется темная четырехлапая фигура, едва завидев которую на окраине, собаки, поджав хвосты ко впалым животам, с негромкими визгами пустились наутек.

- А где наш Борька-то? - вспомнил вдруг бурильщик.

- С Илюхой по клюкву ушел, - ответил один из помбуров. - Я их с самого ранья обоих видал, вон туда подались друг за дружкой, - он махнул рукой на восток.

- Да вон же он возвращается! - воскликнул, прищурившись, другой и замер с открытым ртом.

Все машинально повернули головы в направлении его взгляда и, тоже остолбенев, следили за приближением нежданного гостя. Медведь остановился, поднялся на задние лапы и рыкнул вопросительно, обнажив белые острые зубы. О том, что он всего лишь ищет своего приятеля, народ, конечно, не догадался и раздумывать долго не стал. В мгновение ока шестеро человек очутились на крыше вагончика, преодолев трехметровую высоту гладкой стены без всяких проблем и задержек. Вахта сбилась в кучу в центре покатой крыши и настороженно наблюдала оттуда за диким зверем. Он не выказывал никакой агрессии, снова опустил голову и стал водить носом по бетонной плите, стараясь отыскать ускользнувший запах.

Сапруненко с технологом сидели в "командирском" вагончике, разбирали длинные ленты графиков последнего геофизического каратажа и, конечно же, не видели происходящего на улице. Пока Петр Васильевич не отвлекся перекурить. Он встал у окна под распахнутую форточку, скользнул глазами по замершей, непривычно тихой буровой вышке, и на одном уровне с ней, только чуть левее, обнаружил вдруг такую же притихшую толпу, коротавшую свободное время на крыше столовской подсобки.

- Сергей, - позвал мастер, - иди-ка, глянь. Это я с ума сошел, или они?

Технолог оторвался от дела, встал рядом и не нашелся, что ответить, когда увидел ту же загадочную картину. Минуты две они молча смотрели, пытаясь понять, чем же собирается заняться столь сплоченный коллектив. Но вахта недвижимо приросла к месту, будто позировала столичному художнику, взявшемуся увековечить мужественные лица буровиков в полотне под названием "Ни шагу вперед".

- Ё-к-л-м-н! - громким шепотом выразился мастер, когда, наконец, опустил взгляд и увидел причину их столбняка.

Сапруненко тут же кинулся в спальный отсек, сорвал со стены двустволку, патронташ, загнал в стволы два "жакана" и бочком-бочком протиснулся из вагончика на улицу. Благо дверь тамбура выходила на противоположную от подсобки сторону. Осторожно переметнувшись через обваловку, он пригнулся и маленькими шажками двинулся к курилке, рядом с которой продолжал топтаться медведь.

Борька, когда они с Ильей вышли из леска рядом с поселком, первым учуял и увидел своего товарища, черная голова которого возвышалась над песчаным бруствером у крыльца столовой. Потом на глаза кабанчику попалась и согбенная, крадущаяся фигура мастера, намеренья которого не оставляли никаких сомнений в близкой кровавой развязке. Илья не успел ещё ничего сообразить, а стокилограммовая лохматая торпеда уже неслась по прямой к вооруженному человеку...

Нет, конечно, Борька не собирался угробить своего благодетеля, поэтому двинул он Петра Васильевича в бок аккуратно, притормозив чуток, и тот отлетел, словно биллиардный шар, недалеко - метров на пять всего, и мягко приземлился в шламовую жижу амбара. А свинтус махнул за песчаную бровку, подбежал к медведю, хрюкнул приветственно и потрусил вон из человеческого общежития. Топтыгин, не спеша, отправился за ним.

- Борька-а-а, зараза! На шашлык покромсаю! - догнал их гулкий крик из амбара.

Сапруненко кое-как выбрался из жидкой грязи этаким глиняшкой и, оставляя на бетоне жирные шматки следов, поплелся в баню.

Финальную картину вахта наблюдала с крыши молча, и только когда Борька и медведь скрылись вдали за деревьями, мужики ссыпались от смеха вниз и бессильно попадали на лавки. Смолили папиросы одну за другой, пересказывая друг другу и подошедшему к ним Илье свои непередаваемые ощущения, пока отмывшийся мастер не погнал их на буровую, готовиться к передвижке.

А Борька больше к людям не вернулся, обиделся, видать, крепко за своего товарища и на слова мастера в свой адрес тоже...

Так что, если отправитесь вы когда-нибудь за ягодой или за грибами в сторону Холмогорского месторождения, да свернете за Карамовским перекрестком на старый Сургутский зимник, то ходите по лесу лучше всего с громким криком и песнями. Чтобы неразлучная парочка - вепрь и медведь - издалека слышала и не направилась ненароком в вашу сторону. Они-то человеку при нечаянной встрече ничего плохого не сделают, а вот за людей почему-то такой уверенности, к сожалению, нет.

Copyright (c) "Русский переплет"