Рассказы
15 марта 2012 года

НА ПРИОЗЁРНЫХ БУРОВЫХ

- На Приозёрных буровых остались трубы и оборудование. Всё пересчитаешь, запишешь. Там сторож есть, поможет. Утром улетишь "двойкой", после обеда вернёшься.

Главный инженер Костюнин каждое слово клюёт костистым носом, словно курица зерно. Будто хочет вдолбить его для пущей ясности собеседнику.

- Я бы не хотел лететь, Сергей Герасимович.

- Это почему же?

- Во-первых, плохо себя чувствую. Болен. - неубедительно соврал Гладышев.

Он был недалеко от истины. Он действительно болен. И опасно: он устал. Все опротивело: безмолвная, стылая тундра, одинаковые лица в Посёлке, буровые, и вообще весь этот Север. Когда-то Гладышев работал с удовольствием, полагая, что делает что-то полезное. Теперь - через силу. А через силу, что за работа?

- Мне известно о ваших болезнях. С Разлукиным в одной комнате живёте? - наклевал Костюнин.

- А что?

- А то, что скоро кончится моё терпение. В один прекрасный день всё ваше офицерское общежитие в полном составе я отправлю в вытрезвитель. Разлукина в первую очередь. Это его вы вчера вечером несли?

Мастера цеха испытания Володю Разлукина Гладышев, если быть точным, не нёс, просто помогал ему добраться до общежития. А вот полушубок Разлукина, который он почему-то бросил, в раздражении, в сугроб, действительно несла следом Лиля Никифорова, телефонистка, влюблённая в беспутного Володю.

- Что, во-вторых? - спросил главный инженер.

Что "во-вторых", Гладышеву говорить не хотелось. А во-вторых, вот что.

Два года назад Гладышева послали ликвидировать осложнение на скважине сорок второй Приозёрной. Он с удовольствием летал тогда на буровые: в Посёлке было одиноко. На Большой Земле, в Ярославле, осталась жена Лена. Володя и Лена с юных лет жили в одном подъезде. Учились в одном классе. Их родители дружили. То, что молодые люди поженились, свершилось естественно, как само собою разумеющееся событие. Совет, да любовь. И родители рады.

Но если два человека живут в одном подъезде и учатся в одном классе, то вовсе не обязательно, что у них сможет получиться семья. Люди могут не совпадать. Могут быть, как говорится, с разной кровью. И тут уж ничего не поделаешь. Семья не получилась.

Володю вдруг стало раздражать всё. Новая квартира, подаренная любящими родителями, красивая мебель, сытый домашний уют, определённость всей предстоящей жизни. Ему казалось, что он уже прожил жизнь и скоро умрёт.

А Лена никак не могла забеременеть. Несчастье в семейной жизни она связывала с этим. В постели была сосредоточенна и деловита, как учитель физкультуры на уроке. Много времени тратила на хождение к врачам и целителям. Врачи брали деньги. Целители - тем более. Денег постоянно недоставало. Брать у родителей Гладышев не хотел. Чем увеличивал недовольство Лены.

Однажды, придя с работы из надёжно обжитой "НИИнефти", Гладышев сказал Лене, что получил вызов на Крайний Север. То, что он посылал несколько писем с просьбой этого вызова, не уточнил. Лена сказала, что поедет вместе с ним. Володя искренне поддержал это предложение. Он действительно надеялся, что Север сможет что-то изменить. Но с отъездом Лены было решено повременить, пока Володя не определится с жильём. С жильём он так и не определился. И не слишком упорствовал в этом вопросе. Потом и Лена перестала напоминать. Письма от неё приходили регулярно, по их содержанию о размолвке догадаться было невозможно. Так и жили.

Валя Колосова работала на сорок второй Приозёрной лаборанткой. Володя увидел её в столовой. Полноватая, с круглым, щекастым, лицом, с карими, со смешинками, глазами. Володя никогда всерьёз не увлекался женщинами. В том числе собственной женой. Здесь ситуация напоминала движение поезда по расписанию из пункта А в пункт Б. Безумные страсти были ему неведомы. Но разве известно, что случится с человеком в следующую минуту? Гладышев увидел Валину грудь и почувствовал целую гамму новых ощущений.

Грудь была действительно редкостная. Валя при ходьбе немного отводила назад плечи, выпрямляла спину, оттого грудь выдавалась ещё отчетливее. Да это была и не грудь вовсе, - бронебойное сооружение сексуального предназначения. Она забирала всё внимание. На что-то ещё, даже на Валино лицо, кстати, довольно привлекательное, смотреть было излишне.

Валина душевность показалась Володе в диковинку. Легко спутать искренность с кокетством. Валя умела давить на жалость. Муж погиб в шахте, двое детей, порядочной работы найти невозможно. Попала на Север. Дети у матери, скучает по ним. Слезы в глазах.

Зря она так старалась. Володя был околдован и без этих словес. Жизнь выглядела свежо и радостно. Так было в детстве, ранним утром в сосновом бору, в деревне у бабушки. Дышалось легко, солнце слепило, хотелось жить и совершать подвиги.

Гладышев вёл себя так, словно его давно не пускали на волю и вот, наконец, выпустили. Он терпеливо сносил усмешки буровиков, когда со слипающимися после бессонной ночи глазами, завтракал вместе с Валей в столовой.

Осложнение на скважине переросло в аварию. Гладышев провёл на буровой две недели. Лучшего времени в его жизни не было.

Вновь попасть на сорок вторую Приозёрную ему удалось через полтора месяца. Вале он звонил часто, едва появлялась возможность связаться по рации. Говорить было не о чем. Хотелось встретиться. И припасть к источнику наслаждения, чтобы позабыть обо всем на свете.

Наконец удалось прилететь. Как будто не расставались. Договорились, что Гладышев придёт вечером. Вечера он едва дождался. Пришёл в десять. Вали в балке не оказалось. Ничего не понимая, Гладышев толокся возле двери, не решаясь уйти. Из соседнего балка выглянула ехидная повариха Наташка, посоветовала:

-Ты у Грищенко поищи, - мышиный писк, хихиканье.

Гладышев знал Николая Грищенко. Он работал бурильщиком. Человек со свирепым лицом. Со шрамом на левой щеке. С ухмылкой на левую сторону узкого, безгубого рта.

Гладышев решительно заскрипел сапогами по снегу, толкнул дверь балка Грищенко. Едва закрепленный, самодельный крючок отскочил без сопротивления. Валя и Грищенко лежали на узкой кровати, прикрывшись простынёй. Им было тесно. Белая Валина рука на волосатой груди Грищенко. Они не испугались, лишь с удивлением посмотрели на Гладышева. Валя, приподняв голову, спросила:

- Володя, ты откуда взялся?

Что ответить? Сказать, что договорились, мол, вечером встретиться, вот я и пришёл? Гладышев, задохнувшись, выпалил:

-Знаешь кто ты?

Грищенко отбросил простыню ногой. Встал. Он не стеснялся наготы. В этом было особенное презрение к Гладышеву. Приземистый, сухой, с короткой шеей, весь завязанный в узлы крепкими мышцами, с невнятной наколкой, расплывшейся на груди. С хищным оскалом.

-Ты что ж думаешь, если баба не даёт, так хулиганить можно? А ну, выдь!

Гладышев не вышел. Он был уверен, что выходить нельзя. Выйти, значит признать поражение. Но если остался, надо драться. Он не умел. Грищенко не озадачивал себя глупостями. Он ударил. Несильно, без злобы. Гладышев пошатнулся, но устоял. Не защищался, даже не загородил руками лицо. Второй удар угодил в подбородок. Мир в глазах Гладышева померк.

А в конце лета, в августе, Валя утонула в ручье. Её обнаружили утром, когда пришли проверять сети. Лето было жаркое, в ручье купались каждый день. Никому не могло прийти в голову, что можно утонуть. Глубина была не больше, чем полтора метра.

Вертолёт осторожно коснулся колёсами бревенчатой площадки. Едва Гладышев вышел, шум винтов слился в единый гул, вертолёт приподнялся и стремительно пошёл вперёд, набирая высоту.

Ничего на Приозёрных скважинах не изменилось с тех пор, как Гладышев был здесь в последний раз. Да и что могло измениться? Замершие линзы озёр на тинно-зеленом, пятнами, ландшафте, жалкие кустики брусники, засохшие грибы-моховички, спрятанные в пучках травы. Бесцветное, безрадостное небо. Растворённое в нём, невидимое солнце.

Зашёл в балок сторожей. В спальной половине два топчана, застеленные одеялами блекло-зелёных тонов, на стенах - полуголые и совсем голые женщины, вырезанные из журналов, на крючке у окна - недовязанная сеть. Взял со стола брусок сухаря, рассеянно грызя его, вышел наружу, направился к сорок второй Приозёрной скважине.

Что остаётся на поверхности земли после того, как закончена скважина? Фонтанная арматура из девяти задвижек. Взрыхлённая, исковерканная гусеницами тракторов, тундра. Раздавленные мешки с баритом и бентонитовой глиной. Кучи металлолома из кусков труб, швеллеров, двутавров и завязанной узлами проволоки. Глубокая яма - амбар с засохшим сверху буровым раствором. Вот и всё.

Кто вспомнит сумасшедшую забурку при минус сорока, когда не хватало воды для промывки скважины, пришлось спешно возить с базы двухкубовые ёмкости с нефтью и жечь её, растапливая лёд в ручье? Спуск девятидюймовой технической колонны, когда бурильщик Володя Алабужев забыл в колонне шаблон, пришлось делать аварийный подъём? Три другие аварии? И уж точно никто не вспомнит, что Гладышев познакомился здесь с Валей.

Гладышев долго стоял, глядя на промытую дождями, в облупленной синей краске, фонтанную арматуру, на измазанные в чёрной нефти штока задвижек, на разбитую оранжевую каску, повешенную на один из них.

"Что это было? Любовь? Едва ли. Затмение мозгов. Туман, который окутывает вдруг и не даёт ничего разглядеть. Непутёвая была женщина. И погибла глупо".

Он обошёл все три Приозёрные скважины, переписал всё, что там было: трубы, компрессор, утопленный в грязи, растерзанные дизеля со шкивами приводов, искорёженные мостки, ржавые, облепленные засохшей грязью и травой, основания из-под буровой вышки. Потом побрёл назад к вертолётной площадке, глубоко увязая болотниками в раскисшей тундре.

Только с виду тундра кажется ровной, как стол. Приозёрные буровые в низине, туман здесь падает неожиданно. Гладышев вдруг оказался по самую макушку в белом молоке. Ещё не осознав опасности, он спешил к вертолётной площадке, - квадратной, выложенной толстыми брёвнами, с фонарями по углам, из литровых банок грубо покрашенных красной краской. Прямо над головой возник гул вертолёта. Сам вертолёт был неразличим. Гладышев задрал голову. Звук появлялся то справа, то слева. Вертолёт кружил, не в силах разглядеть площадку. Так продолжалось довольно долго. Потом звук удалился, исчез вовсе. Гладышев долго стоял, утирая мелкие капли тумана с лица, не веря, что вертолёт не вернётся.

Через час небо очистилось, приобрело обычный, белёсый, осенний цвет.

Никто не виноват был в случившемся, но Гладышева душила злоба. Он обматерил главного инженера, вертолёт и все три Приозёрные буровые.

Но странные мысли пришли вдруг ему в голову: "О чём ты, беспокоишься? Не ты ли всю жизнь искал одиночества? В детстве даже прятался под кровать, чтобы уединиться. Настоящих друзей у тебя не было. Ни в школе, ни в институте. С ними требовалось быть откровенным, а ты не хотел. Пришлось бы многое объяснить. К примеру, то, что ты не можешь ударить человека по лицу, и это почитают за трусость. Что ты стараешься быть предупредительным, но это рассматривается, как неуверенности в себе. Что ты не любишь, когда берут без спросу твои вещи, и это считается жадностью. Что без людей тебе лучше, спокойнее, что ты не очень стремишься к ним".

В августе ночью не темнеет, только становится как-то призрачнее. И Гладышев почувствовал себя одиноко и призрачно в этом мире. Звёзды смотрели в окно холодно и ясно.

Сторожа всё не приходили. На рыбалке, скорее всего. В озёрах хорошо ловится пелядь, чир, в ручье - хариус.

Захотелось есть. Гладышев зажёг лампу "летучая мышь", отыскал в прихожей полубочку присолённых щук, почистил две штуки, порезал кусками. Растолок сухари, добавил муки и соли, обвалял рыбу. Отыскал в столе мутноватое подсолнечное масло в бутылке из-под водки. Поджарил рыбу на закопчённой до черноты сковородке. Тундровая щука намного вкуснее, чем щука на Большой Земле.

Ночью в балке стало холодно. Гладышев обернулся одеялом, набросил сверху телогрейку. Долго и беспокойно ворочался. Матрас толщиной в два пальца не смягчал жёсткость топчана. Он думал о том, что смог бы прожить тут месяц или дольше. Или даже поселиться насовсем, чтобы больше не видеть Посёлка, конторы, клюющего носа Костюнина, не получать писем от жены. Умереть, как Овод, сделавший вид, что утонул.

Его разбудил протяжный звук открывающейся двери, чьи-то шаги. Знакомый голос произнёс:

-Да тут гости...

Он открыл глаза и увидел Грищенко. После гибели Вали Грищенко вскоре уволился и уехал куда-то по месту основного жительства. Гладышев надеялся, что больше никогда не увидит этого человека, но жизнь имеет привычку завершать сюжеты.

-Ты рыбу, что ли, жарил? - Грищенко спросил так, словно они были хорошими друзьями и виделись вчера. - Не мог мне оставить, жрать охота.

Гладышев терялся перед наглостью. Даже перед обычной уверенностью.

-Я не знал.

-Надо было знать.

Грищенко вытащил из рюкзака крупного хариуса, взял рыбину пальцами под жабры, вышел. Гладышев огорчился встрече, но уж если так случилось, ему хотелось, чтобы Грищенко ночевал в соседнем балке, или всё равно где, только не здесь. Ему не о чем было говорить с этим человеком.

Гладышев задремал. Открыл глаза: на столе "летучая мышь" мерцает неровным светом. На стуле сидит Грищенко, опершись локтями о стол. Курит. Некоторое время Гладыщев и Грищенко глядели друг другу в глаза. У Грищенко взгляд тяжёлый, глаза спрятаны под густыми бровями, словно и нет их. Странно усмехнувшись, Грищенко сказал:

-Вальку-то я убил... Так получилось.

Они помолчал, ожидая, не скажет ли чего Гладышев. Гладышев ничего не сказал. У него сжало спазмой горло.

- Ночью мы с ней купаться пошли. Какая разница летом, что день, что ночь, всё равно светло. Только народу нет. Ну, и поругались. Сильно поругались. Мы с ней всё время ругались. Я ей сказал кое-что, она обиделась и в горячке, выдала: думаешь ты у меня один такой герой? У меня любовников сколько хочешь. Вон, с технологом сплю. Едва на буровую прилетает - сразу ко мне в балок. Все про это знают.

Ошарашила. Стою, слова не могу сказать. Вспомнил, как ты в балок ворвался. Она ж, что мне пела: на Донбасс поедем, у меня там трёхкомнатная квартира. Будем жить как люди. Про твои судимости никто не вспомнит. А сама... Вижу, одумалась, поняла, не то сморозила. Испугалась. Хочет на попятную, по глазам бесстыжим вижу. Нет, подруга, поздно. Вот так я сроки зарабатывал: не могу с собой совладать, если понесло. Стоит Валька возле воды, в купальнике тёмно-синем, руки к груди прижимает. Не ударил я, толкнул. Она упала затылком о бревно. Ребята несколько брёвен в воду кинули, чтобы в ручей заходить легче было. Ну вот... Лежит она головой в воде, сознание потеряла. Я стою и смотрю на неё. Так и потонула. Я месяц выждал, пока шум затих, и уехал. Но сюда, на Приозёрные всё время тянуло. Ручей этот снился. Замучил.

Он тяжело вздохнул, помолчал, потом спросил:

-Ты правда спал с ней?

Лгать не имело смысла. Гладышев кивнул. Огромная тень Грищенко на стене опустила голову.

-Ну, вот зачем она тебе нужна была? Побаловаться? Не ровня же, деревенская. Тебе разве такую бабу надо? Если б не ты, я бы на ней женился.

Гладышеву хотел сказать, что она сама предложила, что ему было жаль её, что он давно без жены и многое другое. Но он неожиданно для самого себя спросил:

- Как же ты мог? Какое право имел?

Грищенко криво ухмыльнулся.

-Что?

-Убивать.

-Никого я не убивал. Утонула она.

-Но ты же сам сказал...

-Ничего я не говорил. Утонула она. - Отрезал Грищенко.

Встал, забрал "летучую мышь", вышел.

Гладышев долго лежал в темноте. Сжимались кулаки. Хотелось плакать от бессилия.

Вот человек! Любил женщину. Она ему изменила. Он её убил.

А вот он, Гладышев, - порядочный, хороший, добрый и так далее, - никогда не сможет ни полюбить, ни убить.

Его разбудил протяжный звук открывающейся двери, чьи-то шаги. Знакомый голос произнёс:

-Да тут гости...

Следя болотниками по полу, вошёл Дмитрий Буравлёв. Он раньше работал в Посёлке стропальщиком, потом перешёл в сторожа.

- Привет, Володя, - они были хорошо знакомы, впрочем, в Посёлке все друг с другом хорошо знакомы. - А я заночевал на речке, в старом балке. Неохота было тащиться сюда.

- Давно здесь сторожишь? - спросил Гладышев.

- С мая месяца.

- Вдвоём с Грищенко?

- Нет, я один. Коновалов обещал напарника прислать, одному дежурить, сам знаешь, не положено. Так всё подобрать не может. Тут на сто километров вокруг ни одного человека нет. А кто это, Грищенко? - Удивился он.

- Бурильщиком в бригаде Журавлёва работал.

- Почему ты про него спросил?

- Он сорок вторую Приозёрную бурил.

- А я сороковую. Там, где элеватор в скважину упал. Помнишь?

Гладышев помнил тот случай. Теперь он выглядел неправдоподобно, словно был нарочно придуман. Буровики любят такие байки.

Дмитрий - непосредственный участник того события. Он стал подробно рассказывать о том, как сороковую скважину забуривали без спуска направления, как размыли огромную лохань под буровой вышкой, как придурошный бурильщик Жданов, поднимая из скважины на третьей скорости утяжелённые бурильные трубы, зацепил ротор. Как элеватор соскользнул с ротора вниз, под буровую и оказался в скважине.

Гладышеву рассказ был неинтересен. Он много раз его слышал. Перед глазами было лицо Грищенко. Ухмыляющийся жабий рот.

-Ты дремлешь, что ли? - спросил Буравлёв. - Ну, спи. И я попробую.

Утром на площадку присел вертолет. Преодолевая мощный поток воздуха, Гладышев боком пробрался к нему. Буравлёв стоял неподалёку, что-то кричал. Гладышев забрался в вертолёт, задвинул дверцу, стал смотреть в иллюминатор. Вертолёт набирал высоту. Блекло-зелёная поверхность тундры выравнивалась. Возле ручья стоял человек.

"Неужели я действительно ни на что не годен?" - подумал Гладышев.

Вертолёт поднимался выше и выше. Было видно, что Приозёрные скважины образуют на местности почти правильный треугольник.

Гладышеву хотелось, чтобы Грищенко махнул ему рукой.

Он не махнул.

Copyright (c) "Русский переплет"