Портал | Содержание | О нас | Авторам | Новости | Первая десятка | Дискуссионный клуб | Чат Научный форум Первая десятка "Русского переплета" Темы дня:

Мир собирается объявить бесполётную зону в нашей Vselennoy! | Президенту Путину о создании Института Истории Русского Народа. |Нас посетило 40 млн. человек | Чем занимались русские 4000 лет назад? | Кому давать гранты или сколько в России молодых ученых?

Рассказы
01.I.2007

"Хочешь ты весело окунуться в вечернюю зарю? Но её уже нет, и земля холодна, и большая чёрная птица ночи неуютно застилает глаза".

"Die Kurze". Фридрих Гельдерлин.

Сбылась давняя моя мечта! Я нахожусь совсем рядом с истинно Олимпом русской поэзии. Если "храмами" богов Древней Греции, по преданию, служили вершины гор в предместьях Македонии и Фессалии, то гений творчества великих русских олимпийцев несомненно витал в горах Северного Кавказа. Оставив всё лишнее в гостиничном номере санатория Пятигорска, я направился к началу горы Машук, ставшей Акрополем и послужившей временной усыпальницей последнему великому певцу Кавказа Михаилу Лермонтову.

Лихо взяв старт, я был переполнен желанием поскорее достичь заветной цели, коей была вершина Машука. Скоро, однако, пыл "покорителя вершин" уступил силе обаяния и красоте местности. Лазурное небо, синея близ горизонта и стелясь по неровным крышам домов, как будто защищалось от пыли города некой мутноватой прозрачностью растворившегося в улицах пространства. Город всё дальше уходил от меня, становился меньше, а крыши всё виднее. Путаные улочки, сужаясь и морщась подобно шагреневой коже, рисовались ломаными змейками. Оно ещё ничего, пока шёл я живописными тропами и, глядя по сторонам, любовался строящимися роскошными виллами и арками амбициозно красивых домов. Но идя по настроению не заметил я, как, сбившись с пути, оказался в диких кустарниках, умело цепляющихся за неровности шероховатого и чрезвычайно живописного машукского камня.

Пока оглядывался, любуясь дикой красотой, пока услаждался приятной усталостью и тишиной гор, - местность неотвратимо окружалась прозрачными пока ещё сумерками. Откуда-то снизу доносились ещё до слуха чьи-то голоса. Но вот и они вскоре растаяли в свежести розовеющего горного воздуха. Только едва видимый орёл красивыми дугами величаво мерил небесное пространство, да какие-то птицы с длинными тонкими крыльями парили со мною вровень. Это вдохновляло. Подобрав толстую суковатую палку я продолжил взбираться наверх, и, казалось, забыл уже о чем начал думать. Очень уж хотелось достичь вышней точки. Вот и Эолова Арфа - со времени гибели поэта беззвучная - потерялась уже из виду.

За всем этим позабыл я и то, что брожу давно - едва не с начала дня. Воздух за время прогулки стал гуще и как будто тяжелее, а в дымке курящихся вершин и вовсе становился малопроглядным. Добравшись-таки до навершия Машука и заметив в ступени высокой скалы подходящую для отдыха сточенную дождями и выглаженную рваными ветрами выемку, я присел, с тем, чтобы переведя дух, соорентироваться в дикой местности.

Прошло какое-то время и я начал ощущать, насколько тишина сильнее молчания... И почудилось мне, что тишь эта тоже приняла меня. Растворившись в несказанности, я почувствовал силу безначального и нескончаемого времени. Шорох ветра стал слышнее. Кружа вокруг, он время от времени доверчиво ложился у моих ног. Временами казалось, что я ощущаю самое движение преходящего дня. Между тем, струясь откуда-то сверху, сумерки уверенно наполняли местность пока ещё неокрепшим прерывистым холодом. Споря с ним, ветер как будто отгонял прохладу, но вечерняя мгла всё настойчивее облекала моё укрытие. Наверное, затерянность в горнем пространстве, сбивая ощущение времени, пробудило во мне вспоминание событий, о которых ещё в отрочестве рассказывала мне мать. Одно из них тогда ещё всколыхнуло её душу и оставило глубокую метину в моей памяти.

И маме наряду с миллионами соотечественников пришлось побывать "во врагах народа" - пять лет. Надорвав сердце в лагерях давно почила она в мире. Как драгоценные реликвии хранятся в нашем роду истории из её жизни - лагерной жизни, как и ветхая бумага о её освобождении.

Арестована была Анна Шипилова УНКВД "за антисоветскую агитацию" на первом году учебы на медицинском факультете Воронежского Университета в один год с лучшей своей подругой Шурель - дочерью известного генерала. Чуть раньше, примерно за год до войны, отец Шуры неожиданно для всех был арестован и почти тотчас растрелян. После своего ареста и даже после допроса юная Аня всё никак не могла поверить происходящему. И лишь когда её отвели в каземат, где приказали снять поясок, "чтобы не повесилась", - она в камерной немоте осознала все... Хорошо, незадолго до ареста благодаря исключительной памяти успела она сдать экстерном экзамены "на медика", что впоследствии спасло ей жизнь, а она, в свою очередь, спасла её в Кар-Лаге многим...

А история следущая.

В нескольких милях от лагеря на заброшенном полуостровке Казахстана находились специальные бараки "для больных", а проще говоря - для тех, кто был признан нежильцом на этом свете. Привозили их туда, как правило, ночью, сваливая умирать. Еще живые, скобля землю, сами хоронили мертвых, зная, что вповалку скоро лягут здесь же - в безымянных, а потом и вовсе разровненных временем "братских могилах". Мертвые здесь истинно хватали живых. Вот и сейчас ей, "как врачу", доверили сопровождать в "покойницкий остров" истощавшего донельзя, но одетого в дорогую шубу человека, - необыкновенного человека.

Талантливых "врагов" в лагере было столько, что они устраивали представления, которые могли бы соперничать с Большим Театром в Москве, говорила мама. Но дар этого певца выделялся среди всех прочих. В концертах, он, однако, никогда не участвовал, а на все просьбы, стучания кулаком по столу и приказы начальников зоны отвечал презрительным молчанием. Однако никто не смел его тронyть. Было в личности певца нечто отличающее его от прочих смертных. Ощущая духовную силу, уважали его все, даже уголовники, которые, впрочем, были не чета нынешним. О том, что великому тенору аплодировали в лучших залах мира, знали его коллеги, а "за знаменитость" певца почитали в лагере многие. Но то, кем он был на самом деле, узнала лишь она, когда везла едва живые мощи в последний путь...

Слов не было. Оба они - начавшая жизнь и заканчивающий ее - молчали. Кованные колеса тяжелой повозки мерно дробили камешки, стуча на неровностях дороги и запинаясь на её рытвинах. Аня, пытаясь утешить умирающего, робко начала говорить о Боге, о милости Его, о том, что... Но при первых же словах мертвенно-бледное лицо артиста, лежавшего в долгом полузабытии, подернулось глубокой мукой, сменившейся устоявшимся в душе страданием. Едва заметная тень пробежала по бледному сиреневому в отсветах звезд лицу и, подрагивая, остановилась на едва прикрытых глазах певца. В ответе приподняв голову, обернул он к ней своё изможденное но сохранившее породу лицо и едва слышно вымолвил: "Анюта... не пел я здесь никому, а тебе спою...". Чуть задумался, опять прикрыл глаза и, вдруг, Аннушка услышала, как из обессиленного тела начали изливаться нежные звуки, рождая мелодию из лермонтовского "Демона". Оживая и наполняясь силой, ария оживляла и исполняющего её. Теперь глаза певца, отверзшись полностью, были широко открыты. В них светилась сила духа, сверкала воля и глубоко затаённая тоска по свободе. Долгие годы молчания не убавили глубины, силы и красоты глоса. Чары от неземных звуков, как и мощь их, между тем, усиливались. Звонкие переливчатые мелодии арии пронзали тишь ночи, взмывая высоко в небо.

"Я тот, кого никто не любит...", - казалось, раздавалось из самой почерневшей сини мироздания. Печальные тона арии "молитвой тихою" расходились в стылой казахской степи. То стелясь по земле, то разрывая воздух и вновь уносясь в небо, выражали они самую суть человеческого бытия: любовь, горе, и... предательство! Но более всего из звуков пения исходило отчаяние и стремление не видеть более несчастия рода человеческого... Казалось, виновник всего этого - "царь познанья и свободы", витая где-то высоко, замедлил свой полет, прислушиваясь к словам этого и того "певца", познавшего диалектику жизни и смерти. Голос - сильный и ясный, опять разливаясь вширь и взмывая в небо, огибал неровные просторы степи растворяясь в темени глубокой ночи.

Не иначе как чудом каким-то из груди нещадно изжеванной страданием исходила мощная песнь, над которой скрывая "врага небес..." застыла угрюмая нощь и будто даже перестали мигать звезды. Сила звучания, дивная красота голоса и пронзительность серебрянных переливов тенора были невероятны! Анна слушала и беззвучно плакала, не желая ничем вспугнуть тайну магического действа. Мягкий свет луны нежно гладил её слезы, в которых прятались искорки немеркнущих звезд. В этом неспешном и, наверное, самом вдохновенном в его жизни пути, - великий артист подарил Анне последние часы своей угасающей жизни. Она это знала. С последним звуком арии певец закрыл глаза и будто опал весь...

"Что без тебя мне эта вечность..." - продолжали звучать в ее сердце последние слова арии, - "Обширный храм без божества!"... За все остальное время певец не проронил более ни слова. Они и не были нужны. Та вечность, в которую погружался он сейчас, была выше человеческих слов, как и горя людского...

Слышнее стало цоканье копыт лошади, знавшей дорогу, и неверные удары колес телеги о случайные камни... В поголубевшей сини небес слабее замечались плачущие звезды, но виднее стала пересеченная карабином широкая спина недвижно сидевшего впереди конвойного...

Картины этой трагической ночи ярко предстали перед моими глазами. Отвлёкшись от воспоминаний, я взглянул в густеющую синь небес. В ней начали уже различаться первые, но, в отличии от той ночи, - весёлые огоньки звёзд. Как бы подмигивая мне, они готовились к долгому общению друг с другом. Я улыбнулся. Почувствовав набежавшую прохладу, - крепче вжался в массив тёплого ещё камня.

Но тут, словно поглотив меня, горное "святилище" окропило моё сознание невесёлыми - злыми и гневными мыслями. Величественные в своей немоте горные россыпи как будто придали мне нездешнюю силу дерзания и прозрения... И один за одним начали восставать тяжёлые в своей горечи вопросы:

Отчего всё это происходит? Почему утренняя заря не медля сменяется у нас кровавым вечерним заревом, не оставляя ни времени, ни сил на уяснение происходящего? Отчего, пламя ли огня, или огонь битв, - пурпурным раскалом освещает большую часть нашего бытия? И освещает ли?.. Может, краем разряжая сумерки нашего Отечества, лишь затеняет наиболее существенные, потаённые, а потому сокрытые от равнодушного глаза "края" нашей жизни?

Почему мы в истории "всех бивали", а по жизни едва ли не всегда оказывались битыми?! Над кем и сколько ещё побед нужно одержать, чтобы российское бытие вышло, наконец, из затянувшегося во времени трагического пике?!... Отчего выход из него всякий раз происходил не иначе как через "мертвую петлю" истории, после чего, изумив мир подвигом восстановления, - Страна опять погружалась в непонятное остальному человечеству созерцание, сменяющееся ленивым немеряным сном? И почему, минуя мир и покой некогда монастырской почти жизни - среди тысяч церквей, храмов, скитов и пустыней - в российское бытие совершенно нелогично (казалось бы) врываются беспощадные, как то было в потерявшей себя Византии, бунты, после чего Отечество превращалось в выжигаемую то внешней, то внутренней жестокостью духовную пустыню?

Отчего, по словам одного из трагических героев Ивана Бунина: "...вся наша история - шаг вперед, два назад, к своему исконому - к дикому мужичеству, к разбитому корыту, к лыковому лаптю"? Почему и сейчас, чуть не через сто лет после организованного кремлевскими колодниками апокалиптического мора, - продолжают вымирать "те же" миллионы того же народа?

И разве, наблюдая нынешнюю Россию, не кровью сердца писал русский поэт Михаил Сопин: "То опалины, То развалины /Чередуются передо мной"?! Не эти ли неприкаянные урочища дали ему право, разворачивая печаль свою, продолжить: "Сколько кладбищ Навоевали мы /Для России такой ценой!"?!..

Так где начало нескончаемых горестей Отечества и бед Государства? Откуда проистекает "вековечная тоска" и почему никак не покидает она российское бытие? Что это - "злой рок"? - "несчастная судьба"? - или закономерный результат? Почему это происходит с народом наделённым редкой отвагой, красивым, вызывающе талантливым, умным душой и... нищим - всегда?!

Пытаясь собраться с мыслями и поёживаясь на холодеющем на камне, я то ли задремал, то ли погрузился в бессознательные дрёмы, - то ли вошёл в какое-то иное бытие...

Время куда-то исчезло... и стало темно. С трудом подняв отяжелевшую голову, я разглядел белую спутницу ночи. Медленно подплыв, её нежно обняло облако с как будто распахнутыми крылышками. "По небу полуночи ангел летел...", - вспомнилось мне. "Ангел" вдруг изменил форму и обрел идеальные черты лица Гельдерлина... Облик германского эфеба, став явственным, был полон горечи.

Вдруг он, вскинув руки, в ужасе закрыл лицо. Длинные пальцы, дрогнув, превратились в молнии. Будто электрический заряд разорвал небесный свод... и он исчез... Я увидел площадь заполненную одинаковыми людьми, в которой вязли мерные звуки литавра или барабана. Время от времени их прерывали пронзительные крики: взвизг - ор! Взвизг - ор! Взвизг - и опять, заполнив пространство, на головы орущих обрушивался ор, подобный тяжело рушащейся гигантской океанской волне. Но и его рвёт чеканный ритм кованных сапог - шаг, удар, шаг, удар, - шаг, шаг, шаг! Железные каски с рожками, линейный строй - и те же удары, удары, удары... Какая мощь!

Исчезло и это, и возникло солнце - раскалённое до бела с крестообразно расходящимися лучами. Уйдя во мглу и став меньше, оно начало двигаться, вращаясь по кругу в страшном кресте с неуспевающими концами. И перестало быть похожим на солнце... Стало черно от сини, которую опять пронзили сверкающие звёзды. Как будто сверху спускаюсь к этой неземной феерии и вижу, что это не звёзды - это факелы. Тысячи, сотни тысяч несомых факелов, вращаясь по кругу, претендуют на солнце...

Опять всё исчезает. Подрагивая, возникает марево, вновь обретающее черты несчастного Гельдерлина. Он отнимает руки от лица и я вижу дряхлого старика - последнего певца немецкого эллинизма... Высокий лоб его прорезает глубокая морщина. Пальцы с длинными ногтями иссохли и искорявились. Грязно-седые волосы ниспадают на скелет плеч. Глаза заточённого в башню поэта безумны. Он то ли молится, то ли клянёт двух своих великих современников, закрывая лицо и от потомков... Устав от рыданий, сникнув, он бессильно валится на камни пола. Слышу звуки клавикорда. Под их торжественность башня начинает уменьшаться. Исчезла...

Возникает другой образ. Детская нежность и беспощадность воина запечатлены в его лице. Лермонтов. Лицо его недвижно и выразительно. Но откуда оно?.. Я нигде не встречал такого лица! Столько ума, горечи и силы духа не довелось мне видеть ни в каких изображениях, - ни в старых, ни в новых, ни среди живущих... Выделялась, однако, горечь недосказанности. Гений как будто сожалел, что, превзойдя время, всё же сказал малую толику из того, что мог и должен был... Но... - должен ли?! Горькая ирония затаённая в уголках губ говорила о сомнении поэта. В глазах светилась надежда, а в губах тот же скепсис - нужно ли было?..

Исчез и он.

Тишина.

И опять площадь. Прямые и чёткие колонны воинов-победителей. Мерный и могучий шаг. Железная поступь будто вбивает в землю брусчатку площади. Жерла стволов орудий оскаливаются в хищном блеске. Им отвечает улыбка с каменного капища. Нет, не та... То лицо выглядело абсолютно бесстрастным. И усы другие. Торжественная, бравурная мелодия... Счастливый голос диктора. Всё тонет в песнях, радостных криках и восклицаниях. Небо на глазах чернеет... Откуда-то появляются разноцветные воздушные шары. Взмывая высоко в воздух, - лопаются и превращаются в звёзды...

И это куда-то ушло. Различаю серое скудное поле и русскую селянку с мотыгой. Одна во всём поле. Чёрные от работы руки долбят бесплодную землю. Суровое скорбное лицо. Сеть морщин прорезает его во всех направлениях. На глазах бельма... Лицо увеличивается и становится землёй. Морщины растут, идут на меня и... превращаются в реки. Почему?! Видение начинает дрожать, как пергамент, и сыпется...

Берег океана. Песок. Много, много песка - белого... Он вдруг начинает шевелиться. Нет, это не песок - это люди - миллионы людей в белых одеждах, как один, кланяются кому-то невидимому и, очевидно, - могущественному. Его я не вижу. Протяжное заунывное пение превращет поклоны в единое действо.

Вдруг всё, порвавшись, исчезает. Слышу чудовищной силы взрывы. Где - не пойму. Рвутся и взлетают в воздух храмы, много храмов. Похоже в Сербии. Валятся стены, рушатся и раскалываются колокола, сыпятся волшебные цвета росписей и поблескивающие камни древней мозаики. Церкви, сравнявшись с землей, исчезли... Вместо них дымы. Ночь пронзает стрёкот сверкающих пуль. Нет, это не пули. Это куски смальты - глаза, тело и одежды святых.... Согнанные со стен, они ищут себе прибежище... устремляются в небо и - о чудо! Вижу как среди звёзд они воссоздаются в прежние свои лики. Страшно и печально глядят они на землю... Но, чем-то напуганные, и они, уменьшаясь, стали уходить в небесные дали. Исчезли...

Но что это?! Совсем недалеко наверху послышался шум царапающих воздух могучих крыльев. В дреме поведя глову к вершине утёса привиделось мне, как, сложившись на фоне звёзд, покрыли они собой спустившееся на скалу мрачное создание, от которого тут же повеяло ледяным холодом. От скалы как будто отделилась высокая странная фигура древнего, как мир, жителя. Казалось, самые недобрые и мрачные тени ветхих времен сосредоточились во всём его существе. Что-то бормоча чёрный старец невесомо приближается ко мне и в его начальных едва различимых слогах послышалось нечто схожее с тем, что не так давно терзало меня. Сквозь шипящее шамканье обрывки слов становились слышнее и, опять, - знакомее... И вот совсем уже близко повеяло холодом от безголосой почти, но всё ещё дьявольски умной твари. И теперь уже совершенно отчетливо послышались слова, исходящие от бескровного и иссушенного вечностью пергаментного лика:

"...Зачем ты здесь?! Чего найти хочешь? Пришел тревожить тени прошлого?..

Твоё ли это место?!

...Был здесь один. Смельчак познал сущее... и ужаснулся! Другой - северный мудрец - понял многое, но, не вняв главного, сбежал от того, что понял, прячась в иллюзиях...

Знаешь ли ты, чему помешать вздумал?..

Малосильные! Погрязли вы в бунте и ничтожестве... - и хотите свободы! Но хотите ли?! Во имя хлеба небесного отвергли земную совесть и живете с этим... Нет, так и не научившись выбирать, - устали вы от выбора и не хотите свободы... И эти, и прежние бунты ваши - то же подчинение, ибо, восставая для темной и не известной вам воли, - вы тайно хотите жить скопищем. И мы вам поможем, - вы получите то, чего хотите, но чего не знаете...

Интересы государства подчинятся у вас безумию того, что зовёте "властью народа"... Это детище окривевших станет истуканом бездарных, ленивых и хитрых. Только в ней увидят они способ уравнения с теми, кто выше их. Водимая лицедеями, она, как то было всегда, полонив мораль, попрёт все ценности... Но, пленив всех, превзойдёт и диктатуру, ибо взорвёт всё ваше бытие. Каждое племя сочтет себя пупом земли и страна разойдется по швам из честолюбий сотен вождей. И не одних у вас - повсюду Ничто станет всем. Но прежде всех под новыми веяниями зашумят листья вашего древа... и осыпятся, после чего и вожди, и все вы станете управляемыми. Вы сами разобьёте страну на куски, властители которых за чечевицу продадут род свой и будут драться друг с другом за честь хоронить мусор от всего света... Самые безумные из вас уподобятся стаду диких свиней, которых мы направим в пропасть, где они сгинут раньше всех. Остальные - оцепеневшие, беспомощные и неприкаянные от бесполезности - будут сметены в общий сор. Ствол же, придет время, упадёт сам...

Зачем всё это?.. Затем, что и вы, и гордые во лжи учителя ваши, потеряв смысл, не стоите его, ибо не знаете уже для чего вы... Те создали, а вы не выдерживаете цивилизацию. И стали больными... - все. Ибо леденцами и пустыми бубнами не лечат, выхолощенным умом не ставят, а кнутом не решают великие задачи. Вы же не можете без палки и духовного рабства. И здесь мы поможем всем... Но, соединив племена и смешав языки, башню строить не будем. Вместо того создадим рычаг, которым перевернём мир. И лучшее творение Бога станет уродливой тварью! Только вы одни могли помешать нам. Но то было раньше... когда вы осознавали себя.

Теперь вы не знаете правды, потому что привыкли к обычной подлости. Но, не зная правды, тем более не можете знать истины, оттого, боясь, - убегаете от неё. И святые и пророки враги вам, и, в слезах, - способны вы растерзать и их... Вы упиваетесь бездумием, в котором только и успокаиваетесь. Ненавидя ложь - лжёте, и, запутавшись во всём, создали хаос внутри себя, благодаря которому держитесь ещё... В этой тьме прячете душу, которую сами не видите, - и совесть, которую ещё сознаёте. Но мы просветим и организуем вас. Вместо утопий предложим ясное. И вы, как и остальные, - сами оставите то, что вас обременяет... Ибо поймёте, что так жить легче.

Всё, во что ещё верите, - это чудо и тайна. Чудом мы вас соблазним, а тайну оставим - играйтесь ею, как малые дети. Правда лучших из вас несчастна, а ничтожные истины болтливых глупее нашей лжи. Потому оставьте это... и мы научим вас быть счастливыми вместе с миллионами таких же, как вы...

Кичитесь всё, что носите в себе Бога... - но где? - и в чём это?! Уповаете на мощь, помощь и защиту?! Но кто ваш защитник? Не знаете вы его... - а потому отдадите себя в здешнее рабство. Некогда согнанные с родящих земель - загнаны будете в вечную мерзлоту... Покинув Старый, не доглядели вы Новый Свет, а потому ослепли от него... Но мы дадим вам и поводырей и надзирателей, которых не увидите, ибо слепота ваша сделает их для вас неразличимыми тенями. Под досмотром теней вы станете Новым Светом-наоборот. Некогда шестая часть земли заселена будет пятью шестыми от всех... Племенной сор, многие века мучивший фальшивых учителей, диктаторов и лицемерных политиков будет устранён, ибо век всего лишнего будет недолог... На место одних мы приведем миллионы других таких же... способных к обслуге, а большего и не нужно. И среди всех "равных" вы будете первыми...

Производители уныния, сплётчики лжи и участники ненависти - славите благочестие, хулите слуг моих, а сами, полные скверны, предаётесь злобе и отчаянию. Но, ходя по кругу, обречены вы возвращаться к тому же...

Плача по себе, вы лживо искали Бога, - оттого обретёте то, что заслуживаете. Обезволенных, мы возьмём вас какие есть, и вы примете всё, что вам предложат. Время указало на вашу управляемость: своих пророков не слышите, но верите тем, которых не знаете, а потому топчете всё, на что укажут. Героев пользуете, с праведниками разделываетесь, а честь призываете к ответу. Изгнав истину и в поисках её утеряв себя - вы не способны отстоять святое, потому что Правды не знаете, а себя не помните... - живых же хороните, чтобы рыдать над мертвыми... Вначале несли вы Крест, а потом оставили его, и, забыв зачем несли, распяли себя на нём... - сами".

Венец сброшен... и вы среди тех, кто топчет его".

"Но это не мы... - послышался откуда-то слабенький едва различимый голосок, - это они... иуды развалили страну. Они во всём виноваты!"

"Нет, - уничтожали себя, рушили храмы и жгли иконы не иудеи, а вы! А что не по своей воле, а по наущению - то кто виноват, что не живёте своим умом?!

Не знавшие Отечества, войска и языка... полонили и разрушли Государство, имевшее Правительство, армию и вековые традиции... И вы считаете, что произошло это без вас?!.. Безумцы, потонувшие во лжи! Всё плачетесь на несчастья, обвиняя других в том, что сбивают вас с толку, но не печалитесь о собственной бестолковости. Умиляетесь тем, что ещё осталось, а скверны в себе не видите... Потому души ваши уподобились пустыне, на которой воют ветры злобы, взаимоотторжения и отчаяния. Разъединённые, сметаете вы друг друга, хороня в себе то, что и не родилось ещё. Разойдясь, забыли, что бескрайний разлив рождает мели, даже и моря превращая в топи и болота... Рыдая и сыпя пепел на головы, всё ищете врагов... - везде и во всём, кроме себя! Но пепел давно стал грязью, а сами вы подобны щебени... Ибо даже и лучшие из вас - патриоты в отдельности... не вместе...".

Последние слова, хотя и слышались ещё, но много слабее и растворились в мрачной пустоте, а, может, и не было их вовсе... Продрогший до костей от нездешнего холода, я проснулся. Вскочил, и, растирая онемевшие члены, успел расслышать смех ускользающим скрежетом своим режущий пространство... А, может, то был скрип колючих ветвей иссушенного кустарника?!

Что за чушь! - в испуге озирался я по сторонам. Надо же... - привидеть такое... на ночь глядя... Я быстро глянул в направлении шума, но увидел лишь отблеск далёких молний... да полную луну кругло и равнодушно освещавшую землю. Тьма уже поглотила зарницу, а звёзды, показалось мне, в обычной своей безмятежности весело перемигивались над землёй.

Потрясённый услышанным я начал быстро спускаться вниз по едва освещённым мерцанием звёзд камням. Густая, доходящая до черноты, мгла нависала повсюду. Она же с неслышным коварством стелилась вниз. Но вот, испуганно, одна за другой, - начали затухать звёзды... С востока, тревожно светлея и начиная уже грозить заревом, напомнил о себе горизонт. Но это было уже не страшно. Поначалу растревоженный, с каждой минутой шаг мой становился увереннее и жёстче.

Теперь я знал, куда шёл!

5 декабря 2006.