|
|
|
Проголосуйте за это произведение |
Рассказы
16 июня 2008 года
Били его после уроков. Через шесть по сорок пять минут учебы школяры выкатывались в коридор, переполненные нерастраченной силенкой, которая бродила в щенячьих еще сердцах.
Начинали "представлением". Окруживши Хлюпика, тащили его в школьный сортир, где представление открывалось. Гриша Косой, сын продавца магазина "Мясо", что через дорогу от школы, выходил вперед, направляя действие.
- Чем порадуешь? -- спрашивал он Хлюпика, выставленного к белой, покрытой кафелем стене.
- Что тебя интересует? -- откликался Хлюпик разглядывая нас, стоящих полукругом, расположившихся на подоконниках серого камня, оседлавших переборки меж унитазами.
- Загни-ка что-нибудь про меня, - кусал губы Гриша. -- Какой я есть, по-твоему?
- Ты -- необученный думать бездельник и эгоист. Примитив.
- Примитив?! -- в восторге кричал Гриша Косой.
- К сожалению, - вздыхал Хлюпик. -- Книжки надо читать. Я мог бы посоветовать...
- Необученный думать бездельник?! -- топал ногами Гриша.
- Тебя пытались выучить. Будут пытаться выучить еще...
- Битый номер. Дерьмо-учителя, слабо им...
- Ты чересчур крепок.
- Я крепок! -- радовался Гриша и запевал что-нибудь от души бесшабашное.
Мы подхватывали, стучали каблуками пол, отбивали ритм бесшабашному на фанерных переборках. В конце песни спускали воду из бачков в унитазы.
Представление продолжалось. Появлялся Максимов -- лицо с кулачок, слизняк из параллельного класса. Некоторое время назад, в отсутствии Хлюпика, к белой кафельной стене сортира поставили Максимова. Зрелища не получилось. Максимов -- трус и симулянт, задыхался, дрожал, лег с первого удара, от страха описался. С тех пор Максимов заботился, чтобы место у стены не пустовало. Чаще других там стоял Хлюпик. Оттого, что был независим. И еще оттого, что из упрямства или по наивности, не умея ответить на удар ударом, желал сквитаться словом. Верил, что это возможно.
- Почему мне нравится Танечка Васильева? -- включался Максимов.
- Потому же, почему нравится мне.
- Ну-ка! -- задорили мы. - Подробнее! Хотелось бы знать!
- Потому что силуэт ее плавный. И плавность эта небрежная. Пространственно незавершенная. Один глаз зеленый, другой -- синий. Мочки ушей розовые.
- Мочки ушей... - вздрагивал Максимов, начиная смеяться.
Вместе с ним, его смехом смеялись мы. Хмелея, захлебываясь общим весельем. Сами собой подгибались ноги, в углах глаз стояли слезы. Кто-нибудь из нас подходил к Хлюпику и бил. Потом подходил другой, третий, били, чтобы остановить... избавиться от мучительного уже смеха, который выворачивал наизнанку, душил.
В первую неделю летних каникул, Хлюпик пришел в спортивное общество "Спартак". Записался в секцию бокса.
Спустя месяц, он умел защититься от ударов "в корпус" и в голову. Спустя два месяца научился "уклонам" и "ныркам", "уходам в сторону", знал, что такое свинг, хук, левый-правый прямые и боковые. В конце летних каникул, он выиграл по очкам первый спарринг-бой.
Через шесть по сорок пять минут нового учебного года мы, окруживши Хлюпика, проводили его к белой, покрытой кафелем стене школьного сортира.
Хлюпик стоял вольный и добродушный, вооруженный боксерскими навыками, ждал. Ждали и мы, рассчитывая повеселиться от пуза. "Необученный думать", "бездельник" - Гриша Косой, единственный из всех не знал, что у Хлюпика появился шанс стать человеком. Что с некоторых пор, он зарабатывал право на индивидуальность.
- Соскучился? -- выставил себя Гриша Косой. -- Давно не виделись!
За лето, папа-мясник откормил Гришу, расширил в бедрах и плечах, позолотил на солнышке.
- Ну?! -- расхаживал он перед Хлюпиком. -- Задумался? И о чем же?
Позади меня, навалившись плечом, дрожал, в предвкушении зрелища Максимов.
- Пытаюсь представить, - ответил Хлюпик, - какой из себя был тот первый, кто захотел сделать больно такому, как я и передал это желание таким, как ты...
- Вспомни моего старшего брата! -- хохотнул Гриша Косой. -- Демонстрирую удар "с крыла". Братан обучил, - бросил он солидным тенором. -- Передал мне, как сделать больно тебе!
Гриша воинственно прищурился, пошел на Хлюпика, замахнулся из всех своих летом нагулянных сил -- бросил золотистый кулак вперед и вверх! Хлюпик "нырнул" и, "выйдя из-под руки", успел догнать разбросанного в пространстве Гришу -- хлестким ударом справа.
То-то началась потеха!
Насмеявшийся Максимов первым отправился "добавить" Григорию, который (отдадим ему должное) честно пытался встать на ноги, сплевывая кровь и крошку зубов. На пути у Максимова объявился новоявленный боксер, причитающий о "бессмысленности злобы", о "сострадании", "моральных нормах", прочем вполне невнятном, но смешном до икоты.
- Хлюпик! -- крикнул ему Гриша Косой, бросаясь со спины в ноги, заваливая на пол.
Все возвращалось на круги своя.
Хлюпик был бит.
Учебный год начался.
2.
ОДИН
ИЗОБРЕТАТЕЛЬ
...изобрел
робота-змею. Из старого телевизора, ливерной колбасы, прочих
ядов.
...начал конструировать человека-орла.
Из
попугая и чтения вслух брошюры "Заметки к портрету политика и
гражданина".
...волевым усилием создал
женщину-молнию,
очаровательный сгусток энергии! И какой соблазнительный! Увы, чересчур страстную: трахнула (в
смысле "ударила")
и сгинула навсегда.
...исполнил: гражданку с глазами оленя,
старушку с глазами барашка, мальчика с пальчик (для девочки-дюймовочки),
резиновую Зину и железного
Феликса.
...учился
мыть посуду, стирать, штопать,
готовить обеды. Однако заскучал, разочаровался. Что не мешает ему успешно
руководить встречным. Используя
результаты тупикового опыта.
...обосновал необходимость смысла как такового. Как
первоосновы. Как пространства разумных элементарных начал, необходимых для
построения окружающих нас изощренных бессмыслиц. "Которые, разумеется,
временны, тогда, как первооснова"... и так
далее.
...невзлюбил своего
соседа. Изобрел ему вместо
лица --
ж... с ушами. Правда, потом преодолел себя, подружился с этим человеком.
Подарил ему к празднику серьги.
...вырастил вокруг себя скорлупу.
Некоторое относительное время жил
уютно и вполне независимо. Пока не встретил родственника с соседней
планеты.
Он тоже сидел в скорлупе. И его нужно было еще
высидеть, если хочешь
поговорить.
Изобретатель, конечно, сразу уселся на яйцо с этим родственником. Обе
скорлупки
разом треснули и отвалились, потому что изобретатель оказался тяжеловат. К
счастью, родственник не пострадал, а только обиделся и сразу улетел, не
сказав
ни слова. Изобретатель очень огорчился и с тех пор
больше себе скорлупы не отращивал.
...начал
собирать свои и чужие фантазии, несбывшиеся желания и
мечты, прочее заветное. Даже заботы и огорчения. Страхи,
волнения и ужасы. Надежды,
которые не реализовались. Наконец, -- соленую от слез боль. Зачем?
Чтобы
когда-нибудь замесить из всего
этого человеческую душу.
Новенькую. Способ, конечно, не очень скорый. А пока изобретателю много чего
не хватает. Может быть, храбрости? Или любви? Но кому
ее,
любви,
хватает-то?
...изобрел велосипед. Не первый и не
последний, конечно, но это никого
не касается. Велосипед
получился
отменным! С ним можно было не только прогуляться, но и кое-что обсудить,
иногда
даже посоветоваться. И это несмотря на то, что время от времени велосипед
участвовал в гонках (то есть, был
спортсменом-любителем):
не обязательно
когда ты спортсмен, значит, уж
и
не более, машина и точка. Встречаются механизмы, я
бы
заметил "умнейшие" и "деликатные", если можно так сказать о
велосипеде.
Изобретатель уважал свой
велосипед и
крепко огорчился, когда его
украли. Вор был человеком, а
не
механизмом. Украденное не принесло ему радости: оседлавши велосипед, воришка
падал через каждый десяток шагов. К
сожалению, человек этот не догадался возвратить велосипед изобретателю, а запер его в темном подвале
и
думает, что дело с концом. Однако велосипед не теряет надежды. Как и сам
изобретатель, который часто
приходит к двери того подвала (из деликатности,
разумеется, в отсутствии
хозяина), чтобы перекинуться
парой слов со своим двухколесным приятелем. Надежда в том, что рано или
поздно
совесть воришки заговорит. А пока она отмалчивается, двум уважающим,
а теперь даже любящим друг
друга
существам приходится оставаться в разлуке. Что становится очень непросто: за
дверью подвала появился новый механизм -- велосипед младшенький. Наверное,
он
отпочковался от старшего или реализовал
сам себя по случаю из ничего, возможно младшенький -- плод
объединенного
в тоске подсознания человека и
механизма... он
появился. Там, за дверью подвала, младшенький разъезжает на трех
колесах
от стены к стене, тренькает в
серебристый звоночек, слушает, но не очень-то верит в рассказы старшего про
красно
солнышко, облака и теплый весенний
ветерок. Про руки изобретателя, которые умелы и
заботливы.
...устал быть изобретателем и решил
сделаться... писателем, поваром,
бухгалтером, слесарем... кем
угодно! Только чтобы отдохнуть. Но дудки! Повар придумал котлеты на ножках,
которые разгуливали с тарелки на тарелку, бухгалтер научил свои цифры
самостоятельно делиться и множиться (что началось!
Демографическо-статистический взрыв...), слесарь исполнял упрямые характером
болты и вертлявые гаечки, а писатель... о!
Писатель сочинил
живую
историю. Очень милую в начале, даже красотку (приблизительно с
восемнадцатой страницы жизни),
захватывающую и страстную, не
оторвешься, в середине повествования и, наконец, -- желающее всех поучать
высоконравственное солидное
произведение, которое,
увы, увы... всему свой срок, --навсегда
закончилось точкой. Правда, остались дети и внуки. Стишата и серьезные
стихи,
рассказы, повестухи и пьески... один даже воображает из себя эссе, а
кто-то,
наоборот, болтается по жизни честным куплетом.
...посмотрел сквозь специальное
стеклышко
и увидел, что время -- прорва.
Нечто бездонное, которое принимает пустячные разговоры, тусклые дни,
никчемушные встречи... прочий будто бы мусор. Ты не обращаешь внимания на
эту
невинную и от рожденья данную прореху. В некотором роде ты даже благодарен:
на
что сгодится часть жизни, которая
буднична? Вчерашние
новости и ожидание троллейбуса, черно-белые сны,
случайные пейзажи, встречи и заботы о хлебе насущном... что с этим
делать? Куда
девать? А прорва наливается энергией, ширится,
растит
щупальца. Чтобы ловчей подхватывать. Учиться брать (если плохо лежит) и,
наконец, добывать. Настигать лучшее.
Охотиться, перейдя границы вчерашнего дня, в дне сегодняшнем.
На молодость, надежду, слезы и смех. И здесь прорва целит уже в тебя
самого. Желая быть тобой в дне завтрашнем.
Сожрать все, что еще только складывается и может, и должно было
вызреть,
чтобы произойти завтра, через неделю, в следующем году...
произойдет
ли? Спомощью своего стеклышка изобретатель наблюдал многих
из тех, кого прорва настигла. То есть, живущих изо
дня в день пусто, никак. По собственной воле, будто уходящих от событий,
избегающих перемен. Без восторга
и ужаса, счастья и боли, падений и взлетов.
Впрочем, нашлись и другие. Не отдающие, но умножающие день,
расширяющие
пространство
себе принадлежащее.
Те, которые не разучились ощущать. Которые отстаивают себя, сопротивляясь
времени. Все-таки. Несмотря ни на что. Сопротивляясь.
Зачем?
Стеклышко этого не
показало.
ОДИН
ИЗОБРЕТАТЕЛЬ...
часть
вторая
...позволил себе
заметить: вокруг, как правило, дожди, слякоть, всеобщая неразбериха.
Автобусы опаздывают, а троллейбусы
переполнены. Трамваи будто
отменили совсем. По утрам хочется спать, а ближе к ночи нет желания ложится
в
постель. Современная музыка не окрыляет, а большинство сегодняшних книг
представляется написанным кем-то одним,
чрезвычайно
самодовольным, не
умеющим объяснить кратко и ясно суть дела говоруном. Лето никак не
уходит, а зимой слишком холодно.
Конечно, изобретателю случается время
от
времени налаживать окружающее, моделируя завтрашний день, заказывая солнце,
синее небушко, облака или
теплый
дождь всем и вся, а для себя, уже порядочно иссякшего, что-нибудь
на десерт, так сказать,
заслужил,
чего уж там... Но фантазия дает сбои, может быть, усыхает со временем.
Изобретатель повторяется в диалогах, ситуациях, результатах. Да
и что, собственно, можно искусственно придумать
оригинального? Решения прошлых, бесконечных
уже, кажется, дней возвращаются, настигают в тех или иных
вариантах.
Тогда-то он и уходит передохнуть в
дождь,
слякоть, в непредсказуемость автобусов, к людям, которые от природы
милосердно
лишены права на информацию о будущем -- своем и чужом. И
мы
(я вместе со всеми) живем, искренне не зная или не желая знать, что
произойдет в следующее мгновение. Хотя
действительность вопиет о
вмешательстве специалиста его уровня, изобретатель воздерживается от
корректировок что было
сил... то
есть, неделю-другую, сказать откровенно... живет, отказавшись от
импровизаций, в которых (как ни парадоксально!) заложены скука довольства,
усталость от застоявшихся безоблачных дней, обессиливающее земное
счастье.
.
Оглядись! -- кричу я ему. -- Разуй
глаза...
кругом столько
несправедливого!
.
Не знаю, что такое сиюминутная
справедливость, -- отвечает изобретатель, -- не берусь судить об этом.
Существует над-Надлогика. Недоступная
тебе или мне. Если не возражаешь, существует высшая справедливость,
целесообразность.
.
Вздор! -- задыхаюсь от гнева я. --
Окружающим голодно, страшно, больно...
.
И мне вместе со
всеми.
.
Врешь!
Ты со своим Даром -- не ровня
нам, прочим. Ты там, где всеобщая целесообразность, в своей над-Надлогике,
ты
забыл, какие они наши боли, страхи,
болезни...
.
Как
можно судить об
этом, наверное? -- спрашивает он и в его странных, распахнутых и
очень
печальных глазах обозначается нечто
мучительное. Почти беспросветное.
.
Ну?!
-- кричу я навстречу, приветствуя эти боль и тьму. -- Тебе надо
немедленно вмешаться, не быть в стороне! Людей убивают, насилуют,
калечат...
.
У каждого своя судьба, -- вздыхает он,
смотрит опять печально.
.
Безнадега! -- дергаюсь я. -- Тебя не
сдвинуть...
Мы встречаемся с удивительным
постоянством: в последний понедельник каждого месяца. Ходим по улицам,
иногда
отправляемся за город или
куда-то, в совсем неожиданное для меня место --
зоопарк, детский кинотеатр, на каток, где я, не умеющий стоять на коньках,
мерзну и злюсь. Можно сказать, что я сопровождаю изобретателя,
присоединяюсь к нему в этих непредсказуемых хождениях и
поездках.
В редких случаях изобретатель допускает
меня на территории и в
пространства, о которых трудно рассказать... я называю их
"нечеловеческими"...
места эти разнообразны, почти всегда зависимы от тебя самого:
цветом, формой, смыслом,
продолжением или законченностью горизонтов, умением откликнуться смехом
на смех,
остановить и оформить твою мысль, которая всего лишь
промелькнула. Должен сказать, что такого
рода "зависимость" -- достаточно тяжкое испытание для меня,
человека, не владеющего собственным настроением, человека,
мысли которого почти всегда
не идеальны, а настроения,
увы,
самые непредсказуемые. Изобретатель частенько выправляет особенно мрачные и
больные эти нагромождения, спасая
меня
от мучительной смерти. Впрочем, замечу, спасает, не
слишком поторапливаясь,
представляя полную возможность ужаснуться собственному
"я".
Каждый вечер такого понедельника
заканчивается на кухне, в доме изобретателя. Пьем
чай (я -- с лимоном), едим печенье, а иногда лакомимся вареньем,
которое
с радостью передает для него моя матушка. Вина изобретатель не пьет, но мы
много курим. И говорим. Начинает
изобретатель, а ближе
к ночи включаюсь я. Кричу, обвиняю. Бью себя в грудь, топаю ногами.
Однажды захотелось ударить его, но, к счастью,
опомнился
(было очень
стыдно).
Потом мы расходимся и целую ночь, я не
могу заснуть. Жду.
Утром вторника изобретатель приходит со
своими печальными глазами, и я не смею в них заглянуть. Мы выходим из дома
и,
не глядя
друг на друга, отправляемся в слякоть, всеобщую
неразбериху
или что там... На автобусе, который переполнен, мы едем в дом безнадежно
больной старухи, от рождения глухого мальчика или хромой
девочки. Люди ждут, я договариваюсь заранее.
Изобретатель делает свое дело и окружающие
счастливы! Как они счастливы...
Потом он уходит, но этого никто не
замечает, остаюсь я. Мы встретимся в
последний понедельник следующего месяца. Мы никогда не вспомним людей,
которые
стали счастливы, -- изобретатель не хочет говорить об этом. Я
тоже.
Счастливые люди с радостью отдают мне
мятые червонцы и новенькие зеленые тысячные. Почти никогда
--
пятидесятки, часто -- сотенные. Однажды, когда я еще умел плакать, мне
заплатили за приход изобретателя мешочком с серебряной мелочью. Но это было давно и однажды,
когда
во мне еще оставались слезы.
3.
Все произошло так, как он представлял.
Душа медленно отделилась от тела. Стало невесомо, празднично и свободно. Послышалась неземная музыка. То есть, пространство наполнилось звуками гармонично организованными. Были ль это инструменты, аналогичные земным? Если так, солировало семейство флейт. Или то, что он слышит -- чистейший, лишенный плоти, глас потустороннего мира? Определить казалось невозможным. Во всяком случае, пока.
Данила оглянулся на собственное тело, распластанное на кровати, и не испытал ни малейшего сожаления или страха. Вспоминалось, что происходящее должно восприниматься именно так: человеческое тело, лишенное души, становится похожим на оставленную одежду. Это оболочка, лишенная смысла. Наше прошлое.
Далее, как помнится, предстояла встреча со светлыми и темными силами, которые должны определить дальнейшую судьбу. Каким образом? Пересекая воздушные пространства и возносясь, душа проходит одно за другим, несколько испытаний, числом не менее двадцати. Просвещенные люди именуют испытания "мытарствами", утверждая, что это время, когда каждый из нас дает отчет о совершенных за жизнь делах.
. Так ли будет на самом деле? -- спросил себя Данила.
Произнесенные слова прокатились между небом и землей. На фоне торжественной мелодии вышло чрезвычайно значительно. Он с интересом отметил, что, во-первых, не потерял способность сознательно рассуждать, а во-вторых, одна из мыслей прозвучала вслух, и случилось это помимо желания.
Между тем душа Данилы поднялась выше облаков.
Брызнул свет и Данила вздрогнул: ни зажмуриться, ни отвернуться! Теперь для того чтобы смотреть, не было надобности поворачивать голову. Виделось объемно, сразу по сторонам, сверху и вниз. Грандиозный пейзаж неспешно разворачивался, как раскрывается цветок. Поначалу впечатления ошеломили, оказавшись чересчур яркими. Душа Данилы принадлежала этому надоблачному пейзажу, была его малой долей, осененной сознанием деталью, которая способна, разделяя, наблюдать удивительный и прекрасный мир. Навалилось острое ощущение собственной причастности ко всему окружающему. Взгляд оказался не в меру чувствительным. Захлестывая, переполнял восторг. Нечто подобное случалось ощутить там, на Земле в редкие мгновенья искренней молитвы. Впрочем, его молитвенный опыт был вполне самодеятельным и совсем небольшим -- несколько последних лет.
. И все-таки... -- млея от счастья, пытался сообразить Данила, -- может быть, происходящее -- часть того, что хотел бы найти каждый из нас, по истечении земного времени, здесь, в мире ином?
С большим трудом он успокоился, заставляя себя смотреть избирательно, концентрируя внимание на деталях. Там -- верхушка облачной гряды. Здесь -- пузатая боковина тучи. Еще дальше -- впадины, белоснежные пики и вершины, а чуть правее... ширясь на глазах, расползалась прореха. Мгновеньем позже душа Данилы оказалась у ее края. Остро хотелось заглянуть в нее. Что там?
Данила успел зафиксировать в памяти, что нужно сделать, чтобы направить себя куда захочется. Это оказалось не труднее, чем вздернуть одну из бровей, в той, уже прошедшей земной жизни. Внутреннее усилие, и... объем сознания, именуемой душой, переместился. Желание осуществляется молниеносно, сообразить что-либо удается потом, когда ты уже оглядываешь незнакомые места.
Облачные пряди отступали к горизонту. Верхушки туч, их толстенькие бока таяли на глазах, делаясь прозрачными. Торжественная музыка смолкла. Можно было различить среди лохмотьев редеющих облаков, городской пейзаж. Разумеется, здесь, в пространстве между небом и землей, с точки зрения земного опыта, никакого города существовать не могло.
Совсем близко торчали крыши. Данила парил над одной из них. Что-то настораживало, казалось неправильным, даже смущало.
Наконец, облака рассеялись.
Поселение поражало величиной и размерами. Вид был странный, зловещий. Щербатые дома, корявые, рваные козыри крыш, фрагменты улиц. Нет, это не был город после бомбежки или землетрясения. Впечатляла сознательная незаконченность каждого отдельного здания. Можно было представить создателей, которые, начав стройку из разнокалиберных блоков и деталей, слепили, что ни попадя, исполнив многоэтажные карикатуры на человеческие жилища. Впрочем, ни в коем случае, не являясь нагромождением, многочисленные постройки были объединены общим замыслом. Настолько грандиозным, что, одновременно, ужасал и вызывал величайшее почтение.
Неведомая сила потянула вниз. Данила пробовал сопротивляться, но куда там! Опускаться в улицы -- к перекошенным, несоразмерным зданиям -- не хотелось еще и потому, что здешние мостовые выглядели очень ненадежно. Под призрачным и тонким слоем поверхности тротуаров раскинулась пропасть, на дне которой просматривалась далекая Земля (вид был совсем, как из иллюминатора пассажирского самолета!). Таким образом, сам город находился на изрядной высоте -- в нескольких километрах от земной поверхности. Данила понимал, что места эти -- потусторонние, может быть, даже не вовсе реальные.
. Видимо, я -- на небесах. Определенно, в местах, где положено находиться душе в моем случае ... -- промелькнуло в сознании, -- Но небеса эти -- ближайшие к Земле, какие-нибудь девяносто девятые периферийные территории. Распутье или перекресток, возможно, самое преддверие Небес истинных. На которые, как помниться, имеют право только избранные.
Впрочем, Данила допускал, что человеческая логика с большой долей вероятности осталась за гранью, там, в прошлой жизни. На здешних просторах могли действовать неизвестные правила и законы.
Между тем, он уже находился в центре одной из площадей города. По сторонам начинались многочисленные улицы -- не меньше десятка. Прозрачная мостовая была расположена на привычном уровне: в земной рост Данилы.
По краям площади что-то одновременно сдвинулось. Душа сжалась в комочек, не представляя, что будет дальше! Из уличных глубин сходились фигуры и тени. То есть, в первое мгновение, Данила подумал, что идут люди. Неспешно, размеренно, грузно. Однако, по мере приближения, становилось понятным, что это не совсем так.
Существа, которые обступали Данилу, выглядели ужасно! Безрукие, одноногие, полуголовые калеки, перекошенные, изъязвленные, с прорехами и пустотами в самых неожиданных местах тела. Каждый был в чем-либо ущербен, но совсем не по земным меркам. Изъян казался не просто уродлив, больно было смотреть на любого из них.
Там -- голый позвоночный столб с черепом и сохранившейся половиной живого лица... Единственный глаз смотрит осмысленно, сказать, с любопытством и даже насмешливо!
Здесь -- штаны с башмаками, часть голого торса с раскормленным брюхом, свисающим пузырем. Голова -- размером с апельсин, сморщенное со злющими глазками бородатое личико.
Еще дальше -- чья-то винтом закрученная плоть с ниткой шеи, острой головой, вытянутой стручком. Короткие, совсем детские, кажется, ножки заканчиваются огромными ступнями с бледными пластинами отросших на пальцах когтей. Гротесковые чудовища Босха, Брейгеля и Гойи смотрелись бы красавцами на этом сборище монстров.
. А я-то? -- попытался сообразить Данила. -- Как выгляжу я? Что со мною?
Дальнейшее оказалось полной неожиданностью.
Данила был обладателем новенького тела!
С величайшим недоверием и замешательством он смотрел на собственные изящные руки и ноги, худой живот, плечи, остальное вполне чужое и невероятное. Срамные места оказались прикрыты набедренной повязкой. Плоть была нечеловеческой, полупрозрачной и немного глянцевой, но странным образом не снаружи, а изнутри! В глубине новенькое, исполненное по классическим канонам тело, светилось переходящими один в другой оттенками и тонами. За спиной обнаружился изящный бугор, блистающий как-то особенно эффектно. Можно было, повернув голову, оглядеть краем глаза этот лучезарный холмик, который нисколько не стеснял Данилу. Кисть руки радужно мерцала, в свою очередь, наполненная неярким холодным светом. Данила опять мог чувствовать каждую клеточку организма, но несколько приглушенно, не по земному. Как во сне.
Обступившая толпа уродов замерла в восхищении. Данила видел жадные, восторженные, завистливые глаза. В них отражались надежда, и что-то еще, вполне знакомое, человеческое, нагоняющее страх. Глаза горели немалым вожделением.
. Дай! -- закричали разом и со всех сторон.
. Будь милостив!
. Одари нас имуществом!
. Не откажи в благодеянии! Поделись!
. Не стесняй себя, дай!
Тронувшись с места, толпа сжималась в плотное кольцо. Протянув руку, Данила решил, не смотря на брезгливость, отодвинуть ближайшего. Ближайший -- низкорослый двуногий уродец, прикрытый лохмотьями истлевающей одежды с дырой на правом боку, из которой топорщатся белесые костяшки ребер, лишенные плоти. Лысый шар головы обтянут желтой кожей. Безбровые и, как это ни странно, какие-то сочувствующие глаза. Прикосновение Данилы перекосило его. Посыпались слепящие искры. Тело, дернувшись, медленно осело. Взвыла собравшаяся толпа. В затылок полыхнуло жаром! Данила с удивлением успел отметить, что лучезарный запас там, за спиной уменьшился в объеме.
А мгновением позже, из-под самых ног Данилы поднялась полупрозрачная фигура со всеми признаками человека. Новый, определенно, улучшенный вариант уродливого существа, которого коснулся Данила.
Вокруг орали и вопили, не скрывая восторга.
. Спасибо тебе, сиятельный! -- радовался новенький человек.
. Я! Я тоже! -- надрывалась толпа.
Шагнув, Данила уложил обе руки на костистые плечи какого-то карлы с морщинистым лицом. Пришлось снова преодолевать отвращение, заставляя себя: вместо рук из засученных рукавов несчастного коротышки торчала пара длинных проволочных крючьев.
Посыпались искры.
Загорелась спина, жар перекинулся на плечи, одновременно, опускаясь к животу.
Ликовал молоденький незнакомец.
Данила чувствовал себя шариком, из которого выпустили часть воздуха.
Бывший карла пытался что-то сказать. Но горло его перехватило, крупные слезы катились из глаз в новенькие, горстями сложенные ладони.
Данила хотел утешить его. Протянув руку, увидел собственную кисть. Внутренний свет потускнел, сменив оттенки. Ладонь определенно стала прозрачней, чуть заметно тлея.
. Будь милостив! -- горланили в толпе.
. Одари!
. Не откажи в благодеянии!
. Нет! -- в свою очередь закричал Данила, да так, что от неожиданности присел.
Многократно усиленное "нет!" громоподобно прокатились между небом и землей. Получилось сверх меры убедительно, толпа отступила.
Здесь Данила увидел себе подобного! Сиятельный пересекал площадь с высоко поднятой головой.
. Мне на помощь! -- обрадовался Данила.
Увы. Лучистый господин в плаще (сквозь складки которого, просвечивало обнаженное тело, исполненное по классическим канонам), шел величественный и безразличный к окружившим его уродцам. Они, оставив Данилу, умоляли, требовали, клянчили. Пройдя площадь, сиятельный почти скрылся в одной из боковых улиц.
. Эй! -- позвал Данила. -- Послушайте!
Вне всякого сомнения, сиятельный услышал. Чуть повернув голову, он взглянул на Данилу слепящим и острым, холодным взглядом, и, не сбавляя шага, двинулся дальше.
Бросившись вслед, Данила оказался в кривой, узкой улочке, состоящей из домов с заколоченными подъездами и оконными провалами, рядом с которыми соседствовали обжитые объемы и территории жилья. Аккуратные (сказать, любовно ухоженные!) двери, распахнутые ставни, горшки незнакомых, темно-зеленых, вьющихся растений на подоконниках, сосуществовали совместно здесь и там, без видимого порядка, с черными, закопченными трущобами, грудами битых кирпичей, фрагментами недостроенных стен. Вид поражал воображение, все вместе выглядело многоэтажным лоскутным одеялом.
Где-то здесь без следа скрылся сиятельный. И, вместе, потерялся Данила, переходя из улицы в улицу, без видимый цели пересекая площади, глазея по сторонам.
В какой-то момент он вдруг без всякого сожаления понял, что ему нечем заняться. Что большая часть человеческой жизни уходит на заботы о собственной плоти. Одеть, умыть, накормить себя, напрячь силы добывая деньги, необходимые для того, чтобы, по возможности, себя принарядить, развлечь, и снова одеть, умыть, накормить, и опять... В потусторонних местах, которые он мысленно стал называть "99 небом", не было необходимости в таких заботах.
Может быть, вокруг уже не существовало времени. Плотные облака нависали так низко, что здесь и там -- казалось одинаково сумеречно. Если угодно, -- "приглушенно светло", как бывает в прихожей, перед входом в прочие, жилые помещения. Слепящий свет, как помнится, остался вверху, за клубами облаков. Прочие источники находились рядом, и, в то же время, нигде конкретно. В недосягаемости. Возникало нелепое ощущение, что источник света должен оказаться на соседней улице, слева или справа, за предполагаемым горизонтом. Разумеется, сквозь прозрачную мостовую можно было наблюдать монотонную бесконечность смены утра и вечера там, далеко внизу, на Земле. Что никак не влияло на окружающий полумрак.
Данила гулял по городу, кажется, уже целую вечность, удивляясь разрушениям, отмечая в уме образчики причудливых развалин, которые почти не повторялись. К уродцам он скоро привык. На просьбы не откликался. Да и обращались к нему встречные без особенной надежды, так, по привычке. Данила развлекался тем, что подбирал возможно точное имя очередному диковинному недоноску. Не вслух, про себя, конечно. Из удач в его коллекции встречных особей были -- "жуть на палочке", "лысый пряник", "шахматист" (скелетоподобное существо с ребрами в шахматном порядке), "многоглазик" и "пуля" (остроголовая дама, с кубиком туловища и короткими клешнями вместо рук и ног).
. Не есть ли ущербность большинства окружающих -- своеобразная кара за прошлые, земные ошибки? -- иногда вполне самостоятельно приходило в голову Даниле. -- Если так, то наказание -- наглядно и убедительно. Слава Творцу!
Случалось наблюдать и сиятельных. Подобных ему, окруженных толпами попрошаек, недоступных, задумчивых и одиноких господ. Впрочем, в этом городе каждый был сам по себе.
Частенько с неба валился кто-нибудь новенький. Это являлось хоть каким-то событием. Влекомые любопытством, собирались сиятельные. Глазели не явно, исподтишка. За редким исключением, новичок, окруженный уродцами, рано или поздно кричал в толпу "нет!". Небеса громогласно оповещали о том, что в городе стало одним случайным прохожим больше.
Однажды захотелось разделить свой свет с уродцами. Закончить бессмысленное существование. Это стало серьезным искушением. Удерживало, разве, беспокойство. Неприятная догадка о том, что в этом городе он давно разучился что-либо отдавать. Делиться с первым встречным.
А ведь кое-кто из новеньких, свалившихся с небес -- редкие одиночки! -- щедро освобождались от лучистой плоти, до конца и сразу растратив ее на толпу попрошаек. С некоторых пор Данила представлял, как освобожденная душа такого человека отправляется... куда? Можно было всласть поразмышлять об этом ему, который остался торчать в здешних местах, обремененный своим светоносным имуществом.
|
Проголосуйте за это произведение |
1. ГриША Косой замените на ГришКу. Всего одна буква, и всё будет ╚окэй╩: она сделает образ. 2. ╚Хлюпик был бит╩. Выходит, секция бокса ему не помогла? Это дурно для детского восприятия. 3. ╚Максимов -- трус и симулянт╩, а почему тогда ╚его смехом смеялись╩? Неужели было чему подражать? 4. Дорогой Максим! Вы философ. Жаль, что Вам не удались образы. 5. ╚Через шесть по сорок пять минут учебы╩ Это написано для детей, потому после ╚шесть╩ вставьте слово ╚уроков╩. ╚... сорок пять минут учебы╩, т. е. ╚урока╩. Сейчас во многих школах урок не 45, а 40 минут. Ваши тексты с изобретателями на любителя. Я выписала понравившееся. ╚Большинство сегодняшних книг представляется написанным кем-то одним, чрезвычайно самодовольным, не умеющим объяснить кратко и ясно суть дела говоруном╩. ╚Однажды, когда я еще умел плакать, мне заплатили за приход изобретателя мешочком с серебряной мелочью. Но это было давно и однажды, когда во мне еще оставались слезы╩. ╚Может быть, происходящее -- часть того, что хотел бы найти каждый из нас по истечении земного времени здесь, в мире ином?╩ Простите, Вы мне очень симпатичны, и я с целью помочь.
|
|
Спасибо за соображения по поводу опубликованных рассказов. За внимание и симпатию (это взаимно). Всего наилучшего! Мих.
|
Подростки как живые. Я узнал себя в этом возрасте, свою школу и друзей. Мы не были так жестоки, но развивались в этом же направлении. К сожалению и у взрослых так: пока зубы не покажешь, уважать не станут. Очень напоминает иерархию в упряжке ездовых собак. Это я без намёка, Михаил. Просто Вы этот кусочек жизни ярко и точно высветили. И много ассоциаций разбудили. за что Вам и благодарен. Жму кнопочку, В. Э.
|
|
