Рассказы
16 ноября 2011 года

ЭТЮД СО СНЕГОМ

Таксист четвёртого городского автопарка Сергей Вихров проснулся оттого, что болело сердце. Он лёг на спину и осторожно вздохнул. Вздох отозвался болью в глубине груди. Вихров не любил больных людей. Себя больного - особенно.

Шёл девятый час. Зинаида, бывшая жена Вихрова, с которой он развёлся, но продолжал жить, давно ушла на работу. Работала она поваром в столовой "Парус". Дотянувшись до тумбочки, Вихров достал пузырёк с валокордином, капнул на язык несколько жгучих капель. Вот уже три года он был в обиде на свой организм.

Вчера Вихров работал до ноля часов. За полчаса до конца смены, когда вёз пассажира на автовокзал, почувствовал вдруг, что очень устал. Тело стало слабым, ватным. Зазнобило. Кое-как доехав до места, и даже не взглянув на счётчик, щёлкнул переключателем.

Вихров поднялся с постели, подошёл к трюмо, внимательно оглядел себя. У такого мужчины не могло болеть сердце. У такого мужчины вообще не могло что-то болеть.

Обычно Вихров отходил от зеркала успокоенным. Сегодня собственный атлетизм не убедил его.

Вихров натянул спортивный костюм, прошёл на кухню. Зинаида оставила на сковородке омлет с колбасой. Вихров ковырнул его вилкой и определил, что омлет подгорел. Есть он не стал. На холодильнике увидел письмо от дочери. Дочь первый год училась в институте в Москве. Писала часто. Вихров не любил писем. В письмах люди неискренни. И дочь, Вика, писала так, будто между ним и Зинаидой ничего не произошло. Не было ни скандалов, ни истерик, ни рукоприкладств. "Папочка, мамочка...". Вихров закурил, хотя чувствовал, что делать этого не надо, сел на своё любимое место возле холодильника, долго смотрел в окно.

Во дворе дети под руководством бабушки Воскобойниковой, сооружали из тощего, с мусором, снега, снежную бабу. Вихров вдруг пожалел, что никогда не лепил с дочерью снежную бабу. Он вообще мало занимался с дочерью. А дочь незаметно выросла, и в десятом классе заявила, что он ведёт аморальный образ жизни. Она была права. Но не в том, что имела в виду. Аморален он потому, что женился на Викиной матери не по любви. Наскоро. Начерно. Потом видно будет. Теперь Вихрову сорок второй, пора бы уже и набело. Только неизвестно как, да и не очень хочется.

Подумав о Зинаиде, Вихров вспомнил, что вчера, разбирая старые газеты на лоджии, она нашла свёрток с его этюдами. Когда-то Вихров окончил художественную школу, а после армии поступал в училище.

Вихров бросил окурок в раковину с немытой посудой, вернулся в комнату. Свёрток лежал под столом. Этюды-кусочки холста величиной с тетрадный листок. Горы, дома, деревья. Он любил писать деревья. Тогда, после армии, он был уверен, что баранка-это временно, чтобы было на что жить. Он считал себя художником и носил берет.

Этюды были вполне ученическими. Старательно сделанные, они напоминали школьные сочинения. Но один из них Вихров долго разглядывал. Там были деревья с согнутыми снегом ветками. Вдали различались очертания заснеженной горы. Особенно хорош был снег. Голубовато-белый, ослепительный, солнечный. Солнце светило сверху, слева. От деревьев падали чёткие тени.

Вика сказала:

-         Из этого этюда могла бы получиться картина.

Она стояла за спиной всё время, пока Вихров писал. Вихров терпеть не мог, когда наблюдают, как он работает, а тут, странное дело, ему не хотелось, чтобы Вика уходила.

В троллейбусе она задремала, или задумалась, закрыв глаза, положив голову на плечо Вихрову. Вихров осторожно обнял её, долго смотрел в лицо. Лицо было озабоченным, усталым, со скорбно опущенными уголками губ. Вихров вдруг почувствовал такую нежность, даже жалость, что не выдержал и коснулся губами лба, щеки. Вика подняла голову. У неё раскосые глаза - мать узбечка.

- Серёжа, не надо меня целовать. Я не хочу.

Не надо, так не надо. Но вдруг стало ясно что, это не просто просьба. Вика была отдельно от него, сама по себе.

В город приехали, когда стемнело. Выпавший снег слегка взялся коркой. Она с хрустом проминалась под ногами. Вихров навьючил на себя оба этюдника, при ходьбе они били по бёдрам. Долго шли молча. Молчание угнетало Вихрова. Вдруг Вика сказала:

- Знаешь, как я пойму, что умираю? Я почувствую себя очень-очень одинокой. Такой одинокой, что можно будет умереть скорее от одиночества, чем от болезни.

- Скучно это, умирать, - попробовал пошутить Вихров, - и родственникам столько беспокойства: венки, ограда, памятник.

- Я устала. Давай доедем на автобусе.

Общежитие казалось нелюдимым. Светилось только два окна на четвёртом этаже. Вихров подал Вика этюдник и спросил то, что давно собирался спросить. Знал, что не надо, но остановиться не мог.

- Вика, ты бы хотела быть моей женой?

Вика отстранила волосы со лба, недоумённо пожала плечами:

-А зачем?

Вихров сложил этюды стопкой, кое-как перемотал шпагатом. Зачем было вспоминать? Зачем вообще вспоминать? Незачем. Только сильнее болит сердце.

Лет через пять он вёз Лёшку (фамилию забыл), с которым поступал в училище, до аэропорта. Лёшка рассказал, что Вика с отличием окончила училище, имела две персональные выставки, потом неожиданно умерла. Отчего? Как? Лёшка не знал. Он иллюстрировал детские книги. Доставал их из дипломата. Хвастался.

Болела Вика ещё тогда? Знала о своей болезни, и потому вела себя так, и так говорила? Или это совпадение? Неизвестно. Остался этюд со снегом, из которого, по её мнению, могла бы получиться картина. Осталась даже не горечь, какой-то неуют в душе, от её "зачем". Больше ничего.

Случись не так, случись так, как он мечтал. Что тогда? Сколачивал бы ей подрамники, грунтовал холсты? Дилетант.

Но ведь этюд со снегом он написал. Значит, мог? Значит, надо было не бросать, сражаться, рвать кусками шагреневую кожу здоровья. Писать, как Вика, по шестнадцать часов в сутки.

А если этот этюд-случайность. Он же не раз пробовал за эти годы, таясь от Зинаиды, - мазня, бездарность. Или уже не верил в себя? Можно было упереться и поступить в училище, но если нет веры, то какой смысл?

Слабодушие? Или равнодушие? Или по-прежнему "начерно"? Он делал так, как хотела Зинаида. Купил квартиру, машину, гараж. Опять копил деньги. Купил дачу. И вскоре продал. Зинаиде там работать было лень и недосуг, Вихров - отказался наотрез. Тогда и начались скандалы. Криминального материала скопилось достаточно. Зинаида отступать не собиралась, о месте мужа в семье она имела своё мнение.

Разболелась голова. Вихров оделся, спустился во двор. Таяло. Капало с крыши. Бабушка Воскобойникова поздоровалась, грустно глядя сквозь толстые очки. Будто о чём-то догадывалась. Разномастные гаражи стояли, прижавшись, друг к другу. Вихров завёл "Жигулёнка". Несколько минут сидел, курил, ждал, пока прогреется мотор. Он поехал, не думая куда. Куда попало. И, лишь выйдя за черту города, понял, что едет на перевал.

Вихров не хотел быть шофёром, но стал лучшим шофёром автопарка. Он хотел стать художником, но не стал. Никаким. Ни хорошим, ни плохим. Неверно сказать, что жизнь не получилась. Она получилась, но не такая, как хотелось.

На перевале было холоднее, чем в городе. Снег лежал белый, пышный, искрящийся на солнце. Вихров оставил машину на стоянке. Того места, где писал этюд, он не помнил. Наугад углубился в лес едва намеченной в снегу тропинкой. Снег с веток деревьев падал на лицо и за шиворот, щекотал. Хотелось засмеяться. Он вспомнил, почему любил писать деревья. Потому что каждое не похоже на соседнее. Вихрову казалось тогда, что он может рассказывать их характеры.

Недавно он вёз пассажира по этой трассе и смотрел на деревья. Они были одинаковы, как частокол.

Вихров огляделся. Деревья были разными. Как восемнадцать лет назад, они стояли живые, и у каждого была душа. Они стояли под снегом восемнадцать лет и ждали, когда он, Вихров, вернётся, и увидит, что у каждого из них есть душа.

Он засмеялся, сел в снег под дерево, долго сидел, пока не увидел, что меж деревьев, проваливаясь в неглубокие сугробы, идёт Вика с этюдником на плече и машет ему рукой. Вихров помахал ей в ответ.

Давно ему не было так хорошо. Только очень болело сердце.

Copyright (c) "Русский переплет"