23.06.2005
06:31

СЫН СИЗИФА

Владимир БЕРЯЗЕВ СЫН СИЗИФА

о поэзии Анатолия Соколова

Читателю РП вряд ли известно, что происходило в Сибири, и вообще, существовала ли поэзия за пределами европейской части и вне силового поля Москвы и Питера в последние полтора десятилетия. Это сейчас стало широко известно о Байкальском международном фестивале поэзии, регулярно выходят журналы - такие как "Дальний Восток╩, "Сибирские огни╩ и "День и ночь╩, масса литературных интернет-сайтов, в которых Сибирь постоянно присутствует. Но период упадка и раздробленности не прошёл бесследно, многие имена, имевшие бы в прежние годы шанс стать весьма известными, выпали из поля зрения и критиков, и читателей.

Одно из таких имён - Анатолий Соколов. После выхода в 1989 году в Новосибирске книги "Гнездо поэтов" и в столичной, и в сибирской прессе было несколько выступлений, в которых говорилось о появлении чуть ли не нового направления, школы и т.д. Иных уж нет, а те далече┘ Это было поколение, дружина. когорта, что подобно ватаге ушкуйников выплыла на простор сибирской поэзии в конце 60-х годов. Следующее десятилетие 70-х не позволило им открыто печататься и слегка подморозило первоначальный порыв юности, (кстати, одна из статей в "Литературной учёбе" так и называлась "Отмороженные") и вновь заговорили об этом явлении лишь в перестройку. Но, увы, как за это время изменился русский язык, вряд ли кто сегодня решится назвать критический материал этим словом, оттеночек не тот! И грустно это осознавать. Судьба участников книги "Гнездо поэтов" во многом повторила судьбу общества и страны.

Но Новосибирск - счастливый город. Поэзия здесь со времён Павла Васильева, Леонида Мартынова, Сергея Маркова, то есть с конца 20-х годов прошлого столетия, не выводится, не исчезает, не прерывается. А во второй половине двадцатого века на поэзию Сибири оказывали перекрёстное влияние, помимо традиционных центров Москвы и Питера, и западно-европейские новации, и активно переводимые эпосы азиатских народов, и открывшиеся литературы Востока (Япония, Китай), и, конечно же, само пространство преобразуемой и возвышающейся во всех смыслах страны первопроходцев и каторжан. Думается, не даром первый литературный журнал Сибири, выходивший в первой половине ХIХ века, назывался "Иртыш, превращающийся в Ипокрену", не иссякает источник поэтических талантов, и у меня есть повод продемонстрировать правоту этого утверждения читателям РП. Анатолий Соколов - яркий тому пример. Он, вместе со своим ближайшим другом Александром Денисенко, хранит в отношении со Словом рыцарских дух благородства и бескорыстного служения.

Книги Анатолия Соколова "Спартаковский мост", "Крепость", "Невразумительные годы" во внешне фактуре посвящены городу - этому двухмиллионному монстру и одновременно красавцу и умнице, подобно гигантской каменной грибнице, выскочившему из приобской земли всего за столетие. И стихи А. Соколова, сталкиваясь, вступая в противоречие с городом, на самом деле являют собой некую духовнаю крепость, попытку оборона, сбережения, охранения чего-то священного и очень дорогого. Это тем белее актуально после недавних слов А.И. Солженицина о том, что единственная и главная обязанность государства, единственная и неизменная национальная идея России - сбережение народа. А ведь в наше время и впрямь есть от чего защищаться и что защищать. Анатолий Соколов не боится всеми силами противостоять хаосу, вражде и невежеству, ценою собственной души защищая родителей и Родину, любимых и близких, русский воздух и русский язык.

┘Блины да картошка и злая заморская сказка,

Лай уличных псов под лучом однорогой луны,

И кажется, будто тевтонские рыцари в касках,

Висят на заборе кастрюли, пимы, чугуны...

Крути - не крути, мы продукты крестьянской работы,

Что б ни говорили о наших корнях доброхоты.

В родимой деревне, где в каждом окне по цветку,

Внутри кукареку поют, а снаружи - ку-ку.

Пусть каждый земляк будет в новую жизнь переизбран

, Но первыми встанут из гроба отец мой и мать...

Всего за три сотки души поклонюсь в ноги избам

И вновь в опостылевший город уйду умирать.

Символичны и названия его книг. "Спартаковский мост" - это мост через Транссибирскую магистраль от храма Александра Невского (точка основания города) к берегу Оби, то есть к природной стихии, к свободе, к детству. "Крепость" - некое тавро зрелости, когда есть понимание своего дара и ответственность за сказанное слово, ведь "крепость" это ещё и "сила", а с этой точки зрения стихи А. Соколова вполне сравнимы с мужским напитком многолетней выдержки. "Невразумительные годы" - оглядка на пережитую нами последнюю четверть века: иллюзии и заблуждения, надежды и разочарование, крушение страны и крушение , прежде всего, мира духовного, стоявшего испокон века.

Трагедийность и преодоление одиночества, затравленность и брошенность человека в урбанистическом пейзаже, откуда надо найти, почти ощупью, трудный и путь в духовную отчизну - вот мучительный смысл многих и многих стихов А. Соколова. И "очарованный собственной смертью поэт" всё-таки находит этот единственный путь, ведущий к любви, к воссозданию целого, утраченного. Путь этот, как ни банально, пролегает через сердце, в котором "┘зияет и свищет ужасная щель,// Но сотни миров сквозь неё обнимают друг друга".

Город стискивает ледяные объятия.

Застывают навытяжку вещи,

Ветер форточки бьёт по щекам.

Мёрзнут руки, но сквер рукоплещет

Проходимцам и временщикам.

Ничего за душой не имея,

Кроме мёртвой земли и свобод,

Запускает воздушного змея

Из трубы сумасшедший завод.

Хочется вырваться из этих объятий, из жёсткого мира, где "чистит горло калёным железом родной соловей", где "корчится рубль в кошельке с мелочишкой", где "реки засверкала хрустальная ваза", а в ней - "спит кораблей заржавевший букет" и "мёртв забинтованный снегом забор", и, увы, растоптаны "невразумительные годы", и многое, и многое┘

И вослед за поэтом нам уже тоже хочется воскликнуть (для чего? куда? кому?) "Здесь русский дух. Он жидкость или газ?". Хочется подтвердить, что "после рюмки кагора над родиной небо в алмазах". Или горько усмехнуться:

Под берёзой худой и поникшей

Горожанка тоскует в грозу

По Христу, по Толстому, по Ницше,

А по мне не уронит слезу.

Прямо скажу, погружение в поэзию А. Соколова есть занятие не из лёгких. Морок и скрежет городского ландшафта, пустота и беспросветная тоска человеческого существования, нагромождение метафор и культурных слоёв┘ Имело ли смысл нашим родителям и дедам закатывать на вершину человеческой истории, на этот пик Коммунизма, гигантский неподъёмный камень Советской державы, только для того, чтобы он все равно сорвался вниз, всё круша на своём пути. И этим тоже терзается поэт и без пяти минут доктор философии Анатолий Соколов, которого я более десяти лет назад назвал в одном из стихотворений сыном Сизифа.

Но в итоге момент оправдания и очищения таки наступает, тесный мир размыкается словом, через творчество, дерзким напряжением сил лирический герой достигает той заповедной области, "где Богу любовь посчастливилось видеть живьём".

А вместе с поэтом - того же достигает и верный читатель.

из статьи критика Станислава Золотцева

"БОЯЗНЬ ЗАБЫТЬ СЛОВО"

Журнал "Сибирские огни", 2001, ╧ 2

Я окончательно утвердился в убеждении, зревшем во мне последние лет семь-восемь. Окончательно - ибо без пристального взгляда на современную словесность азиатской части России такое убеждение не могло бы обрести своей полной зрелости. Нет России без Сибири. А именно: в 90-е годы русская поэзия вошла не в состояние немотности (как того хотелось бы идеологам литературных "общечеловеческих ценностей" и любителям поминок" по отечественному Слову), но - в состояние настоящего пассионарного взрыва.

...Не расцвета, нет, куда там, но именно взрыва, - ярого, яростного и отчаянного рывка к осуществлению своих дарований и своего духовного достояния, рывка, свершаемого многими российскими художниками стиха. Как мастерами, так и совсем молодыми. Ибо они ощутили н е в о з м о ж н о с т ь п р е б ы в а т ь в молчании, невозможность иного творческого поведения (термин М. Пришвина), кроме становления себя выразителями боли и надежд великого людского множества, которое унижаемо и уничтожаемо реформаторами"...

Примет сего взрыва (подчеркиваю - пассионарного, вызванного страстным зовом сердца и разума к спасению достоинства и достояния страны и народа подчас в немыслимо тяжких условиях) уже не счесть по всей России, Нередко, как и положено взрыву, звучание и фактура их - даже не скажешь, что написанных, нет - выдохнутых строк, жестки, порою даже и жестоки в авторской стремлении до предела честно раскрыть свою "душу живу" (и тем оставить ее живой, иначе сердце разорвется от боли). Вот характерные строки из стихотворения Анатолия Соколова. Его лирический герой едет в поезде:

Смеются и плачут в вагоне плацкартном.

Несущемся с севера рысью на юг...

В дороге не вздумай довериться картам -

Иначе рискуешь остаться без брюк.

Нашелся земеля по имени Вадик,

Он только из зоны и вдребезги пьян.

На нем кирзачи и потрепанный ватник.

Но сразу же видно, что он из дворян.

Окрестная флора меняет ливреи.

Морозит, а в поезде летний режим.

На родине мы, как в Египте евреи -

Скажи: от кого и куда мы бежим?

Наверно, не в ту мы родились эпоху.

Толпа одиночек - не грозная рать.

Да, беженцы мы, хотя каждому лоху

Известно: нельзя от себя убежать.

Отклонясь чуть в сторону от "генеральной линии" первой части моих заметок, скажу: здесь мы видим сразу два главнейших признака сегодняшней поэзии Русского Сопротивления во-первых, болевая суть, непредставимая еще лет десять-пятнадцать назад, так насыщает собой, на первый взгляд, вроде бы расхожие, даже "клишированные" изречения (в самом деле, что ни строка, то общеизвестное, а вместе взятое - "критическая масса", да уже взрывающаяся!), что они обновляют свой смысла обретают жгучее и в самом необходимо-человечном и гражданственном значении - актуальное, даже и злободневное звучание. Но это та злободневность, что зиждется на добре вечности... Второе: автор (не думаю, что он этого не читал) берет цитату из тайно, а подчас и до сих пор явно охаиваемого "либералами" классика - В. Розанова, о русских в своей стране как о евреях в Египте времен Исхода - и делает это изречение фактом поэзии, а не публицистики. Вот почему стихи А. Соколова являют свою х а р а к т е р н о с т ь для "почвы и судьбы" той, из глубин национального самосознания поднявшейся, литературной волны, которая по сути сегодня становится русским "ополчением в Слове" времен новой Смуты. Продолжая историческую аналогию, можно сказать: да ополчение сие еще только-только вышло из Нижнего Новгорода, впереди еще не одно неудачное сражение и множество предательств, - но рано или поздно ратники дойдут до Москвы и освободят ее...

Поэзия Сибири - это я сегодня тоже говорю с полным убеждением, после ряда месяцев плотного "общения" с новинками литературу громадного восточного региона страны - является самой з н а ч и м о й частью этого подъема нашей словесности.

Иначе и иного не могло и не может статься. Прежде всего потому, что и в дооктябрьские", и в советские, и в постсоветские, и в любые другие времена сибирская литература - органичная и неотъемлемая составляющая целостного духовного мира нашего Отечества. Сие есть аксиома, да вот беда: в наши дни (как опять-таки в дни любой Смуты) многие люди либо не хотят знать, либо по молодости не знают азбучных истин. Что ж, нынче в культурном бытии страны наступила эпоха "феодальной раздробленности": похоже, во времена распада Киевской Руси ее обитатели лучше знали своих Баянов, нежели сегодня, скажем, читатели черноземной полосы - писателей, живущих к северу от столицы, не говоря уже о более дальних. Конечно, до боли печально, что настоящим (а поверьте, их осталось немало и в зрелых поколениях, и среди молодых: вопреки лжи "голубого" и все более голубеющего экрана и других "масс-медиа" большинство выбирает не пепси, а другие, отечественно-укорененные ценности) любителям поэзии в Москве, Питере и других наших градах и весях к западу от Урала неведом тот дивный континент стихового Слова, что народился за минувшее десятилетие в Сибири. Но духовность - понятие магическое. Ее "поле", ее энергетика воздействуют на людей тайными, непостижимыми для ума, логики и научного анализа путями, проходя тысячи верст и миль. Не случайно же один из "апостолов" западной словесности в XX веке, англо-американский поэт Т.С. Элиот, вовсе не склонный к сентиментальности, сравнил воздействие поэзии на души людские с тем, как довеивается до нас песнь жаворонка: мы слышим, как льется она из высей, но сама птица остается незримой в этих высях...

Так и поэзия, творимая в далях к востоку от европейских российских мегаполисов: нечасто ее лучшие образцы проникают в центральную периодику, редко донельзя ее книжные новинки доходят до читателей "Старой Руси", - и, однако, тот, кто не глух сердцем, чувствует, что с востока движется и проникает в достояние "задорного цеха" (так Пушкин некогда назвал цех поэтов) безмерная духовная мощь, исполненная трагизма, гнева, любви, красоты и сострадания.

Станислав ЗОЛОТЦЕВ

23.06.2005
06:28

СЕВЕРО-АМЕРИКАНСКИЕ ШТАТЫ И ПУШКИН