ОХОТНИЧЬИ ПРОСТОРЫ

ГОНЧАТНИКИ

"Первой на зайца наткнулась выжловка*. Сразу помкнула* - подняла. Не голос у собаки - песня. Через минуту к ней подвалил* выжлец*. Его грубый басовитый лай соединился с тонким повизгивающим голосом выжловки. Теперь гнали зайца вдвоем.

На первом кругу охотник зайца перевидел*, но стрелять не стал. Пусть собачки немного погоняют косого. Очень хотелось послушать песню - гон. Пробежавшие мимо своего хозяина гончие посмотрели на него с укором..."

Десятилетний Валерка закрыл книгу-альманах "Охотничьи просторы" и задумался, уставившись в окно. На улице шел снег. "Хорошо, что снег", - решил Валерка: завтра по свежей пороше* отец и его друзья быстро распутают заячьи следы - жировки*. Помогут собакам, Будиле и Альфе, которые отдадут голоса при виде зайца. Если повезет, заяц выбежит на Валеркиного отца, и тот не промажет. После выстрела Валерка возьмет за лапы уткнувшегося мордочкой в пушистый снег зайца и постарается поднять его как можно выше, чтобы разгоряченные гоном собаки не отняли. Он сам справится с собаками, только попросит отца побыстрее отрезать ножом у зайца лапки и кинуть их гончакам. Заслужили! После охоты, Валерка с гордостью понесет закрепленного на ремне-погоне, перекинутого через спину, добытого зайца. Он даже ощутил тяжесть трофея и почувствовал усталость, ведь до деревни, где их

_________________________________________

* - здесь и далее - см. словарь в конце рассказа.

охотничья команда всегда оставляла машину, довольно далеко. От нахлынувших чувств Валерка зажмурил глаза.

На улице совсем стемнело.

- Спать тебе не пора? Отца не жди. Он сегодня поздно с работы придет. У него рейс тяжелый. Говорил, что вы завтра на зайцев собирались. Или ты забыл? - голос матери вернул Валерку из его охотничьей мечты.

- Не забыл, - буркнул он в ответ и посмотрел на висевшие на стене часы. Мама права, пора спать. К охоте у них все готово, но отец все равно проснется раньше намеченного времени и разбудит Валерку, и они, сидя на кухне, долго будут пить чай с бутербродами. Отец станет рассказывать про двух друзей охотников, которые собираясь зимой на охоту, чтобы не замерзнуть в лесу, плотно позавтракали. Только один ел холодное свиное сало, а другой пил горячий сладкий чай. На морозе выяснилось, что тот, кто ел сало, разогрелся, а кто пил чай, пусть и горячий, сильно замерз.

Валерка еще раз посмотрел на часы, вздохнул и пошел спать в свою комнату. Скоро уснул.

Утром, как он предполагал, так все и получилось. Он сидел рядом с отцом за столом на кухне, завтракал, слушал рассказ отца и верил каждому сказанному им слову. Одновременно старался самые толстые кусочки нарезанного сала отправлять себе в рот, на всякий случай запивая горячим сладким чаем. "Не помешает", - рассуждал он.

Позавтракав, отец подошел к окну, посмотрел на улицу.

- Заканчивай, сынок. Кое-кто уже у подъезда на лавочке поджидает. Вот неугомонные мужики, - усмехнулся он и, проходя мимо сына, потрепал его волосы своей тяжелой рукой.

Валерка оставил на столе стакан с недопитым чаем и побежал за отцом собираться. Через пятнадцать минут они вышли из подъезда.

- Привет всей честной компании, - поздоровался отец с друзьями.

- И вас с праздником, - в один голос ответили сидевшие на лавочке и стоявшие рядом мужики.

Валерка поздоровался со всеми по очереди за руку. Альфа и Будило - русские гончие, были привязаны тут же рядом у подъезда. Обе собаки были характерного для этой породы чепрачного* окраса, с небольшими допустимыми белыми отметинами на груди. Собаки сидели на снегу и на удивление спокойно наблюдали за своими хозяевами.

- Плохо, тропа сегодня - белая*, - сказал хозяин выжлеца Василий.

- Ничего. Альфа в момент белого взбудит*. Глядишь, и твой подвалит*. Он у тебя дюже валкий, - постарался успокоить Василия хозяин выжловки Афанасий.

- Ты, Афоня, прав. Собачки у нас парато* белых преследуют. Сразу на лазу* зайца перехватим. Народу у нас сегодня много. Лишь бы красный зверь* не попался, а то угонят, - произнес Валеркин отец.

- Не должны вроде. Они не красногоны*. Ладно, хватит говорить, пошли к машине, - Афанасий первым из мужиков надел на плечи рюкзак, отвязал Альфу, взял в руку поводок и двинулся по улице в сторону гаражей, где стояла машина Валеркиной семьи марки "Победа".

Валерка поплелся за всеми, немного расстроившись, что так быстро закончился разговор между друзьями-гончатниками. Каждый раз, когда мужики обсуждали предстоящие охоты или прошедшие, он радовался, что знает такие загадочные для многих людей слова, как взбудный* след, башур*, глубокий полаз* и т.д. и гордился, что ему, юному охотнику, а он себя таковым уже считал, эти слова понятны, как таблица умножения.

Машина завелась сразу. Пока отец закрывал гаражные ворота, народ кое-как забрался в "Победу". Валерке на этот раз места на сиденье не хватило, и взрослые усадили его к себе на колени. Рядом с ним на заднем сидении, на коленях у одного из охотников примостилась Альфа. Будило - на переднем, у хозяина.

- Как говорится, в тесноте, да не в обиде, - улыбнулся, садясь за руль, отец.

- С богом, поехали, - проголосили в ответ охотники.

Машина дернулась и, слегка буксуя по мокрому свежевыпавшему за ночь снегу, выехала на дорогу из ворот гаражного кооператива. Начинало светать...

- Сколько до деревни, а то вон уже светает? - спросил сын Афанасия. Он не так давно вступил в охотничье общество и всего несколько дней назад купил охотничье ружье в местном городском магазине.

- Не волнуйся, километров двадцать пять будет. Скоро приедем. Выстрелишь сегодня из своей одностволки. Не спеши, Леха, научишься еще из ружья стрелять. Глядишь, станешь в скором времени, как мы, таким же профессионалом, - Афанасий обернулся и посмотрел на сына. Алексей в ответ промолчал.

По мосту через реку шел мужичок с собакой, то ли болонкой, то ли пуделем. Валерка не разобрал. Он успел поймать лишь удивленный взгляд мужика, который посмотрел на проезжающую мимо него битком набитую людьми и собаками машину.

Тук! Что-то ударилось о "Победу".

- Кажется, я у мужика его "кабыздоха" задавил, - отец на секунду притормозил. Он смотрел в зеркало заднего вида. Остальные на его слова обернулись, как смогли. Валерка увидел, как хозяин только что задавленной ими собаки, стоя над рекой на мосту, держал ее за хвост. Через секунду он разжал пальцы, и она полетела в незамерзающую воду подмосковной речки.

Мужики увиденному улыбались.

- Не волнуйся, - поддержали они Валеркиного отца. - Если бы собака была охотничья, тогда жалко. А такого добра в каждом подъезде с сотню живет.

- Ваша правда, - ответил тот. Скоро об этом происшествии все забыли.

Вдруг на обочине дороги они заметили - сидит лиса. Машина остановилась. До лисы было буквально метров десять.

Крупный лисовин смотрел на машину. Сидел и не двигался.

- Что же, вы? Стреляйте! Пап, дядь Вась, уйдет! - слова Валерки вывели мужиков из оцепенения.

- Из чего, пацан, стрелять? Ружья в чехлах.

- Мое собрано, в багажнике машины лежит. Давайте, я выйду. Вот патрон уже в руке, - Алексей показал всем зажатый в ладони патрон. - Багажник открою, заряжу и выстрелю. Уйти лиса не успеет, рядом ведь.

- Ты, молодой, вперед батьки в пекло не лезь, промажешь! Я сам, - сидевший на переднем сидении Василий заворочался, пытаясь достать из чехла свою двустволку. Он толкнул Будилу. Выжлец уперся головой в лобовое стекло машины. Спокойно сидевшая лисица вдруг встала на ноги и уставилась на Будилу, который, видя зверя, закрутился на месте и стал отдавать по лисе свой низкий басовитый голос. К нему присоединилась Альфа.

- Заткни, Василий, ему пасть, спугнет лису, - задергались мужики. Василий не ответил. Его руки дрожали, и он никак не мог соединить стволы ружья с ружейной колодкой.

Лисовин тем временем медленно перешел дорогу перед машиной. Валерке даже показалось, что он помахал сидевшим в машине охотникам своим рыжим пушистым хвостом. Будило от злости завыл. Выла и Альфа.

- Уйдет! Вась, скорее! - Афанасий слегка толкнул Василия в плечо. Стволы и ружейная колодка стукнулись друг о друга, издав при этом металлический звук. Василий негромко выругался сквозь зубы. Лиса была от "Победы" уже метрах в двадцати. Наконец, Василию удалось собрать двустволку.

- Будилу держите, а то выскочит, - он резко открыл дверь и вылез из автомобиля. Кто-то из мужиков схватил кобеля за ошейник. Будило, видя, что хозяин ушел с ружьем, а ему не удается, "взревел". Обернулся и попытался укусить своего обидчика за руку. Сидевший рядом Афанасий ударил выжлеца кулаком, попав по широкой голове. Сообразив, что с ним шутить не собираются, пес немного успокоился.

Василий прицелился в лисовина, расстояние до которого было уже метров за пятьдесят. Лис двигался по заснеженному полю в сторону видневшегося леса. Выстрел! Собаки взвыли сильнее, чем в первый раз. Народ, открыв все четыре двери машины, выбрался на дорогу. Собак еле сдерживали на поводках. Лиса после выстрела села, повернувшись к охотникам. Замерла.

- Попал! Попал, Вася! Молодец! - кричали все хором. - Давай вторым стреляй! Добей! - Василий медленно поднял ружье. Долго целился в неподвижно сидевшего зверя. Все ждали, что будет. Наступила тишина. Выстрел!!

Лисовин подпрыгнул на месте, устремился к лесу и через несколько секунд скрылся из вида. Василий повернулся к товарищам.

- Помирать лиса побежала, - усмехнулся Валеркин отец. - Ты чем стрелял? "Горохом"?

- Картечью! Должен зацепить. Может, собак пустим, догонят? - с виноватым видом пытался оправдаться Василий.

- Брось, твоей вины нет. Далеко было. Собак пустим, только уйдут. Поехали лучше за зайцами, и так уйму времени потеряли. Зайцев хоть есть можно, - высказанный Валеркиным отцом аргумент всех успокоил, и мужики, перекурив на легком морозе, вновь полезли в салон "Победы".

Оставшееся до деревни расстояние ехали молча. Каждый думал о своем. У Валерки все время перед глазами был лисовин, сидевший то у дороги, то на поле. Собаки, как и хозяева, думали о чем-то. Сидели и смотрели на дорогу. Забуксовав, машина остановилась у крайних деревенских домов. Отец переключил скорость. Машина дернулась сначала назад, потом вперед. Снова назад. Вперед.

- Все. Толкать будем. Выходи, народ, - отец выключил скорость.

Чертыхаясь, все вылезли. Валерке доверили держать собак. Он взял собачьи поводки в руку и отошел от машины.

- Включай первую скорость и в натяжку отпускай сцепление, - советовали отцу мужики.

- Не учите отца, - сказал тот. - Вы упирайтесь сильнее, она и пойдет.

Мужики толкнули "Победу", которая медленно, потом быстрее и быстрее, гребя перед собой бампером снег, поехала по нечищеной деревенской улице.

- Вот это техника, - говорили мужики, идущие за машиной по оставленному ей в снегу следу. Валерка шел последним. Собаки сильно тянули, часто путаясь в поводках. Наконец, добрались до нужного дома. Там, на своем обычном месте, возле дома, прямо у забора, стояла их "Победа", а Валеркин отец уже с собранным ружьем за плечами разговаривал с хозяйкой, вышедшей на крыльцо встретить охотников.

- Ты нам, пожалуйста, картошечки к вечеру начисть. Как придем с охоты, варить поставим. Поедим, по стопочке примем - и домой.

- Не волнуйтесь, сделаю, как всегда. Я вас еще ни разу не подводила. Вы только давайте зайца несите. Сколько раз в этом году были, все без трофеев, - говорила отцу хозяйка. Услышав ее слова, мужики засмущались:

- Ну, уж и без трофеев.

Хозяйка продолжила:

- Собаки у вас какие. Жрут, небось, как хорошие поросята. Особенно вон тот здоровый, прямо боров, - она указала на Будилу.

- Что бабу слушать? Ум у нее короток, волос длинен. Давай, Валер, поводок, я лучше пойду, чем тут с вами, - Василий взял поводок. - Пошли, Будилушка, - позвал он за собой выжлеца. Все охотники, идя друг за другом, двинулись следом.

- Зайцы на поле сразу за деревней, у стогов с сеном, - крикнула им вдогонку хозяйка.

- Дура баба, - бурчал обиженный Василий, намеренно уходя от деревенского поля к лесу. Снега было много. Деревья, кусты засыпаны свежевыпавшим снегом. У кромки леса отпустили собак, и те сразу скрылись за деревьями.

- Мужики, а сегодня пороша, кажется, мертвая, - сказал Валеркин отец. Сырой снег ровным слоем, сантиметров примерно в десять, закрыл все вокруг. Обычно после такого снегопада зверь с лежки не встает, и поля и леса кажутся вымершими. - Я об этом подумал, когда машина забуксовала еще в первый раз, у гаража. А в деревне все уже ясно стало.

- Поднимем косого? - Василий остановился и лихо закричал: - Ах, буди, буди, буди!!!...

На секунду замолчал, прислушиваясь.

- А ну давай! Давай! Давай!!!...

Валерке тоже хотелось крикнуть. Но он молчал, понимая, что порскать должен только один охотник, иначе, если кричать станут все, это собьет собак. Он шел след в след за отцом и старался вспомнить, когда тот приносил домой с охоты зайца, или был ли такой случай, чтобы мужики добыли зайца в его, Валеркином, присутствии. Но сразу припомнить не мог, хотел спросить об этом у отца, но не решился.

- А ну давай! Давай! Давай!!! - кричал идущий первым Василий.

Собаки лазили по лесу, время от времени появляясь возле охотников. Подойдут, посмотрят на мужиков и пропадают. Голосов своих они так и не подали. Василий давно перестал кричать. Подбадривать собак не имело смысла. Пороша действительно была мертвой. Скоро собаки устали лазить по глубокому снегу и поплелись за людьми, замыкая, таким образом, всю компанию охотников-гончатников. Потоптав несколько часов в лесу снег, и так и не обнаружив ни одного зайца, все повернули в сторону деревни.

- Надо же, ни следочка! Опять придется пустую картошку жевать, - высказался Афанасий.

- Почему пустую? У нас сало есть. А у меня - капусточка квашенная. И огурчики соленые найдутся. К огурчикам у нас водочка имеется, - заговорили охотники разом.

Валерке тут же захотелось есть. Рот наполнился тягучей слюной, которую он проглотил. Захотелось пить.

-"Жаль, конечно, что зайца не удалось добыть. Ничего не поделаешь, охота есть охота", - думал он.

Вышли из леса на край поля, а за полем виднелись дома деревни. Осталось пройти немного меж стоявших еще с осени стожков сена. Дальше уже начинались заборы, отделявшие деревенские огороды друг от друга. Валерка обратил внимание на слегка разрыхленный снег у одного из стогов.

- Пап, там что-то есть! - крикнул он.

- Посмотри! - скомандовал отец.

Валерка, проваливаясь почти по колено в снег, пошел к стогу. С одной стороны стога снег был плотно утоптан и усыпан кое-где заячьими "орешками". Отсюда заячьи следы расходились во все стороны. Одетые снизу густым войлоком шерсти пальцы зайца сильно раздвигались на рыхлом снегу. Это был свежий жировой след.

- Заяц тут нажировал, - Валерка помахал рукой стоявшим посреди поля охотникам.

- Где нажировал?

- У стога. Я не вру! - обиделся Валерка, что ему сразу не поверили.

- Подожди. Не топчи там, мы идем, - мужики направились к нему.

- Действительно, следы свежие, - Василий встал на колени, низко наклонившись над одним из следов.

- Ты чего?

- Смотрю, не русак ли? Беляка сейчас тропить - дело не выгодное. Погуляв и покормившись на поле, он сейчас где-нибудь в лесу в кустарниках отлеживается. Тут следы лап небольшие, продолговатые. Вот здесь заяц сидел. Наверное, ушами шевелил, прислушивался к лаю деревенских собак. А тут грыз сухую траву - натрусил сора на снег, - Василий встал с колен, осмотрелся, прикидывая, где мог затаиться заяц.

- Не все ли равно, беляк это или русак? Заяц есть заяц, если не считать, что в русаке мяса на килограмм - полтора больше. Собак звать нужно. Альфа! Тут! Тут! - стал звать выжловку Афанасий. - Ко мне! Ко мне! Тут! Тут! - повторил он еще раз. Собак не было.

- Вот черт! Когда нужно, никогда их рядом не бывает, - выругался он.

Тем временем Василий уже успел сделать небольшой круг вокруг заячьей жировки и нашел выходной след. Пошел чуть в стороне от него. Снегу на поле было много, и снег - мягкий. Заяц на этот раз много не ходил. Сделал одну петлю, затем скидку и залег в кучке сена чуть видневшегося из-под снега. На нее Василий и наступил. Заяц вымахнул прямо у него из-под ног. От неожиданности Василий потерял равновесие, но, падая, все-таки успел снять с предохранителя свою двустволку и выстрелить в несущегося по снегу зайца. Бух! Бух! - прогремел дуплет. Василий увидел только снежную пыль, поднятую попавшей в снег дробью.

- Мужики! Заяц! Заяц! - кричал он, провалившись в мокрый снег, и голова его чуть поднималась из-за кучи сена, в которой еще секунду назад скрывался убегающий сейчас заяц.

Бух! Бух! - выстрелил Валеркин отец.

Два столбика снежной пыли вокруг зайца, и - тот продолжает нестись по сугробам мимо стоящих мужиков.

Бух! Бух! Бух! Бух! Бух! - загремели выстрелы.

Заяц прыгает вправо. Влево, опять вправо. Его выдают черные кончики ушей и грязные подошвы лап. Заяц весь белый и никакой не русак. Самый настоящий беляк.

Валерка наблюдал за пробегавшим метрах в пятнадцати от него зайцем. Но почему охотники больше не стреляют? Потому что у всех закончились патроны, и они судорожно пытаются перезарядить ружья. До зайца уже двадцать метров. Тридцать метров. В него целится один Алексей, ведет за бегущим зайцем стволом своей одностволки.

" Долго целится. Наверняка промажет", - заволновался Валерка.

Заяц снежным комом перелетает через межу.

Выстрел!

Заяц переворачивается через голову и жалобно кричит, но бежит дальше, волоча за собой перебитую дробью заднюю лапу.

Алексей опустил ружье.

В этот момент все увидели, как на перехват к раненому зайцу от леса мчатся Будило и Альфа. Выжловка легче, поэтому она меньше проваливалась и опережала выжлеца, быстро сокращая расстояние между собой и зайцем. Оба гончака щедро отдавали голоса.

Вот Альфа пытается схватить беляка. Он делает попытку уйти от собаки. Резко разворачивается перед ее мордой и удирает в сторону. Клыки Альфы прихватывают нежную заячью шкурку, разрывая ее на боку. Рваные куски шкурки волочатся по снегу за убегающим зайцем. Альфа визжит от досады. Будило вылетает прямо перед зайцем из-за стога. Заяц набегает на кобеля, и вот уже Будило перехватывает его своей пастью в области позвоночника. Резко трясет башкой, ломая заячьи кости и разрывая жизненно важные органы. Секунда - и зверек мертв.

- Будишка! Молодец! Хороший мой, ай да Будишка! Давай ко мне, давай нам зайчика! - довольный Василий позвал выжлеца.

Кобель остановился в нерешительности. "Хозяин зовет. Что делать?" Обмягшая заячья тушка свисала из его пасти. Он видел бегущую к нему Альфу и улыбающихся людей. Тогда он принял, по его мнению, единственно верное решение: развернулся и рванул за стог сена, пытаясь на бегу заглотать свою добычу.

Лицо Василия исказилось от злобы.

- Ах ты м......ло! - крикнул он кобелю.

Охотники все вместе, проваливаясь в снегу и матерясь, побежали к стогу, за кобелем. Тот от них. И так бегали вокруг стога друг за другом. Круг, еще круг, еще. Остановились. Выжлец с зайцем в пасти по одну сторону стога, гончатники - по другую.

- Нужно этого гада в клещи взять, - Афанасий вытер пот со лба. - Разделимся на две команды, окружим стог с двух сторон, и ...

Через несколько секунд Будило был зажат между стогом и людьми, пойман и вдавлен в сено.

- Отдай зайца, зараза! - Афанасий пытался вытянуть из пасти выжлеца добычу. - Отдай!

Будило в ответ только рычал, по-прежнему пытаясь проглотить целиком всего зайца.

-У, гад! - Афанасий замахнулся на него кулаком.

- Не надо. Пусть Василий, хозяин, зайца отберет!

Василия взялся за заячьи лапы и слегка потянул к себе тушку.

- Отдавай, Будило! Молодец, хватит. Отдай.

Выжлец сделал большой глоток, отчего большая часть заячьей тушки исчезла в его пасти, что окончательно вывело Василия из себя, и он резко ударил Будилу между глаз своим тяжелым кулаком: - Отрышь*, сволочь!

- Отрышь! - еще удар.

Глаза выжлеца налились кровью, он зарычал на хозяина, не выпуская зайца из пасти. Еще удар. На этот раз в ответ на действия хозяина кобель попытался укусить его за руку, но этой секунды Василию хватило, чтобы выдернуть зайца из пасти кобеля и кинуть мужикам.

- Сволочь! На хозяина! - он ударил Будилу ногой в бок. Кобель от удара вскочил, и, понимая, что проиграл, поджал хвост, норовя убежать.

- На, получи! - новый удар ногой по собачьему заду пришелся на самое больное место. Будило от боли, пронзившей все тело, завизжал.

- Хватит, Вась, щенков у выжлеца не будет. Успокойся, трофей у нас, - Афанасий держа за ноги только что добытого и отнятого у собаки зайца, продемонстрировал его сильно помятую тушку всем присутствующим. На зайца страшно было смотреть. Шкурка разорвана, тушка в крови и слюне Будилы. Из боков торчат кусочки ребер и внутренностей. Но охотники этого не замечают - их охватил азарт удачи, победы. Они поздравляют друг друга.

- С полем тебя, сын! - отец сжал Валеркину руку. - Иди, мужики тебя поздравят. - Он подтолкнул Валерку к охотникам, слегка ударяя по спине.

- С полем, пацан. С полем, - каждый из них хлопнул Валерку по плечу. - Настоящий из парня охотник получится. Целый день с нами выдержал, - сказанные мужиками слова наполнили Валеркину грудь гордостью. Он посмотрел на отца - тот был счастлив за сына.

- Хватит, пошли в деревню. Скоро стемнеет, - охотники гурьбой направились к деревне. К дому, где стоит их машина. Разговаривали, смеялись. Забытый всеми Будило сидел посреди поля, отчетливо выделяясь черной точкой на белом снегу, боясь идти за хозяином, вдруг снова попадет...

Через два часа тушеную с зайчатиной картошку поставили на капот "Победы", прямо в кастрюле, заранее постелив кем-то взятую из дома старую скатерть, на которой заботливо разложили нехитрую закуску: соленые огурцы и помидоры, квашеную капусту, сало, хлеб и прочие припасы. Открыли бутылку водки и наполнили из нее стаканчики.

- Дай бог, не первую и не последнюю, - сказал Валеркин отец, и все выпили. Проголодавшись за день, охотники закусывали, доставая принесенными из дома ложками картошку и заячье мясо. Угостили хозяйку дома.

Кто же из вас, наконец, зайца добыл? - спросила она.

Все переглянулись.

- Леха, кажется, последний стрелял, - Афанасий кивнул на сына.

- Сразу насмерть или как? - допытывалась старуха.

- Нет, только подранил. Его кобель поймал.

- Это тот, что на борова похож? Молодец. Нужно ему косточку заячью дать. А где он? - хозяйка оглянулась. Будилы рядом не было.

- Будило! Давай сюда! Иди, мой хороший! - позвал кобеля позабывший все обиды Василий. - Ему цены нет. У Будилы голос что песня. А как он гоняет. А полаз какой, а вязкость. Нет такого выжлеца на весь район. А ты - боров, - Василий сделал вид, что обиделся на хозяйку. - Будило, где же ты? Иди ко мне.

Кобель, виляя хвостом, подошел на зов, прижался к ноге.

- На, милый, поешь. Устал, небось, сегодня за день. Набегался, - Василий дал кобелю кусок хлеба. Будило проглотил его одним махом и облизнулся. Получил еще кусок. Выжлец был прощен. Все давно забыли, что он не отдавал им зайца.

- Хороший кобель. Настоящий гончак, - Валеркин отец потрепал Будилу за ушами. - А мы все - гончатники. Вот вы, хозяйка, знаете, кто такие гончатники?

Та отрицательно покачала головой.

- Гончатник - это охотник, имеющий гончих собак и охотящийся с ними.

После слов отца Валерка про себя решил стать не просто охотником, а непременно охотником-гончатником.

Словарь

1. Выжловка - гончая сука.

2. Помкнуть - (о гончей) - начать гон.

3. Подвалить - (о гончей) - присоединиться к погнавшей гончей.

4. Выжлец - гончий кобель.

5. Перевидеть - увидеть зверя.

6. Пороша - свежий слой снега, выпавшего с вечера или под утро.

7. Жировать - (о зайце) - кормиться.

8. Чепрак - более темный окрас спины у русских гончих.

9. Белая тропа - земля, покрытая снегом.

10. Взбудить - поднять, стронуть зверя с лежки.

11. Вапиться ( о гончих) - быстро присоединиться к помкнувшей гончей.

12. Паратость - быстрота, с которой гончая преследует зверя.

13. Лаз - переход зверя.

14. Красный зверь - пушной. В первую очередь, лисица.

15. Красногонные гончие предпочитают гонять красного зверя (лису) зайцу.

16. Взбудный след - горячий, свежий, не остывший.

17. Башур - наиболее низкий голос гончей (бас).

18. Брыли - отвислые губы у собаки.

19. Глубокий полаз - глубокий поиск гончей, когда она энергично разыскивает зверя.

20. Отрышь! - команда, запрещающая гончим трогать добытого зверя или птицу.

РЫЖИК И НОВОГОДНИЕ АПЕЛЬСИНЫ

Снега в этом сезоне выпало немного, хотя уже приближался Новый год. Но для охотника-промысловика Алексея и его Рыжика . огненно-рыжей карело-финской лайки . это было как раз кстати. Из-за небольшого роста Рыжику по глубокому снегу, какой лежал в прошлом году, работать было тяжеловато. А сейчас кобелек неутомимо челночил тайгу, время от времени пересекая маршрут хозяина, чтобы ориентироваться, где тот находится.

Утром, перед выходом на охоту, Алексей сытно покормил четвероногого друга, приготовив похлебку из муки, крупы и трех беличьих тушек. И Рыжик добросовестно искал зверя, как и хозяин, радуясь чистому воздуху, некрепкому морозцу и неглубокому снегу.

Считается, что для успешной работы по соболю собаке необходимо иметь высокий рост, хорошее обоняние, быть выносливой, крепкой, вязкой к зверю и обладать звонким голосом. Все перечисленные качества, кроме роста, Рыжик имел. Карело-финские лайки невысокие, кобели достигают в холке максимум 48 сантиметров, и Рыжик вырос как раз до этого размера.

Наконец, найдя свежий соболиный след и распутав его, лайка погнала зверька. Через некоторое время Рыжик нагнал соболя, и тот, спасаясь, запрыгнул на большой, в два обхвата, кедр и, поднявшись до густой кроны, затаился там.

Алексей подходил к дереву осторожно, чтобы соболь, все свое внимание уделявший лающей собаке, не заметил его приближения. Он не видел зверька, но был уверен, что тот где-то притаился, поэтому медленно поднял ружье и выстрелил в ствол дерева. И он, и собака заметили, как качнулась одна из веток. Приглядевшись получше, Алексей увидел распластавшегося на ней соболя. Без резких движений охотник переломил ружье и заменил стреляный патрон на новый. Прицелившись в голову зверька, он на секунду залюбовался соболем, - хорош кот.

Выстрел на морозе сухо щелкнул, соболь медленно сполз с ветки и полетел на землю. Рыжик схватил тушку, придавил и, убедившись, что соболь мертв, поднес его хозяину. Охотник улыбался.

- Молодец ты, Рыжик, однако. Хороший пес, - сказал он, рассматривая небольшую дырочку в соболиной голове, оставленную пулей. - И я, однако, хорош. Хлоп его в лоб - и готов!

Чтобы тушка не перепачкалась в крови, Алексей обмотал голову соболя чистой тряпочкой и убрал в рюкзак.

- Нам бы сегодня ещё парочку таких добыть, и можно в поселок выбираться на Новый год, - он хитро посмотрел на собаку. - В поселке отдохнем, пушнину кое-какую в промхоз сдадим, а какую налево пустим, летчикам. Помнишь их? Они, конечно, люди плохие, все тебя у меня купить хотели или на водку выменять. Будто не знают, что собака - друг человека, а друзей не продают и на водку не выменивают.

Рыжик, словно поняв хозяина, завилял хвостом.

- Однако деваться некуда, - продолжал Алексей. - Летчики за пушнину хорошо платят. Вот только зачем они всех бездомных собак переловили и на шапки пустили?! Плохо это, однако, ой как плохо...

Кобелю надоело стоять на месте, и он побежал искать очередного зверя. Алексей двинулся за ним. Но, не пройдя и сотни метров, заметил, как его рыжий друг закрутился на большой, захламленной ветками земляной куче.

- Ты чего тут унюхал? - спросил он, тоже забираясь на кучу. Но вдруг земля под ногами зашевелилась, послышалось приглушенное грозное рычание. Пес и за ним охотник немедленно спрыгнули с берлоги, а из нее показался крупный темно-бурый медведь.

Рыжик первым пришел в себя и, развернувшись на месте, описал вокруг берлоги полукруг, вцепился медведю в гачи и повис на нем огненно-рыжим шаром. Почувствовав боль, медведь остановился, и когда Рыжик отскочил, постарался прижаться задом к выворотню. Тут его маленькие, налитые злобой глазки, наткнулись на человека. Инстинктивно понимая, что человек гораздо опаснее собаки, медведь, прижав уши и злобно зарычав, пошел на Алексея. Рыжик вновь повис на гачах зверя. Но охотнику хватило первоначального замешательства медведя, чтобы заменить дробовой патрон на пулевой. У него была "Белка" - ИЖ-56, имеющая нижний ствол гладкий для стрельбы дробью или пулями 28 калибра, а верхний - нарезной, для стрельбы малокалиберными патронами кольцевого воспламенения калибра 5,6. Сейчас он переключил для выстрела из гладкого ствола и спокойно прицелился в медвежью голову. До того оставалось метров пять, когда после выстрела ружье привычно толкнуло охотника в плечо. Медведь сразу осел и, распластавшись на снегу, так и остался лежать. Пуля попала ему в лоб и раздробила череп.

- Ну, вот и этот. Хлоп в лоб и готов. Молодцы мы, однако, - сказал Алексей, глядя, как Рыжик треплет мертвого зверя.

За свою жизнь Алексей добыл несколько десятков медведей и давно перестал их бояться. Но, добыв очередного медведя, он каждый раз понимал, какой это серьезный противник. И каждый раз он садился перед убитым зверем и тихо молился своему охотничьему богу, который помогал ему в тайге, и которому он очень верил. Вот и сейчас Алексей сидел и, глядя в одну точку, медленно шевелил губами, словно разговаривал с богом. Закончив молиться, поднялся.

- Ну, что, Рыжик, теперь работы нам на весь день хватит.

Он достал острозаточенный нож и начал снимать с медведя шкуру. Через полтора часа все было закончено, и шкура лежала расстеленная на снегу, а рядом остывали разрубленные куски мяса. Рыжик, пока шла работа, лежавший в сторонке, не мешая хозяину, теперь подошел к шкуре и улегся на нее. Алексей улыбнулся:

- Хватит дурака валять. Пошли за снегоходом. Пока до избы дойдем, пока сюда вернемся, дай бог до темноты успеть.

Как он и предполагал, работу по вывозке они закончили уже по темному. Ещё полночи Алексей собирался к поездке в поселок. Дорога предстояла дальняя, и выехали они с рассветом. Впереди на "Буране" хозяин, за ним на прицепленных к снегоходу нартах, на медвежьей шкуре лежал Рыжик. Бежать кобелю не хотелось. День прошел с одной остановкой на чаевку, но все равно до поселка добрались только ночью.

На следующий день Алексей вышел из дома к обеду. Вместе с Рыжиком отправился на поиски знакомого летчика. Долго оставаться в поселке Алексей не любил, тем более что недавно здесь началась стройка по прокладыванию газопровода. В будущем он должен был соединить богатый газом север с остальными регионами страны. Заработки там были хорошие, и даже некоторые штатные охотники шли туда на работу. Алексею газопровод был противен. Он считал, что любое вмешательство в природу недопустимо.

Нужного ему летчика на месте не оказалось. Сказали, что он пошел на стройку, но и там его не было. Уставший от бесплодных поисков, Алексей направился в контору госпромхоза, где должно было пройти собрание. Там уже собрались почитай все работники госпромхоза, кроме охотников, которые по разным причинам не вышли из тайги. Темой собрания было подведение итогов за прошедший год. Алексей слушал выступающего охотоведа, не вникая в смысл приводимых им цифр. Вдруг охотовед предложил выступить Алексею, как лучшему охотнику, добывающему больше всех пушнины. Он стал отказываться, но друзья-охотники начали его агитировать.

- Давай, Леха, не стесняйся. Ты всех промысловиков за пояс заткнул. Поделись опытом!

Делать нечего, Алексей протиснулся к трибуне.

- Однако, что вам рассказать-то? - смущенно спросил он.

- Расскажи, как соболей, медведей добываешь! - крикнули из зала.

- Чего говорить-то. Найду зверя вместе с кобелем своим, Рыжиком - карело-финской лайкой. Прицелюсь, однако. Хлоп в лоб - и готов. Рыжик у меня молодец, настоящий друг.

- И это все? - спросил охотовед. Алексей в ответ только кивнул и вытер рукавом куртки потный лоб.

- Понятно, товарищи. Давайте, поблагодарим за хорошую речь нашего лучшего охотника и его друга Рыжика. Похлопаем.

В зале громко зааплодировали. Как добрался до своего стула, как сидел дальше, Алексей помнил плохо. Пришел в себя только, когда собрание закончилось, и он вышел на мороз. Увидев подбежавшего к нему Рыжика, потрепал его за ушами.

- Ух, Рыжик, как, однако, тяжело перед людьми выступать! Медведя легче убить. Но я молодец, справился.

Пес понимающе смотрел в глаза хозяина.

- Пойдем-ка в магазин, фруктов заморских купим.

В поселковом магазине народа уже не было - время перед самым закрытием. Но продавщица, знавшая Алексея, впустила его внутрь. Увидев на полке апельсины, Алексей открыл от удивления рот.

- Ну и фрукты! Первый раз вижу. По цвету - как моя собака. Продай мне, однако, на пробу пару килограммов.

- Бери, сладкие, - продавщица взвесила два килограмма крупных оранжевых апельсинов, высыпала их в бумажный кулек и вручила охотнику.

Рыжик ждал на улице. Алексей сел на лавочку рядом с магазином и достал из кулька самый большой апельсин. Покрутил перед глазами, полюбовавшись цветом.

- Видишь, тоже рыжий, как ты, - сказал он собаке, и откусил от апельсина большой кусок. Одновременный вкус горечи, сладости и кислоты наполнил рот.

- Тьфу, гадость, какая, - сплюнул Алексей.

Рыжик подошел к упавшему в снег куску, понюхал и отвернулся.

- Вот, и тебе не нравится, - он вытащил из кулька второй апельсин, вытер его о рукав, откусил, пожевал и опять выплюнул. - Однако не пойму, что люди в этих заморских фруктах находят?

Алексей покрутил головой и заметил на другой стороне площади поленицу дров. За нее он и высыпал в снег апельсины, прежде убедившись, что его никто не видит.

- Рыжик, однако, я не сообразил, что на пробу нам и одного килограмма хватило бы. Пошли к авиаторам.

На этот раз летчик Володя был на месте. Договорившись о продаже пушнины, Алексей вскоре принес покупателю шкурки. Володя долго их рассматривал, тряс, дул на мех, спорил о цене. Наконец, договорились и ударили по рукам. Летчик предложил отметить сделку и достал бутылку водки. Разлили спиртное по стаканам, чокнулись, выпили. Володя бросил кусок колбасы лежавшему на полу Рыжику.

- Хорошая псина. И красивая какая! Рыжая, как лиса,

- Или, как апельсин, - согласился Алексей. - Он у меня друг и кормилец. Работает отлично.

- Шапка из него вышла бы что надо, - сказал Володя, вновь разливая водку. - На такие шапки в городе спрос. Мода, - он наклонился, погладил кобеля и дал ему ещё колбасы. В благодарность Рыжик повилял хвостом.

- Какая шапка! - возмутился Алексей. - Кобель мой друг. Недавно жизнь мне спас!

- Успокойся, я пошутил. Прекрасно понимаю, что друг. Спасибо что шкурки принес и про апельсины сказал. Перед отлетом загляну в магазин и куплю домой. У нас в городе их перед Новым годом не найти. Дефицит. Давай, пей...

На следующий день Алексей проснулся поздно. Голова болела, во рту было сухо.

- Черт меня дернул вчера пить. В тайге не пьешь, не пьешь - и на тебе. Теперь дня два болеть буду.

Он вышел во двор, немного постоял на морозе, вспомнил о Рыжике. На зов кобель не пришел. Алексей заволновался, поспешил на улицу, стал свистеть, звать. Рыжик не появлялся. Подождав некоторое время, Алексей оделся и пошел искать собаку по поселку. Потратил на поиски целый день - Рыжик, как в воду канул. Вернувшись домой, спросил у матери:

- Ко мне сегодня кто-нибудь приходил?

- Рано утром был летчик городской. Кажется, его Володя зовут. Я сказала, что ты спишь. Он ещё Рыжику колбасу давал.

- Что же ты раньше не сказала!

Вновь одевшись, Алексей побежал к авиаторам. Володя все отрицал и, ничего от него не добившись, отчаявшийся охотник побрел домой. По дороге знакомый летчик остановил его, попросив закурить.

- Ты что такой грустный?

- Кобель потерялся, - вздохнул Алексей. - Целый день ищу и все впустую.

- Постой, я его, вроде, утром с Володей видел.

- Так я у него уже спрашивал, - ничего не знает, ничего не видел.

- Он и соврать может. Тот еще фрукт! Да ты не волнуйся, найдется твоя собака, - пытался успокоить летчик...

Уже перед самым домом Алексей вдруг остановился. Ещё раз повторив слова знакомого: "Соврать может. Володя - фрукт!" Конечно же, соврал. Кроме него Рыжика увести некому. И колбасой он его не просто так кормил. Фрукт, апельсин. Он ещё хотел апельсины завтра купить. Я ему куплю...

На лавочке у магазина, прислонившись спиной к стене, сидел летчик в надвинутой на лоб шапке с кокардой. Сидел себе и сидел. Что здесь такого? Мимо ходили люди, ездили машины. А человек все сидел. Час, два, три. Начало темнеть, магазин закрылся. И только тогда продавщица окликнула летчика:

- Ты чего, паря, сидишь-то? Магазин уже закрылся.

Летчик не ответил. Женщина толкнула его в плечо - не пьян ли? От толчка он повалился на бок, шапка упала в снег, и продавщица увидела на лбу человека аккуратную дырочку. Такая же дырочка оказалась и в шапке между "крылышек" кокарды.

Следствие по делу об убийстве летчика, которого звали Володя, ни к чему не привело. Небольшая пуля, попавшая в череп, так сильно деформировалась, что идентифицировать оружие, из которого стреляли, было невозможно. Да и мало ли на севере незарегистрированного оружия. А в чемодане убитого, кроме личных вещей и различной пушнины обнаружили несколько соленых собачьих шкур. Одна из них была особенно красивой, огненно-рыжей. По цвету очень похожая на апельсин.

ОДИН В ЛОДКЕ, НЕ СЧИТАЯ СОБАКИ

Собачонка, спокойно лежавшая на крыльце, вдруг подняла голову и прислушалась к голосам в глубине дома. Еле слышимые, они становились все громче и вот уже перешли на крик.

- Целыми днями лежишь и лежишь! Делами нужно заниматься! - кричала женщина.

- Достала ты меня! - раздраженно отвечал мужчина. - Я, что, не работаю? Весь сезон в тайге провел, деньги зарабатывал! А тебе все мало? Думаешь, эти деньги мне даром давались?

- Всю зиму в лесу проспал, теперь домой досыпать приехал!

- Могу отдохнуть или нет? Лучше уж обратно в тайгу уехать, только бы тебя не видеть!

Кричали все громче, и собака от греха подальше сбежала по ступеням крыльца и спряталась в конуру, где, немного покрутившись, улеглась, высунув голову наружу. В это время дверь с силой распахнулась, и на крыльце появился Петр - хозяин собаки. Вдогонку ему бранились:

- Вот и убирайся в свою тайгу! Все равно от тебя пользы, что от козла молока! Диван и газета, газета и диван...

- Раз так, значит, я уплываю! Собери поесть в дорогу, - Петр быстрым шагом направился к калитке.

- Еще чего! Сам соберешь...

Выйдя за калитку, Петр оглянулся на дом. Но, подумав, махнул рукой и пошел прочь. Собака тут же вылезла из будки и побежала вслед за ним. Она догнала хозяина у конторы госпромхоза, куда тот вошел, постучав в дверь.

- Вот что, охотовед, хочу на свой участок вернуться. Отпускай, - сходу обратился Петр к человеку, сидевшему за столом. Тот отложил авторучку и улыбнулся вошедшему.

- Для начала здравствуй, Петр Петрович, - сказал охотовед. - По какому поводу отъезд? Опять с благоверной поругался? Скандал из-за пустяка, небось?

- Достала меня баба. Хочу от нее отдохнуть немного.

- Ты же только месяц, как из тайги. И уже в поселке надоело? - охотовед закурил сигарету. - А ты подумал, как я тебя на участок заброшу?

- Один заеду, по морю. На собственной лодке. Поживу на участке с недельку, баба отойдет, я и вернусь. Ты меня только отпусти...

- По морю? - удивился охотовед. - Ну, даешь! Весна, льды кругом, погода - сам знаешь - каждый день меняется. Может, лучше с женой помириться?

- Не могу я с ней мириться. Пусть без меня побудет. А что касается моря - ты знаешь, мне не впервой. Мне до участка всего полторы сотни километров - даст бог, часа за четыре дойду. Мотор у меня на лодке новый - "Вихрь". Завтра, как обычно, на связь выйду. Да и дел у меня в избе много осталось. Я тебя еще ни разу не подводил.

- Хорошо, отпускаю, - сказал охотовед, подумав. - Только завтра обязательно на связь выйди.

- Выйду, куда я денусь! - обрадовался Петр. - Спасибо, выручил. Через неделю вернусь...

Дверь в дом оказалась закрыта на замок. Жена куда-то ушла.

- Ну, и черт с ней! - выругался Петр и посмотрел на собаку. - Что, Жучка, поедешь со мной по морю кататься?

Жучка радостно завиляла хвостом и побежала за хозяином в гараж. Петр взял канистру с бензином и торопливо направился к берегу. По пути заглянул в магазин и попросил продавщицу дать ему в долг полбуханки черного хлеба.

- Может, еще из еды чего возьмете? - предложила продавщица. - Вы, Петр Петрович не стесняйтесь. Я вам всегда товар в долг отпущу.

- Спасибо, не нужно. У меня в избе все есть. Я и хлеба-то взял на тот случай, если нам с Жучкой в дороге пожевать немного захочется.

- А не страшно вам в эту пору по морю-то ехать?

- Не впервой...

Однако когда Петр подошел к своей лодке, оставленной на берегу, и посмотрел по сторонам, на душе у него стало неспокойно. Серое небо, плавающие по морю льдины, и частые волны не радовали. Но раз решил ехать, не возвращаться же домой. Немного протащив лодку по гальке, он столкнул ее на воду. Красного цвета "Прогресс" закачался на волнах.

- Ты, собака, не волнуйся, доплывем, - сказал он Жучке, которая запрыгнула в лодку следом за ним.

Петр завел мотор, и вода под ним забурлила. Он переключил скорость, мотор заревел сильнее, лодка резко дернулась и поплыла, набирая скорость. Жучка сначала сидела на лодочном носу, обозревая окрестности, но вскоре ей это наскучило, и она свернулась калачиком на дне лодки, где не так задувал ветер.

А лодка, значительно удалившись от берега, теперь плыла вдоль него. Петр умело лавировал между льдин, которых стало заметно меньше после того, как он обогнул большой скалистый мыс. Впереди открылась необозримая водная гладь, волны стали гораздо круче, лодку то и дело подбрасывало и с силой ударяло о воду.

- Словно по стиральной доске едем, - сказал Петр Жучке. Собака лишь вильнула хвостом. В море она была впервые, и ее укачивало.

Опасаясь, что лодка может налететь на отдельные льдины, Петр еще дальше ушел в море. Над головой пролетали птицы, названия которых он не знал, пару раз из воды показывалась голова тюленя.

Прошло два часа, и погода заметно ухудшилась. Начался мелкий дождик, перешедший в снег. Усилился ветер, отчего волны стали выше и круче. Теперь лодку плавно поднимало и тут же резко бросало вниз. Вверх, вниз.

Одежда Петра намокла, он то и дело |сплевывал под ноги солоноватую морскую воду. Жучку трясло от холода и испуга.

- Что ты там пригорюнилась? - обратился к ней хозяин. - Замерзла? Ну, ничего, приедем на участок, отогреемся.

Отвлекшись, Петр неверно поставил лодку, и волна с силой ударила в борт. Лодку развернуло, и тут же следующая волна обрушилась холодной массой.

- Ух, черт, не углядел! - выругался Петр, выправляя ход.

Собака вскочила и принялась отряхиваться. Разлетевшиеся капли попали на хозяина, и тот сказал строго:

- Я хоть и мокрый до трусов, но ты, дорогая, отряхивайся поосторожней. Не одна в лодке, есть и другие пассажиры...

Вдруг мотор заглох. Продолжая держаться за рукоятку румпеля, Петр не сразу сообразил, в чем дело. Просто в общем шуме ветра и волн не стало привычного звука. Раз - и не слышно!

Жучка удивленно посмотрела на хозяина. Петр повернулся к мотору и мягко потянул на себя ручку стартера и, почувствовав сопротивление, тут же сильно дернул Раз, два, три. Двигатель продолжал молчать.

- Что такое? Даже не схватывает! Может, бензин кончился?

Он постучал ногой по топливному баку. Звук был глухой - значит, бак не опустел. На всякий случай Петр приподнял его и, убедившись, что бензин есть, поставил на место. Опять взялся за стартер, но мотор упорно не заводился.

- Угораздило нас, Жучка. Сдох мотор, - Петр попытался собраться мыслями. А тем временем лодку, кидая из стороны в сторону, относило все дальше и дальше от берега. - Попробуем выгрести на веслах.

Он приподнял мотор и закрепил так, чтобы винт оставался над водой. После чего сел за весла. Грести получалось плохо. Если бы погода была тихой, и отсутствовало встречное течение, на такой лодке можно было бы проплыть сколько угодно. Но сейчас Петр выкладывался изо всех сил, а береговая линия все отдалялась и отдалялась. Лодку уносило в открытое море. Он греб, пока полностью не стемнело.

- Все, - сказал Петр, вынимая весла из уключин и укладывая их рядом с собой. - И черт меня попутал с женой поругаться.

Взяв валявшийся на дне лодки жестяной ковш, он стал вычерпывать накопившуюся воду. Дождь ненадолго прекратился, но когда почти вся вода была вычерпана, принялся с новой силой, а затем перешел в снежную крупу. Сгорбившийся человек и лежавшая у его ног собака замерзали все сильней.

- Ну, уж нет, - не выдержал, наконец, Петр, - погибать я не собираюсь!

Он вновь вставил весла в уключины и, сжимая их окоченевшими пальцами, начал грести. Только под утро, окончательно выбившись из сил, Петр уснул, прижавшись к дрожавшей собаке...

Проснулся от холода и сразу увидел гусей. Перекликаясь между собой, они ровными косяками летели высоко в небе.

- Смотри, Жучка. - сказал он поднявшейся на ноги собаке, - гуси летят. Значит, в той стороне земля.

Он стал до слез в глазах всматриваться в горизонт, в надежде увидеть полоску берега. Но, куда ни глянь, всюду были лишь волны. Рассвело, и ветер полностью стих, успев разогнать все тучи. Под солнечными лучами море из серого превратилось в изумрудно-голубое. Собака попробовала лакать оставшуюся на дне лодки воду, но ее соленый вкус отбил желание пить.

- Что, не понравилось? - горько усмехнулся Петр - Другой нет, дружочек. Ладно, попробую в моторе покопаться, вдруг заведу!

Но, сколько ни ковырялся он в двигателе, сколько ни дергал ручку стартера, все было бесполезно.

- Ничего, Жучка, думаю, найдут нас скоро. На связь мы вовремя не вышли, значит, в госпромхозе волноваться начнут. Может, уже сейчас вертолет в небо подняли.

Петр достал из кармана телогрейки завернутую в размокшую газету половину буханки черного хлеба. Отломил кусок и бросил собаке. Немного поел и сам, чувствуя, что его вкус от морской воды стал солено-горьким. Дав собаке еще один кусочек убрал оставшееся за пазуху.

- Спасут нас, я в этом уверен, но хлеб пусть лучше пока останется.

Захотелось пить. Петр взял ковш, перегнулся за борт и зачерпнул воды. Сделав несколько маленьких глотков, сплюнул.

- Ну и дрянь! Лучше вообще никакой не пить, чем эту гадость.

Не зная, что делать дальше, он поудобнее расположился в лодке и закрыл глаза Проснулся только вечером, когда солнце зашло за горизонт. Было холодно, мучила жажда. Вновь попытался пить морскую воду, отчего чуть не стошнило. Чтобы согреться, пришлось опять взяться за весла. Ему было все равно, в какую сторону грести - главное согреться. Уставая, он откладывал весла и смотрел в звездное небо, потом вновь греб и греб. И лишь, когда небо заметно посветлело, и звезды стали пропадать одна за другой, он уснул.

Первое, что он увидел, открыв глаза, была Жучка. Она стояла на носу лодки и смотрела на море. Вскочив, Петр увидел среди волн две темные точки, приближающиеся к лодке. На какое-то время рядом с ними появилась еще одна точка, пропала, снова появилась.

- Что это там такое, собака? - спросил Петр и тут же ответил: - Плавники это. Но акулы в нашем море не водятся. Может быть, киты? Точно, касатки это!

Он вспомнил, что когда-то видел этих удивительно красивых морских животных. А касатки тем временем проплыли рядом с лодкой и удалились. Проводив их взглядом Жучка, спрыгнула на дно лодки и стала лакать воду. Кое-как утолив жажду, вернулась на свое место и уткнулась носом в пушистый хвост.

- Жучка, вроде как вертолет трещит! - Петр закрутил головой, но, сколько ни вглядывался в чистое небо, так и не увидел винтокрылой машины

- Показалось, наверное. А, Жучка? Ты вертолета не слышала? - Собака никак не отреагировала на слова хозяина. - Ну, и черт с тобой, лежи!

Петр зачерпнул за бортом воду и ополоснул лицо. Оно стало коричневым от ветра, солнца и морской воды.

Губы потрескались. Пересиливая боль, он доел остатки хлеба, поделившись с Жучкой, которая так и не поднялась с места...

Наступившая ночь была холодней предыдущих, и Петр опять греб и греб. Утром над морем повис густой туман. Он оседал на одежде мелкими холодными каплями, отчего одежда промокла насквозь. Петра знобило, голова кружилась от голода и жажды. Время от времени он пил морскую воду, после чего долго плевался, пил и плевался. Жучка весь день лежала, не шевелясь. Петру иногда даже казалось, что она умерла, и он толкал несильно собаку ногой в бок, отчего та слегка шевелилась. Он тоже старался, как можно меньше двигаться, экономя силы для ночи, когда вновь предстояло садиться за весла. Прошли еще сутки.

На следующее утро тумана, как ни бывало. Но теперь стало мучить солнце, от которого некуда было спрятаться. Петр заставлял себя время от времени перегибаться через борт и пить. Сильно болели ноги. Он попытался снять сапоги, но это не получилось. Ноги распухли.

Закрывая глаза, Петр видел перед собой дом, жену. Ему казалось, что он лежит на диване, а жена стоит рядом и предлагает ему идти ужинать. Он даже почувствовал запах еды. Ему очень хотелось есть, а еще больше пить. Пить все подряд: чай, молоко, воду...

Очнувшись, Петр протер глаза рукой. В них словно кто-то насыпал мелкого песка. Голова раскалывалась. Кое-как побрызгав на лицо водой, он осмотрелся и удивился:

- Откуда тут собака? - Но тут же все вспомнил. Собравшись с силами, набрал в шапку воды и одел на голову. Стало чуть полегче. И тут же вновь пришла боль в ногах. Вцепившись в сапог пальцами, стал тянуть его изо всех сил, и, наконец, с огромным трудом снял сначала один, затем другой вместе с портянками и носками. Ноги выглядели страшно: распухли, почернели.

- Отчего со мной такое? Наверное, от морской воды, которую пить нельзя. А что тогда пить? Нечего. И есть нечего. А жить надо. И собаке моей жить надо. Только зачем это ей? Я помру, и она помрет. А может, я и протяну еще? Ведь вот оно - сырое мясо!

Руки Петра задрожали. Он медленно нащупал весло и крепко его сжал. В это время Жучке открыла глаза, и взгляды их встретились. Собака все поняла, оскалилась, зарычала.

- Нет, весло слишком легкое, чтобы им убить. Да и промазать могу.

Отложив весло, он потянулся к Жучке. Она попятилась, и тут Петр в полу-прыжке навалился на нее, придавив ко дну лодки. Жучка заскулила, извиваясь всем телом, попыталась укусить хозяина. А он уже нащупал горло собаки и стал давить все сильнее и сильнее. Она захрипела. И тут к этому рычанию добавился еще один звук: "Вжик, вжик, вжик..."

Петр отпустил собаку, и вместе они посмотрели вверх. Там, в небе висела большая оранжевая машина, и ее винты резали воздух с этим самым звуком: "Вжик, вжик, вжик...". Вертолет, как будто, даже покачался в воздухе, давая понять, что их видят и скоро спасут.

Жучка кое-как села и, задрав морду, протяжно завыла, а Петр, вытирая рукавом слезы, шептал:

- Прости меня, господи...

Плавание по холодному весеннему морю, не прошло для Петра Петровича и его собаки даром. Пока охотник лечился в районной больнице, Жучка померла. Сильно помял ее тогда в лодке хозяин. А Петр Петрович с тех пор и зимой, и летом ходит только в валенках - ноги мерзнут постоянно. Собак он больше не держит, в тайгу на промысел не ходит. Работает сторожем при госпромхозе. Часто разговаривает сам с собой, и все поселковые считают, что после того плавания у него что-то произошло с головой...

РАЗГОВОР О ДЕРЕВНЕ

Деревня с красивым названием Липовка затерялась в одном из степных районов Пензенской области. Она самая обыкновенная, такая же, как тысячи других Российских деревень, когда-то основанных русскими людьми на земле. Когда это произошло, я, к сожалению, не знаю, как не знаю всех моих предков по линии моего отца, родившегося в Липовке.

К моему стыду, я не знаю и предков моей мамы, родственные корни которой из Рязанской и Московской областей. Но мне хочется почему-то написать о Липовке, сам не знаю, откуда появилось такое желание. Может из-за того, что я ношу фамилию тех далеких предков, которые там жили. И мои дети имеют эту фамилию. Надеюсь, что она будет и у моих внуков. Может и так. А вдруг это другое. Ведь Липовка - деревня, где прошло моё детство. Каждое лето я и моя бабушка, появившаяся в Липовке в 1907 году, она там родилась, ехала со мной туда на всё лето. Где я босиком бегал по деревенским улицам и тропинкам, купался и ловил рыбу в реке Сюверне, в тех местах, где рос мой отец, которого уже нет на этом белом свете. Как нет моих дедушек и бабушек, живших в Липовке. Но всё равно они живут в моей памяти и сейчас. Я вижу их как наяву.

А в деревню тянет, она зовет. Удалось съездить несколько лет назад. Был вместе с отцом. Это стала его последняя поездка на Родину. Он тогда об этом и не догадывался. Мы приехали. Увидели Липовку, точнее, что от нее осталось, и ошалели, сердце облилось кровью. Нет деревни. Умерли, оказывается, не только мои предки. Умерла вся их деревня. Остались от неё только жалкие крохи. Единичные люди, их семьи и их дома. Люди, уставшие и загнанные жизнью.

Свершилось! Наконец удалось уничтожить деревню Липовку. Мою маленькую Родину, хотя на свет я появился в Подмосковье. Но никому и никогда я не поверю, что моей земли нет там, в Пензенской области. Там, где на деревенском кладбище, на крутом берегу речки Сюверни, лежат кости моих родных, я до конца своей жизни буду стараться туда приезжать снова и снова, и привозить своих детей. Думаю, они не откажутся.

А тогда в детстве...

Я маленький, родители молодые, да и моя бабушка Марфа ещё не старая, что-то около шестидесяти лет. Я счастлив. В деревню! В деревню! - стучит колесами поезд, отправившись в ночь из Москвы с Павелецкого вокзала. Я не засыпаю. Не могу, лежу на второй полке плацкартного вагона, купе тогда было не по карману, и смотрю в окно. Станции, станции. Гудки паровозов. Всё это проплывает перед глазами.

- Спи, мошенник. Вырастишь, некогда и поспать будет, - бабушка с любовью в глазах накрывает меня одеялом.

- Баб, а Тамалу, станцию нашу, не проспим?

- Не волнуйся, - она улыбнулась.

- Ага, не волнуйся. Там же поезд всего минуту стоит.

- Я разбужу. Спи.

Я всё равно решаю не спать. Буду держаться. Но в вагоне тепло и сумеречно, впереди у меня целая деревенская жизнь, на три летних месяца, на все мои школьные каникулы. Вспомнились прошлогодние. Перед глазами деревня, река, дома, люди, овраги и вишневые сады. Туманы на реке, туман перед глазами и я уснул.

- Внучёк! Вставай! Скоро Тамала. Проводница просила нас в тамбур вагона выйти.

Бабушка рядом. Один миг и я проснулся. Как же так, вроде не так давно чуть прикрыл глаза и на тебе, приехали. Обидно!

Слетаю с полки, одеваюсь, и мы берем в руки наши сумки, набитые подарками для родных. Из подарков в основном еда. Селедка, колбаса, конфеты, всё это обязательно везём из Москвы. А для деда Платона бабушка везет и бутылку хорошей Московской водки. Он нас встречает. Его нужно уважить. Он мне по крови вовсе и не дед, но он женат на бабушкиной сестре, и я зову его дедом. Мы живём у них всё лето. Он для меня самый родной. Всегда не бритый. На голове фуражка "копеечка", на ногах неизменные кирзовые сапоги. Одет в старый потертый пиджак. Курит скрученную из газеты самокрутку "козью ножку". Затягивается, и я слышу, как кусочки табака самосада слегка потрескивают. Иногда даже искры летят, мне удивительно.

Дед Платон - деревенский конюх. Вся его жизнь связана с лошадьми. Но конюшне есть ещё один конюх, вот тот уже мне дед по крови. Это дед Фёдор. Он родной брат моего прямого деда Семёна, мужа бабы Марфы. Но я Семёна никогда не видел. В 1941 году он ушел на Отечественную войну и в деревню не вернулся. Он не погиб, нет. Отец рассказывал о нём. Просто у него так сложилась его судьба. Под Смоленском плен. Везут в Германию, а он руками отрывает доски в полу вагона. Прыгает на рельсы, а за ним ещё пять пленных солдат Русской армии. Немец охранник стоит на площадке в конце состава и их видит. Расстреливает из пулемета. Все гибнут, а дед уходит. Прыгнул первый, и повезло. Он был дальше всех от немца. Попал в Белоруссию. Жил у кого-то из местных и шил сапоги. Партизанский отряд. Война. А в конце войны у него ребёнок в отряде родился, говорили от поварихи. Такая жизнь. Бабушка Марфа о нем никогда не вспоминает. Отец мой, тот часто говорил, что после войны он и бабушка даже ездили к нему. Его дети сейчас живут где-то на Севере России. Я деда Семёна так и не узнал. А жаль, хотелось. Я прекрасно понимаю, не будь его, не было бы и меня. А бабушка из-за деда старалась не знаться и с его братом, Федором. Бог им судья, это их дела и меня они не касаются.

- Станция Тамала! Поезд стоит минуту. Прошу пассажиров поторопиться, - проводница кричит и открывает дверь вагона. Мы спешим. Секунда и я на платформе. Спрыгивает и бабушка. Ночь. Вокзал и холодно. Я смотрю по сторонам. Людей нет. Нас не встречают. Поезд тем временем стучит за моей спиной колесами и уезжает. Дальше, дальше...

Привокзальная площадь освещена одним единственным фонарем. К тому же лампочка очень тусклая. Вижу, как по площади бежит в свете лампы огромная крыса. На нас ноль внимания. У неё своя жизнь. Мы стоим, не зная, что нам делать. До Липовки двадцать с лишним километров. Бабушка смотрит на часы.

- Хорошо, что дождя нет, - говорит она.

- Может утром машину попутную удастся найти. Грейдер должен быть сухой, проезжий. Это сейчас асфальт, а тогда лошадь по брюхо в чернозем проваливалась. Грязища после дождя такая, что не пройти и не проехать. Берём вещи и идем к вокзалу. Собираемся ночевать.

- Марфа, здравствуй!

Из темноты выходит дед Платон.

- Малость задержался. Извините.

Я бегу к нему, и он подхватывает меня на руки. Дед жилистый и сильный. От него пахнет лошадьми и табаком. Я в деревне!

- Пошли! - говорит он и пожимает бабушкину руку.

Меня несет до телеги. Кладет вещи. Я прыгаю в пахучую траву. Нет, трава не степная. Просто плети гороха, специально сорванные заботливой рукой деда для меня.

- Чтобы мягко ехалось, - смеется дед.

До Липовки далеко, пока доберемся, я гороховых стручков "поклюю".

- Поешь. А как ты внучёк подрос за зиму, - он треплет мои волосы.

Я чувствую его огрубевшую от работы ладонь.

- Ждут там в деревне тебя. Твои дружки к рыбалке готовятся. Но, милая! - кричит он и хлопает лошадь по бокам вожжами. Она дергается и трогает телегу. Мы едем.

Я смотрю в темноту. И опять перед глазами речка Сюверня, дом деда Платона, разрушенная церковь на краю Липовки, в которой мы с ребятами часто лазили на колокольню за голубями, как после войны, в голодные годы, лазил и мой отец. Они тогда ловили и голубей в церкви, и воробьев в соломенных крышах изб, и ракушек беззубок на реке. Мясо ракушек ели так же, как и мясо птиц. Только от ракушек их лица становились желтыми.

- Как у китайцев, - говорил отец и смеялся.

А с колокольни он даже упал. Летел вниз головой с мешком пойманных голубей в руках. Ударился об балку и перевернулся в воздухе, что его и спасло. Приземлился на ноги. Остался живой, только ногу подвернул. Бабка "костоправка" из соседней деревни так хорошо ногу вправила, что в его жизни это осталось только в памяти...

Я засыпаю в телеге. Взрослые разговаривают между собой. А я не слышу, сплю.

- Но! Давай!

Вздрагиваю от голоса деда Платона и открываю глаза. Рассвело. Лошадь свернула с дороги к деревне. Видны посадки берез и кленов у церкви. Они посажены людьми по приказу других людей. Будут снеготаяние задерживать, урожаю лучше. А деревенские считают, что от посадок погода поменялась и урожаю только хуже. Я деревенским верю.

Смотрю на дома у реки. Это кусок деревни Липовки со своим местным названием - Черводыровка. Есть Серединка - туда мы и едим. Третья часть - Кузята.

Дом деда Платона сложен из дикого камня - ракушечника. Обмазан глиной вперемешку с коровьим навозом. Я прошлый год помогал мешать. Дед на лошади, а бабы, закатав подолы юбок, ногами. Я рядом босой. Когда дом обмазали, побелили. А крыша крыта соломой. Нищета. Денег на шифер нет, не говоря уже о железе. Отец родился в Черводыровке, там жить было чуть проще. Вода рядом, можно огороды поливать прямо из реки.

Он вспоминал, как однажды под церковным алтарем нашел золотые и серебряные монеты. Набрал полную фуражку. И всю в омут за деревней перекидал. Кинет одну монету, она по воде скачет и тонет. Прыгает и тонет. Интересно. Одну монету, правда, оставил и домой принес. Его бабушка Настя, моя прабабушка, как увидела золото, руки задрожали, а когда узнала, где остальные монеты, чуть в обморок не упала. К реке бегала. Да разве на дне омута чего найдёшь.

Ещё помнил, как послали его капусту поливать, а он удочку взял. Лески не было, суровая нитка. Вместо крючка гвоздь согнутый и остро заточенный. Поплавок - пробка от бутылки. Он снасть в реку забросил, на червя. Пока поливал, голавль попался. Да такой, что еле из воды вытащил. Огромный. Когда рыбину домой тащил, хвост голавля из ведра наружу торчал. Ели рыбу всей семьёй.

За Серединкой, если луг перейти, попасть можно в Кузята. Говорили, что там много Кузенковых жило. Это наша фамилия. Оттуда Кузенковы по миру и расходились. Видно они там первыми обосновались. Оттого и Кузята. Хотя в деревне жили семьи и с другими фамилиями.

Подъехали к дому. Пока дед Платон лошадь к столбу привязывал, мы с бабушкой уже в доме. Сестра её, баба Люба, с дочерьми нас встречают. Смотрят на меня и говорят, что я вырос. Хорошо коли так. Им виднее, они вон какие большие.

Пока мы разбираем вещи, все суетятся. Баба Люба берет кошёлку, это такая огромная корзина, и идет за навозом. Печки в деревне топят только им. Леса в округе ведь нет. А значит и дров. Поэтому скоту всю зиму стелют солому и её не убирают. По весне, режут навоз с соломой ножовкой, и лежалую подстилку, предварительно просушив, складируют в огромные омёты. Этим и топятся. Я с такого омета раз свалился и глазом на стерню. Меня для начала кнутом выпороли, а потом в больницу отвезли в поселок Волчий Враг, от Липовки в десяти километрах. Глаз врач чем-то промыл и всё. Зрение ослабло. Ничего, второй глаз в норме. Я сажусь за стол, который сколочен из грубо струганных толстых досок. Баба Люба, успела замешать блины. Таганок в печь поставила, а на него сковороду. Огонь развела. Готовые блины складывает в миску. На столе молоко, сметана и деревенское масло. А больше ничего и не надо. С дороги всё так вкусно.

- Ребята приходили. Про тебя спрашивали. Когда приедешь, - это баба Люба о моих друзьях.

Обязательно нужно встретиться, ближе к вечеру. А сейчас прошусь с дедом на конюшню. По лошадям соскучился. Особенно по одной. Кобыла на конюшне есть. Кличут Манёк. Умнейшая лошадка, а как она под седлом ходит. Сажусь, так она чувствует, что в седле ребенок. Аккуратно идет.

- Дед, возьми.

- Пошли.

Конюшня рядом. Каких-то пятьсот метров. Ура! Деревенская жизнь началась. Дед по случаю моего приезда оседлал Манька. Я с час катаюсь в седле, на лошади. Удовольствие огромное. Еле сдерживаю себя, чтобы не свиснуть на всю деревню и не рвануть галопом по улице в степь, в сторону Сюверни. Там где-то у Крюкова родника, табун пасется. Я деда просил, он не разрешил, а поротым я быть не хочу. У него не залежится.

- Покатайся вокруг конюшни, - говорит он. - Можешь к посадкам съездить, или до клуба. Глянь, что за фильм сегодня. Хороший, так вечером сходим.

Дед идет заниматься делами, а я еду выполнять его просьбу. Сейчас вспоминаю, что кино в клубе крутили поздно вечером. После окончания всех домашних и колхозных работ. Деревенских в клубе собиралось, что "сельдей в бочке". Мы, мальчишки, прибегали первыми, для нас билеты по пять копеек, можно сказать бесплатно. Клуб состоял из одной большой комнаты-зала. Экран на стене. Мы сидим на первом ряду или на полу, ждем, когда начнется фильм. Взрослые заполняют зал. Мужики, те, что в годах, рассаживаются на последние ряды. Многие курят. В зале "хоть топор вешай". Аж глаза щипет. Но никто никого не осуждает. Выключается свет, и все смотрят кино. Когда сеанс заканчивается, на улице темень "хоть глаз выколи".

- Ни "бельмеса" не видно, - говорит бабушка Марфа, и мы на ощупь идем по улице к дому деда Платона.

- Главное на борону не напорись, - предупреждает она. - Я днем видела, где-то у дороги лежала.

После её слов я с особой осторожностью смотрю на дорогу. Всё равно ничего не видно. Ох, и темные ночи в Липовке. Хоть бы фонарь повесили. Наконец доходим до дома. Есть хочется, страсть как. Живот сводит. Ужин готов. На столе стоит огромная миска с супом. Она одна на всех. Большая и общая. Это не в городе. Там каждому по отдельной тарелочке. А здесь передо мной лежит ложка и большой кусок черного ржаного хлеба. Хлеб здесь пекут сами. В печи. Белый-пшеничный большая редкость, его пекут по праздникам и то не все. Хватаю ложку. Щами пахнет на всю избу. Глотаю слюну за слюной. Мука страшная. До супа не дотрагиваюсь. В семье деда такой порядок. Все ждут его. Он как нарочно тянет время. Может это и не так, мне это кажется с голоду. Дед в свою очередь ходит по дому, что-то ищет. После умывается. Долго, долго.

- Садись есть. Щи простынут, - торопит деда баба Люба, - ребятам кушать пора и спать.

Дед смотрит на жену, и она замолкает. Я как-то спросил бабу Любу. Почему у неё на лице шрамы? Она грустно улыбнулась и сказала:

- Меня, милок, дед Платон в неделю раз колотит.

- За что?

- А чтобы я ушки свои "топориком" держала.

Я так тогда ничего и не понял. Ожидая ужина, незаметно отщипываю небольшие кусочки хлеба и бросаю себе в рот. Наконец дед Платон усаживается во главе стола и тянет руку к чашке. Черпает суп ложкой. Несет её над куском хлеба и пробует содержимое.

Мы начинаем есть. Щи едим, но мясо не трогаем, мелкие кусочки которого плавают по всей миске. Так и норовят попасть ко мне в ложку. Я не удерживаюсь и первым ем мясо. Дед видит, как я жую кусок, и с улыбкой облизывает ложку. Бьет мне по лбу, приговаривая:

- Опять вперед батьки в пекло лезешь.

Мне больно и обидно. Я молчу. Понимаю, порядок есть порядок, и не мне его нарушать. Дед взял кусок мяса. Теперь можно и нам. Напоследок, пью парное молоко. Целую кружку. Оно отдает на вкус горькой степной полынью. Всё равно приятно. Иду спать. Взрослые остаются сидеть за столом. А мне с рассветом на рыбалку. Ребята приходили, звали...

- Вставай! Рассвет, - толкает меня бабушка. Я открываю глаза. Встаю и выхожу на улицу. Утренняя прохлада слегка обжигает тело. Глаза снова закрыты. Иду за дом, к огороду. Специальных туалетов в Липовке никогда не строили. Всё, что по "нужде", это за домом. Тут же куры, всё склевывают, из-под тебя вырывают...

Умылся. Глаза раскрылись окончательно. Завтракаю кислым молоком и хлебом. Бабушка жарит яичницу. Не успеваю доесть, а ребята уже за окном, свистят. Вскакиваю, хватаю с вечера приготовленные удочки и к друзьям. Я городской, и поэтому мои удочки сделаны из бамбука. У пацанов - хлысты из ивы. Всё как у отца в его детстве. Только суровая нитка заменена на леску и крючки из магазина. Поплавок та же пробка от бутылки. Товарищи шлепают по дороге босыми ногами. Я в сандалиях, и здесь городской.

Пройдя по деревне, спускаемся оврагом к Сюверне. Солнце встало, деревенские гонят на пастбище овец и коров. Пасут личный скот по очереди. Домами. Дед говорил, что завтра мы с ним погоним. Пасти два дня. День за коров и день за овец. Пойдем вдвоем, вряд ли он возьмет кого-то из дочерей.

Дошли до воды. И я, как был в сандалиях, лезу в воду. Зачем их снимать, чтобы потом снова одевать. Не логично. Холодная вода обжигает ноги. Река в этом месте мелкая. Здесь стойбище. К обеду деревенские пастухи пригонят скот. В жару животные отдыхают у воды, а мы тут рыбачим. Пескари на перекатах клюют один за другим. А в омутах, за стойбищем много и другой рыбы. Окуни, голавли, плотва. Вообще-то Сюверня - речка рыбная. Отец рассказывал, река в войну всю деревню рыбой кормила. Бабы с бреднем пройдут по реке, от деревни до Крюкова родника, воз рыбы. Потом на всех рыбаков делят. И сейчас рыбы хватает, хотя и поубавилось. По берегам бьют родники. Чистая вода стекает из них ручейками в Сюверню. Отчего в реке вода прозрачная, камни на дне видно. За рекой растут сосны. Высокие, высокие. Их всего несколько штук. Когда-то, до революции 1917 года, там жил местный помещик. Имел усадьбу. После революции всё разрушили, только сосны и остались. А был и сад фруктовый. И какой! Теперь сада нет. Только сохранился старый мельничный пруд, а на его берегу фундамент от водяной мельницы. Люди рассказывают, что и мельница и сад всё принадлежало одному из моих дальних родственников. Он даже сумел выкупить всю семью у помещика и освободиться от крепостного права задолго до царского указа. Жил не бедно. Строил на реке запруду, молол людям зерно и содержал сад. Сейчас ничего кроме пруда нет. А он меня интересует только на предмет живущих в нем карасей. Ребята говорили, что на удочку их не поймать. Не клюют. Корма в пруду много. Ловят их только бреднем. Но я обязательно попробую на удочку. Как только один буду. Не хочу, чтобы над моей неудачей кто-нибудь смеялся.

Сейчас мы все аккуратно переворачиваем в реке камни. Ловим притаившихся под ними раков. Они щипаются за пальцы. Но не больно. Раки здесь мелкие и клешни у них небольшие. Редко попадется что-нибудь приличное. Самые крупные живут не здесь, а по речным берегам и в норах. Есть ещё место, где раки норы в речном дне имеют. В глине. Чтобы их поймать, мы ходим по шею в воде и пальцами ног проверяем норы. Раки хватают. Тогда ныряешь и тянешь их из укрытий. Там ловятся только крупные. Но сейчас нам нужна мелочь. На свежую раковую шейку, рачье мясо, хорошо берет крупная рыба. Хочется попробовать. С утра по крупной, потом по пескарям. Приманка готова и я иду к одному из омутов. Насаживаю рачье мясо на крючок. Забрасываю, стараюсь попасть между листьев кувшинок и их желтых цветов. От воды пар. Поплавок поднялся и замер. Я тоже замер. Всё внимание на него. Над рекой летят большие серые цапли. А по листьям кувшинок ходит болотная курочка. Я ей не мешаю. У неё своё дело, у меня своё. Она отвлекла мое внимание всего-то на минуту. Когда я опять посмотрел на поплавок, то его не было. Леска натягивается и уходит в сторону. Хватаю удилище, оно гнется. Чувствую, как на крючке бьется хорошая рыба, ходит под водой их стороны в сторону. Она огромная. В мыслях одно. Только бы не зацепить, не зацепить. Всё, рыба поддалась моему напору. Вытаскиваю на берег килограммового окуня. Ни фига себе! Он полосатый и колючий, и я тут же прокалываю спинным плавником руку. Боли не чувствую. Стараюсь побыстрее снять окуня с крючка и сунуть его в бидончик, который дала мне бабушка. Он еле-еле проходит в его горло. Провалился. Бьется внутри, и я жду, когда он успокоится. Наконец, мне удается перевести дыхание. Это трофей. Теперь чувствую боль. Ерунда, до свадьбы заживет. Главное рыбу поймал.

Второй окунь хватает крючок через минуту. Окунь поменьше, чем первый. Ну и пусть, всё равно приятно. Снова поплавок под водой. Я подсекаю. Сейчас рыба забьется. Рывок рассчитан на приличную, большую рыбу. Из воды, как пробка из-под шампанского, вылетает ерш. Маленький, сопливый и колючий. Крючок он проглотил. Ругаюсь, и тащу из него крючок обратно.

Больше не клюет. Сижу и жду. Времени проходит довольно прилично. Нет, рыба брать не собирается.

Сматываю удочку и иду к ребятам. Те уже давно ловят пескарей.

К обеду начинается жара. Нам ничего не остается, как искупаться и по домам. Хочется есть, да и рыба видно устала. Даже пескари не берут.

Переходим реку. Впереди нас ждет большой подъем от реки к деревне. Идти тяжело. Говорят, что в дождливую погоду тут лошадь воз в гору не всегда вытягивает. Правда, отец рассказывал, что один из моих прадедов, на спор, сам впрягался в воз и на коленях, ползком его тянул. Скорее всего, такого могло и не быть. Сейчас не проверишь.

А подъем действительно сложный. Мы идем друг за другом, вот и поднялись. Расстаемся. Я сказал, что вечером на реку не пойду. Хотя сам собираюсь карасей на пруду "погонять". А вдруг получится....

Вечером, прежде чем идти на мельничный пруд, ловлю пескарей на перекате. Клев отличный. Только успевай насаживать червей на крючок. Не заметил, как начало темнеть. Перешел на пруд. Забросил снасть. Жутко. Ребята рассказывали, что в пруду живут щуки, которые могут запросто проглотить дикого утенка. Осмотрелся. Действительно утка с утятами плавает у берега, под нависшими над водой ивовыми кустами. Может щука сейчас нападет. Нет, утки скрываются в траве. А тем временем поплавок на моей удочке начинает медленно подниматься над водой. Его выталкивает из воды неведомая мне сила. Он наклоняется и ложится на воду. Замирает. Я подсекаю. Рыба на крючке. Карась упорно сопротивляется и не хочет всплывать на поверхность. Но я побеждаю. Крупный, красно-золотой по цвету, чуть черноватый, он бьется в траве рядом со мной.

- Вот и не клюет, - шепнул я.

Следующая поклевка сразу. На этот раз поплавок, сделанный из гусиного пера, дрожит мелкой дрожью. Чуть поднимается и плывет к кувшинкам. Подсечка и на берегу, снова красный и золотистый. Клев длится минут тридцать. Все пойманные мной караси стандарт. Каждый что-то около полукилограмма. Это удача. Сматываю удочку, беру в руку бидончик и быстро бегу в сторону деревни. Стемнело, а мне ещё нужно перейти реку и добраться до дома. Близкие удивлены. Не могут поверить, что все мои караси пойманы на удочку. Но факт на лицо, караси плавают в тазу, куда я их выпустил.

- Молодец! - хвалит меня дед. - А сейчас, за стол и отдыхать. Завтра мы с тобой скот пасем.

Только я успеваю поужинать, как лампочка под потолком мигает три раза и затухает. Свет отключается...

Утром меня поднимают ещё в полной темноте. Бабушка спрашивает:

- Ты не слышал, как ночью куры кудахтали?

Я мотаю головой.

- А что случилось?

- Лиса кур поворовала. Голову многим пооткусывала.

- Всем?

- Да, нет. Петуху и нескольким несушкам.

На улице дед Платон несет к оврагу мертвых кур. Размахивается и забрасывает их далеко в кусты.

- Может ощипать и суп сварить, - баба Люба робко смотрит на деда.

- Буду я дохлятину жрать.

Он возвращается к дому и снимает с поводка собаку, она всегда привязана у крыльца. Собака мелкая, дворняга, шавка шавкой.

- Её-то куда?

- Туда же! - дед Платон подходит к столбу, берет собаку за задние ноги и бьет головой о столб.

Я вздрагиваю. Слёзы текут из глаз.

- Платон, ты что творишь. Совсем озверел, - не выдерживает баба Марфа. Дед смотрит на нас своим тяжелым взглядом.

- Не собака была, одно недоразумение. Лиса кур давила, а она даже не тявкнула.

Он забрасывает, теперь уже мертвую собаку, в те же кусты, куда кидал кур.

- Пусть лиса их там ест. А вам хватит столбами стоять. Пора скотину выгонять. И ты одевайся, - обращается он ко мне. - А то не возьму.

Я вытираю слезы и спешу одеться. Перечить деду боюсь. Со зла может и выпороть. Берем с ним наших коров и овец и гоним мимо домов по улице. Жители добавляют нам кто корову, кто овцу. Мы с дедом сегодня пасем коров. Овец завтра. Их пасти значительно легче. Баран он везде баран. Как наступает жара, овцы в кучу, а за коровами глаз да глаз нужен. То одна уйдет, то другая. Бегаешь по степи и бегаешь. Стадо собрано, и мы гоним коров в сторону Березового оврага. Овраг длинный и глубокий, оттуда лисы и совершают свои набеги на деревенские курятники. Мы иногда с ребятами пытаемся в овраге отжигать лисьи норы. Наталкиваем в них старые камеры от машин и палим. А сами ждем лис. В наших руках палки и мы считаем, что от дыма лисы должны выскакивать. Бесполезно. Сколько не ходили, ни одна лиса так и не вышла, и ребята пришли к выводу, что звери предпочли задохнуться в своей норе, чем погибнуть от наших палок. Может это и так.

Коровы едят траву и медленно двигаются по степи. Мы с дедом следуем за стадом. Молчим.

Первым не выдерживает дед Платон.

- Не дуйся, внучек. Жизнь штука сложная.

- Я успокоился. Отпусти лучше меня рыбы половить. Я на часок.

Дед улыбается и отпускает. Я бегу к реке. А дед стоит оперевшись руками на длинную палку-посох и смотрит мне вслед.

Рыба не клюет, и я лезу в воду. Буду ловить раков. Шарю руками вдоль берега, нащупываю норы и сую туда пальцы. Раки хватают, иногда до крови. Я тащу их на поверхность и складываю в бидон. Через час он полный. Собираюсь и возвращаюсь к стаду.

- Как рыба?

Я показываю деду раков. Он видит мои искусанные руки и жалеет:

- Беги до дома. Бабы тебе руки перевяжут. Да и раков наварят. Поешь. А вечером придешь ко мне и поможешь.

Меня долго упрашивать не приходится. Через минуту я направляюсь в сторону Липовки.

Лечить руки я поначалу отказался. Подумаешь, царапины. Но когда бабушка раков отварила, почистила, а их мясо обжарила на сковороде с яйцами, а я, пытаясь посолить еду, тут же заплакал. Она меня отругала:

- Что, соль в раны попала? Руки дерет?

- Угу.

И она промыв мои "царапины" водой, садится рядом. Кормит меня с ложки. Блюдо из раков получилось "язык проглотишь". Я счастлив от заботы моей бабушки и такой вкусной еды.

Как и договаривались с дедом, помогаю ему гнать стадо в деревню. Завтра пасем овец...

Сильный дождь пошел ещё в ночь. Завтракаем и идем на улицу. Стою на крыльце и слушаю шум дождя. Вроде чего-то не хватает. Тут до меня доходит. Не слышно стука капель о крышу дома. Ведь крыта она соломой. Капли падают и скатываются. Солома от воды разбухла и воду в себя не принимает. По такой погоде пасти скот нет никакого желания. Но деваться мне некуда и я иду за дедом. Кнут, который он мне дал, тащу на плече. На ноги налипают огромные комья чернозема. Ноги разъезжаются в разные стороны, и я падаю в грязь. Поднимаюсь и еле-еле двигаю ногами. Толи от налипшей на них грязи, толи от навалившейся на меня лени.

- Не унывай, - подбадривает меня дед. - Дождь земле нужен, а наше пастушье дело такое. Хочешь, не хочешь, а иди.

Я не отвечаю и плетусь по улице за стадом. Нет желания даже хлопнуть разочек кнутом.

Дождь льет весь день. Настроение ни к черту. Я хожу по степи, как в воду опущенный. Так оно и есть на самом деле. Капли дождя перестают падать на землю, когда мы с дедом гоним домой стадо. Рядом со мной останавливается лошадь. Верховой - дед Федор. Поздоровался и глядит в мою сторону.

- Платон, отпусти мальчишку ко мне. Я его вкусным угощу, - просит он.

- Пойдешь?

Я соглашаюсь.

- А Марфа? - дед Платон смотрит на Федора.

- Ничего. Скажешь, что я его забрал. В гости. Пусть не волнуется. Ей давно пора забыть моего брата. Столько лет прошло, всё никак. А пацан здесь не при чем. Он мне такой же внук, - мужики вздыхают.

Я не успеваю подумать, что дальше, как сильные мужские руки подбрасывают меня над лошадью, секунда и я в седле рядом с дедом Федором.

- Спасибо, Платон! - благодарит он.

- Пошла родимая! - и лошадь рысью скачет по улице в сторону Черводыровки. Сидеть рядом с дедом мне неудобно. Места в седле для двоих немного. Но он сдвигается, и сидеть легче.

- Нормально?

- Ага! - только и выговариваю я.

У дома он, не расседлав лошадь, привязывает её. Входим.

- Нужно мальчишку ужином накормить. Я его пригласил. Обязательно меду свежего налейте. Полную чашку, - обращается дед к жене.

- А гость у нас какой. Из самой столицы, - улыбается она. - Обязательно покормим. Пусть моется и проходит к столу.

- Чего хочешь: меду или супа?

- Можно меда, - тихо говорю я и сажусь за стол.

Передо мной глиняная миска, наполненная золотистым медом. У деда Федора у реки сад, а там ульи. Я знаю, как-то видел. Он каждый год, как только узнает, что я в деревне, как бы невзначай встречает меня и приглашает к себе. Я иду без разрешения. Если бабушка узнает, то не отпустит.

Дед Федор отрезает от большого ржаного каравая кусок хлеба. Это для меня.

- Макай хлеб в мед и ешь. Сколько сможешь, столько и ешь. Чай пей.

Я опускаю хлеб в мед. Хлеб толст, и я тяну его к себе. Мед стекает в миску. Стараюсь не капнуть на стол и быстро подношу кусок хлеба к губам и кусаю. Мне кажется, что хлеб и мёд теплые.

- Как в городе живете? Отец как? Мать?

- Нормально, - говорю я, не переставая жевать.

- Дай ребенку поесть, подавится ещё. Потом расспросишь, - встревает в наш разговор хозяйка, пока я глотаю чай из большой кружки.

- Иди лучше яблок ему набери. Пусть к Платону отнесет. У них ни меда, ни яблок.

- Сам разберусь, не лезь. Ты на всё лето в деревню?

- На всё!

Дед улыбается.

- Больше хулиганством не занимаешься?

Мне становится неудобно от его слов. Сейчас вспомнит, как я перебил из рогатки весь выводок домашних утят. Охотился. Ух! И порол же меня тогда дед Федор. Путой лошадиной. Я вспоминаю и ежусь всем телом. Было очень больно.

- Нет!

- Правильно. Взрослеть пора. Ты ведь нашего рода. У нас все мужики хозяйственные были. Крепко на земле стояли. Пока "эти" не пришли. Прости их, господи.

Дед вздыхает и подливает мне чаю. Хочется спросить, кто это "эти".

- Ешь!

Я не решаюсь. Дед не многословен. Это сейчас он со мной разговорился. На целую речь. Мужик он среднего роста, коренастый. Прошел всю Отечественную войну. Видел на своем веку ой как много. Но никогда ни о чем не рассказывает. Только когда лишнего выпьет, бывает, плачет.

Мед и хлеб больше в меня не лезут. Хочется съесть всё, но не получается. Я откладываю недоеденный кусок хлеба в сторону.

- Наелся, что ли?

- Всё! - вздыхаю я. - Не могу больше. Спасибо! Домой пора к бабушке.

- Ну, пойдем, провожу раз так.

Мы выходим не улицу. Темно.

- Дойдешь до Серединки. Не испугаешься? - он дает мне в руки сумку с яблоками и банку меда.

- Добегу! До свидания!

Дед Федор жмет мне на прощание руку.

- Заходи, внучек, меда поесть.

- Обязательно зайду.

- Марфе, бабушке твоей, поклон передай. Пусть на нас не обижается, - и он гладит мои волосы на голове.

Я прощаюсь и тороплюсь домой, до которого идти с километр, полтора. Тащу тяжелую сумку. Чувствую, как дед смотрит мне в спину. Оборачиваюсь, так и есть. Стоит и машет мне рукой. Глаза привыкли к темноте, и я ориентируюсь без проблем. Иду огородами и выхожу к дому деда Платона. Из окон свет. Меня ждут. Бабушка Марфа смотрит на меня и спрашивает:

- Как в гостях?

- Медом накормили и ещё с собой дали. Вот! - показывает сумку и банку.

- Задабривают.

- Баб, да все нормально. Я там всего с час то и был. Не захочешь, больше не пойду. А дед Федор тебе поклон велел передать.

- Ладно. Чего теперь. Сходил и сходил. Родные чай, не чужие.

Она успокаивается, что я вернулся, и сажает меня рядом. Я задаю вопросы:

- Баб, а что имел в виду дед Федор, когда мне рассказывал, как все хорошо жили, пока "эти" не пришли.

- Это он, наверно, про коммунистов.

- Так они и сейчас у власти.

- То-то и оно, что у власти.

- А в нашей деревне война гражданская была?

- Всё было.

- А банды?

- И банды.

- Расскажи!

- Зачем это тебе?

- Расскажи! Интересно ведь. Про красных и белых и про бандитов.

Дед Платон и баба Люба сидят рядом с нами и улыбаются. Разговор наш не перебивают.

- Что теперь рассказывать. Придут, бывало, в деревню белые войска. Лошадь у нас в семье заберут для нужд своей армии, взамен обязательно оставят другую. Седлом спина у неё побита. Или копыто засеклось, хромает, значит. Мы лошадь подлечим и на ней работаем. А красная армия придет. Лошадь заберет, а нам взамен бумагу. Пашем землю на себе или на дойной корове. Вот так, - она улыбается.

- Не может быть, - не соглашаюсь я, - Красная армия за народ была. Нам в школе говорили.

- За народ. А как не за народ, - улыбается она. - А первые Советы в деревне люди возглавили, которых мы звали "где блины, там и мы".

- Как это?

- Самые лодыри деревенские. Никогда не работали. Выйдут поутру из дома и нюхают воздух, у кого из трубы блинами пахнет, к тому и в гости.

- А выгнать их не можем, совесть не позволяет. Накормишь, и ещё с собой возьмут. А как власть поменялась, так они к людям сразу по-другому. Один такой председатель заставлял мужиков телегу по полю тянуть, а сам с неё сеял.

- Правда?

- Спроси Платона.

Я посмотрел на деда. Он кивнул.

- А банда?

- Главарь у них, правда, был не из нашей Липовки. Шохиным звался, продал его лучший друг.

- Как?

- Может в другой раз?

- Спать совсем не хочется.

- Я точно не помню, когда банда у нас в округе образовалась. Точную дату сейчас не назову. Только голодно тогда в деревне было. Я сама, внучек, три раза с голода пухла. Первый раз в Революцию, второй раз в коллективизацию, третий после Отечественной войны. В городах люди кое-как жили, а нам совсем плохо было. Курица есть, несется, не несется, а яйца государству сдавай. Налог! А ещё молоко, масло, мясо, хлеб и всё остальное, что ты имеешь. Сами с детьми траву-лебеду ели, а план по заготовкам выполняли. Попробуй, не выполни. Это после войны как раз, тогда, правда, банд никто не организовывал. А вот в коллективизацию Шохин создал. Да она и не банда была вовсе, так мужики деревенские, те, которые Советскую власть признавать не хотели. Тут и бунтовали. Да разве против солдат им устоять было. Банду разбили, а Шохина не поймали. Удрал он от солдат. И спрятался. Друг его лучший в тюрьме и заявил: "Отпустите, мол, меня, я вам его голову принесу". Поверили ему и отпустили. Он в деревне и объявился. Нашел атамана. Тот другу рад. Спрашивает, как ты. Тот говорит, так и так сбежал, одно слово. На радостях решили овцу зарезать. Шохин овцу взял и ноги держит, а другу дал саблю, чтобы он лыка с ивы надрал ноги овце перевязать. Он шашкой раз! И голову Шохину снес. Обернул тряпицей и в Сельсовет принес. Больше его в деревне никто и никогда не видел.

Я слушаю бабушкин рассказ, открыв рот.

- А это правда?

- Кто его, внучек, знает, где правда, а где ложь. Но народ рассказывал, и я слышала и тебе пересказала.

- Много разного на деревне говорят, люди многое видели. Сейчас всего и не вспомнить. Меня и твоего отца в войну чуть не расстреляли, а ему ведь всего ничего было. И не только нас, а всю нашу семью. Когда немцы к Волге вышли под Сталинградом, они должны были фронт прорвать и дальше в нашу сторону наступать. Так какой-то умный начальник приказ отдал, всех неблагонадежных ликвидировать. А мы же из раскулаченных, значит потенциальные предатели. Нас в телегу и в овраг. Спасло то, что немца во время от Волги погнали. А мужики наши в это время за Родину кровь проливали. Так-то, внучек. Только ты это никому не рассказывай, это я тебе по секрету.

- Не буду, баб. Зачем мне это. Я об этом от отца уже слышал. Думал неправда.

- Зачем ему врать. Он маленький был, а помнит. Такое долго не забывается. Он и голод послевоенный помнит, и как первый раз радио увидел. Всё тогда заглядывал, где же там человек спрятался.

Мы засмеялись её словам. А бабушка концом своего платка смахнула слезу.

Ночью я спал очень плохо, мне снилось что-то очень страшное. Я закричал и проснулся.

- Ты чего? - баба Марфа лежала рядом, - испугался чего?

- Наверно. Что приснилось, не помню. Больше не усну.

- Тогда вставай. Утро уже. Я с Любой на свёклу сахарную пойду. На прополку. Помочь просила. Они сахара больше получат, и нам с тобой хорошо. Мы на варенье возьмем, и Платону на самогон останется.

- Можно с тобой?

- Нет уж. Иди на речку. Отдыхай. Свекла для тебя тяжела.

И снова и снова бегу на Северню ловить рыбу и раков. И так проходит лето. Лучшего в детстве и не придумать...

Прошли годы. Лет двадцать я в Липовке не был. Одни воспоминания. Всё равно тянет, и мы с отцом поехали. Семьсот километров дороги от дома до деревни пролетели незаметно. С нами мой сын и племянник. Они в Липовке ещё не были. Поэтому я всю дорогу рассказываю им про Сюверню, рыбу в ней и раков.

Приехали. А деревню не узнать. Десяток убогих домишек и всё. Вокруг один бурьян. Нет ни клуба, ни школы, ни магазина, ни конюшни и нет ничего. Правда, церковь полуразрушенная всё-таки осталась. И, слава богу, деревенское кладбище на месте. Никто не догадался сломать могилы моих предков. И нет речки Сюверни. Вместо неё течет мутный ручей, в котором доживает свою жизнь мелкая рыбешка. Раки десяток лет назад все передохли. Мы с отцом ходили два дня по деревне и смотрели на то, что осталось. Состояние у меня, словно чем-то тяжелым по голове ударили.

Говорю отцу:

- Батя, давай уедем. Не могу всего этого видеть.

Мы принимаем решение и покидаем нашу малую родину.

Через месяц, по телевизору смотрю передачу "О возрождении Российской деревни". В Белинском районе Пензенской области собрался возделывать землю фермер из Англии. Есть желающие из Франции. Я смотрю на все на это, и остается мне только улыбнуться.

Своих земледельцев уничтожили, теперь пусть заграничные попробуют.

Вот только получится у них работать на чужой земле? Её любить нужно, как любили её мои далекие родичи. Скажу честно. Сомневаюсь я!

Проголосуйте за это произведение

Что говорят об этом в Дискуссионном клубе?

293192  2010-06-17 10:40:31 LOM /avtori/lyubimov.html - Рекомендую!

293198  2010-06-17 13:33:46 В. Эйснер - Уважаемый г-н Кузенков! Очень Вы меня, деда старого, обрадовали своими рассказами. Само хорошо Вам удались "Разговор о деревне" и "Гончатники". "Апельсины" тоже хороши и отражают суть ныне происходящего. А вот "Один в лодке не считая собаки" грешит фактическими и смысловыми неточностями и некоторой нарочитостью, искусственностью в диалогах-монологах. Я четверть века провёл на промысле в Карском море и на реке Хатанге. Никогда никто не суётся на море в ледоход. Очевидно, Пётр Петрович из рассказа с головой не дружит. Не догадался даже свечи открутить, посмотреть, заменить. Раз компрессия нормальная, значит, скорей всего, просто свечи закидало. И, тем более, вдаль от берега нельзя лезть. Там всегда волна выше. Если уж так приспичило в ледоход на воду,- то вдвоём. На полной скорости подходишь к льдине, выключаешь и выхватываешь на защёлку мотор, чтобы винт не повредить. Лодка с потягом выскакивает по инерции на льдину и напарник якорит её. Так на льдине и едешь, куда надо, или пока "окно" большое не появится. И чего это он, когда на гребях пошёл, мотор не поднял? С опущенным в воду мотором тяжело грести, винт мешает. Не охотник-рыбак этот Пётр, а "чечако" - новичок и "фраер". И собак не убивают, умирают вместе. С уважением, спасибо за рассказы, отдохнул душой. В. Э.

293203  2010-06-18 12:17:17 Волкович-Эйснеру - "СОБАК НЕ УБИВАЮТ, УМИРАЮТ ВМЕСТЕ" Браво, Владимир!

Copyright (c) "Русский переплет"