Написанное ниже представляет фрагменты впечатлений от моего десятилетнего пребывания вне России с 1992 по 2002 год. То, что произошло со мной за это время, я хотел бы разделить с другими.

Десять лет в чужой культуре - достаточно большой срок, чтобы ощутить на ее фоне специфику ментальности этнической группы, к которой я сам принадлежу.

Я впервые ощутил себя русским, только покинув Россию в поисках новых источников информации, непредвиденных встреч, обрывков случайных разговоров, неизъяснимых артефактов, отрывков печатных текстов, невнятных уличных сцен, непривычных высказываний, жестов и поступков. Только в абсолютно чуждом окружении осознаешь контуры своей идентичности.

Текст написан не одномоментно, а создавался постепенно, с перерывами, в ходе всех десяти лет. Поводом для написания отдельных глав выступали ситуации, люди, их действия и высказывания, за внешней простотой и незначительностью которых просматривались, как мне казалось, глубина и сложность взаимосвязей образующих их элементов. Впрочем, с определенного момента начинаешь отдавать себе отчет, что глубина и сложность присутствуют во всем.

Вначале текст был написан на французском и английском, языках стран моего временного пребывания. Отдельные главы были опубликованы в местных периодических изданиях, а полный франко-английский текст помещен на моем веб-сайте: www.multimania.com/bibliovirtuelle

Франко-английская версия текста наряду с традиционным дискурсом включала в себя короткие фрагменты, словесные конструкции, которые были похожи, но только внешне, на поэтические вставки. Необходимость писать текст на чужых для меня языках открыла для меня возможность создавать конструкции из слов, исходя скорее из эстетических, чем семантических критериев.

Иными словами, создавая эти конструкции и помещая их внутри текста, я не ставил целью облечь в причудливую форму некоторые содержательные сообщения типа историй, поучений или анекдотов, а стремился уловить форму, услышать музыку чужой для меня речи, фиксируя её следы в тексте как многократное эхо.

Русская версия текста появилась позднее, и она не является буквальным переводом исходного франко-английского текста, а скорее некоторой вариацией на заданную тему в русскоязычном размере. В ней, в частности, я не привожу прямого перевода вышеупомянутых квазипоэтических конструкций на русский язык ввиду невозможности и ненужности этого перевода. Однако, в русский текст включены конструкции той же природы, не аналогичные иноязычным, но отчасти порождаемые ими.

Это вступление можно рассматривать как пространное приглашение к чтению, и читатель волен принять его или отказаться. Причем, он может выбрать язык и порядок прочтения представленных историй, как ему заблагорассудится, поскольку они также фрагментарны, как наша с Вами жизнь, уважаемый читатель, и единственное, что их соединяет - это автор.

В 1992 году я второй раз покидал свою страну на долгое время. Первый раз это произошло в семидесятых годах, в эпоху еще Союза Советских Социалистических Республик, СССР. В 1973 году я уехал в Тунис преподавать высшую математику в Национальном Инженерном институте Туниса.

От Туниса сохранились воспоминания, пестрые и несвязанные как картинки в бумажном калейдоскопе, подаренном к Новому году: пляжи с неправдоподобными синей водой и белым солнцем; пыльные развалины Карфагена с мозаичными полами, представляющими бегуна или ныряльщика в воду, остановленными в своем движении навечно; высокие округлые римские арки, возникающие как миражи среди плоской выжженной равнины; безлюдные днем белые наплывы домов Касбы, старинной части арабского города; шелковые веера финиковых пальм, распростертых среди песков пустыни; прогулки вечером рядом с зеркальной темной гладью моря с только что родившимся сыном.

Город Тунис, где мы жили, сохранил облик, инфраструктуру и стиль столицы бывшей французской колонии. Позже я смог заключить, что это было фактически проживание в небольшом провинциальном французском городе. Жизнь как путешествие в заморские страны с полностью открытыми глазами, интригующее, заманивающее и обещающее, что продолжение должно последовать.

Спустя девятнадцать лет, в 1992 году я уезжал во Францию в качестве приглашенного преподавателя во французскую школу бизнеса, Высший Институт Управления, расположенный в Париже.

Перед выездом, в квартире моей матери в Москве я складывал в картонные коробки всё, что мне принадлежало: одежду, безделушки, старые фотографии, письма, трогательные радости и жалкие огорчения детства, незаконченные дела и следы неразделенного чувства, тысяча самых разных вещей, которые неизбежно и случайно входят в человеческую жизнь.

В этих коробках находились география мимолетных встреч, прогулок, дальних путешествий, сентиментальные истории безуспешного поиска любви и близкого участия, социология человеческих отношений и одиночества, попытки приблизиться к другим людям, установить с ними контакт, передать им сообщение.

Я наполнил пять или шесть коробок, и меня удивило, что в них вошло столько много, фактически, вся моя прожитая жизнь, упакованная столь неожиданным рациональным и прямоугольным способом. Впрочем, в то время именно этот способ я предпочитал всем другим при выстраивании своих рассуждений, будучи математиком по образованию.

Теперь я вижу, что вся эта история с коробками была хорошей иллюстрацией нашего фрагментарного видения жизни, стремления её разъять на отдельные части, нашей неспособности видеть её как целое. Жизнь - это огромная тайна, и чтобы глядеть ей прямо в лицо, выдерживать её, поскольку иногда мы чувствуем себя слишком слабыми, чтобы её жить, нам необходимо разъять её на тысячи кусков и, следовательно, полностью разрушить, чтобы попытаться затем собрать эти осколки тем или иным способом, научным, религиозным, эмоциональным, или, просто, как придется. Результат всегда один и тот же - плоская смазанная картинка-паззл.

Разрыв в стене и пустота

В щемящей немоте слоится без предела.

Позиций череда, мерцаний восходящих,

Предощущение стирается, уходит,

Исторгнув из себя что было.

Вот таким образом и начался исход, мое путешествие из России к себе самому, в ходе которого я претерпел длительную и трудную метаморфозу, открывшую для меня доступ к моим внутренним пейзажам, ранее мне неведомым.

Мне кажется, что во время этого путешествия я утратил то, что я рассматривал для себя важным, исходя из прожитого опыта предшествующего периода моей жизни, но не сожалею об этом.

Тем не менее, ностальгия по прошлому, которое уходит, не оставляя следов ни от моей предыдущей жизни ни от меня самого в ней, дает мне ощущение зыбкости, смешанное с горьким вкусом неизбежных утрат и потерь.

Потому что человеческая личность, персона, является ничем иным как прожитым опытом, складируемым в нашей памяти, постоянно структурируемым, анализируемым и демонстрируемым другим в виде некоторого набора масок (слово "персона" значит на языке этрусков "маска").

Жизненный опыт рачительно обустраивает нашу картину мира, вводит в неё размерности и точки отсчета, позволяющие его интерпретировать и жить в нем. Опыт неустанно старается убедить нас, что мир таков, каков он нами воспринимается через его проживание. И если структура этого опыта претерпевает значительные изменения, то мир рушится, и все надо начинать сначала.

Я родился в июне 1938 года в небольшом русском городе Коломна, расположенном недалеко от Москвы.

Город состоял, главным образом, из одноэтажных и двухэтажных домов, каменных и деревянных, которые вытягивались вдоль главной дороги, ведущей к Москве. Старинный Кремль, построенный во времена Ивана Грозного, полуразрушенный, но сохраняющий еще весьма импозантный вид, возвышался в центре города.

Вокруг него стелился город с базарной площадью, присутственными местами, банями, отделениями милиции и прочей городской инфраструктурой. По улицам двигался народ по разным направлениям и делам, а по главной дороге медленно проезжали очень редкие во времена моей жизни в этом городе автомобили. В период индустриализации страны город значительно расширился за счет строительства промышленных зон, и поэтому, например, вы могли обнаружить, к своему крайнему удивлению, что городское кладбище располагалось совсем недалеко от центра города.

Кладбище было окружено стеной, шириной около метра, выложенной из темного красного кирпича, и привлекало мое внимание намного больше, чем старый Кремль в центре города. Во время моих детских скитаний по городу приходилось очень часто проходить мимо кладбища, ввиду его центрального расположения, и я помню, что каждый раз я приникал к кладбищенской стене и, остановив дыхание, смотрел через дыры на странный мир внутри. Летом, фантастически разросшаяся неподвижная зелень покрывала всю землю, на которой изредка возникали темные пятна могил и яркие пятна солнечного света. Зимой это была скучно ровная, серовато-белая поверхность с включениями острых черных силуэтов веток, стволов деревьев и крестов.

Для меня это был мой первый контакт с чем-то неизъяснимым и невыразимым.

Я знаком с небольшой частью генеалогического древа нашей семьи только по линии моей матери, Веры Ивановны Власовой.

Мой дед, крестьянин по происхождению, служил в молодости на царском флоте, участвовал в известной морской битве с японцами при Цусиме на Тихом океане. Русские проиграли сражение, в ходе которого мой дед упал в море, был подобран и пленен японцами. Он пробыл в японском плену несколько месяцев, но впоследствии никогда и никому не рассказывал о своих злоключениях. Потом он вернулся в Россию и работал механиком на патефонном заводе в Коломне.

Мы были не очень близки с дедом в моем раннем детстве, прошедшем в Коломне, но дед всегда представлял для меня загадочный образ. Позже, когда он уже умер, я нашел его двойника в рассказе Андрея Платонова "Происхождение мастера".

Внешне суровый и неприступный, с черными всклокоченными волосами и чересчур длинными руками, очень привязанный к своей работе и исполненный уважения ко всему механическому, что крутится или движется, он был одержим жизнью и благоговел перед ее мощными и величественными проявлениями. Он испытывал к жизни огромную нежность, которую выражал в музыке. Он играл на скрипке.

К сожалению, никто из мною опрошенных родственников так и не смог сказать какого рода музыка игралась им.

Я закрываю глаза и вижу мою милую бабушку. Она была маленькая женщина, мягкая на ощупь, округлая, всегда одетая в одежду коричневого цвета с черной шалью, накинутой на плечи. С легкой улыбкой на губах она скользит из одной комнаты в другую, выполняя каждодневные домашние работы и находя, однако, время для детей, чтобы их приласкать и утешить. Я вижу себя, сидящим рядом с ней на диване в краткие минуты ее отдыха, она прижимает меня к себе, гладит.

От нее очень вкусно пахнет пирожками с капустой. Моя бабушка была русская женщина, то есть мягкая, участливая, обладавшая неизбывным терпением, всегда готовая придти на помощь тому, кто нуждался в помощи или защите. Моя мать была похожа не нее. И каждый раз, когда я вспоминаю о них, у меня возникает ощущение чего-то существенного в моей жизни. В этом причина, по-видимому, того, что в своих отношениях с людьми я отдаю предпочтение женщинам. Это не случайно, что в русском языке такие важные слова как "жизнь" или "смерть" являются словами женского рода, как, впрочем, и в других языках, французском, например.

Мои родители, простые по происхождению люди, стали при советской власти интеллигентами в первом поколении. Мой отец, чиновник министерства Народного образования, и моя мать, учительница математики в средней школе, были типичными

представителями советской интеллигенции. Это значит, что они были честные, совестливые люди, которые искренне верили в ценности, заявленные коммунистическим режимом. Они гордились, как гордился я сам и большинство людей, которых я знал в то время, что советский народ строил самое справедливое общество на земле. С точки зрения этого вселенского обустройства счастья людей цель оправдывала средства. Вот почему, всем видные противоречия между идиллическим образом советского общества, внедренного в коллективное сознание советской пропагандой, и абсурдной реальностью советского тоталитарного режима рассматривались этими людьми как несущественные отклонения, неизбежные в ходе великих исторических катаклизмов в соответствии с русской пословицей: "Лес рубят, щепки летят".

Эти щепки были в каждой русской семье. Почти в каждой русской семье, включая нашу, были расстрелянные и пропавшие в ссылке в 30-х годах сталинского террора и погибшие во время Великой Отечественной войны.

Моя мать рассказывала мне, что во время сталинских чисток в 1937 году, то есть еще до моего рождения, мой отец брал с собой на работу каждый день портфель, куда она клала ему завтрак и смену чистого нижнего белья. Потому что никто не знал, вернется ли мой отец домой вечером после работы или его отвезут прямо в тюрьму. Ужас этой ситуации, с моей точки зрения, заключался не в самой угрозе безвинного заточения, а в том, что изначальная виновность моего отца признавалась как данность самим отцом, моей матерью, да вообще всеми людьми, без малейшей попытки оспорить это. Советское общество строилось на презумпции виновности каждого гражданина. Можно сказать, что христианский миф о первородном грехе человека был полностью возрожден в контексте советского

тоталитарного режима.

Впрочем, после того, как я прочитал роман Франца Кафки "Процесс", история с нижнем бельем моего отца мне не казалась такой уж абсурдной .

Солнце сияло высоко в голубом небе с такой интенсивностью, что надо было щурить глаза, чтобы через щелочки век проходила только малая часть этого наводняющего все света. И даже так не удавалось разглядеть вокруг себя ничего кроме теней. В воздухе стоял гул, мощный и густой. Его источником были, по всей видимости, трения частичек мокрого снега между собой, которые пытались спастись от обволакивающего тепла солнца и перемещались хаотически в толстом белом снежном ковре, покрывающим дороги, деревья, дома , весь мир. Была весна.

Перед одноэтажным домом, погребенным в тяжелой массе рыхлого снега, стоял маленький мальчик, похожий на колобок под невероятным количеством одежды, которую одели на него. Этот терпеливый наблюдатель находился здесь уже длительное время, привлеченный чем-то весьма важным.

В ослепительной белизне, окружавшей дом, мальчик мог различать всего лишь несколько темных пятен: часть стены в тени, переплет окна и выкрашенную темно-бордовым суриком дверь. То, что было важным, располагалось посередине этой двери. Это была сверкающая точка, от которой исходили золотые лучи, которые или вращались плавно, с остановками, или беспорядочно мелькали с головокружительной скоростью. Это замечательное явление, впрочем, в возрасте мальчика почти все то, что окружало или скорее обнимало его, виделось ему как некое чудо, это таинственное и чудесное, находящееся посередине двери требовало от мальчика немедленной реакции. В конце концов, мальчик принял решение, и поверьте мне на слово, что это было совсем непросто для него. Он приблизился к двери, медленно передвигая ноги в глубоком снегу, закрыл глаза и вытянул язык, чтобы прильнуть к самому источнику этих таинственных золотых лучей.

Этим источником в действительности была латунная дверная ручка, начищенная накануне до блеска и выглядевшая такой промерзшей и холодной, что по спине пробегали мурашки. Мальчик инстинктивно, как маленькое животное, чувствовал, что не надо было касаться ручки. Но искушение сделать это было столь велико, что против своей воли он приблизился к ручке и лизнул её. Ну вот, западня захлопнулась. Слюна, как по мановению волшебной палочки немедленно замерзла, и его язык оказался накрепко приклеен к ручке.

Сцена комическая, но и драматическая одновременно. Мальчик не мог ни двигаться, ни кричать, ни выражать свое горе и возмущение телесной мимикой. Он стоит пригвожденный к двери под ослепительным солнцем весеннего дня. Безмолвный и беззащитный, он вынужден погрузиться в состояние размышлений о содеянном. Чуть позже появляется его бабушка, которая, изучив внимательно ситуацию на месте, исчезает и возвращается с чайником теплой воды. Она льёт воду на ручку двери и язык своего внука и приговаривает "Любопытной Варваре язык на рынке оторвали".

В конце концов, мальчик был освобожден, но его любопытство, его жажда узнавать, так и остаются отличающими его признаками на всю оставшуюся жизнь.

Начал исчезновенье и патина чудес,

Скольжение и завершение падений

Рождаются как кракелюры на бумаге.

Разрывов времена стираются, от пыли тонкой хрупкость,

Молчание и звуки.

Много лет прошло после этого несчастного случая, произошедшего со мной в детстве, прежде чем я осознал и смог четко сформулировать мое личное лого, пометившее меня на всю жизнь "Любопытство - это системообразующий признак человека".

Это надо понимать, что хороший камень, иными словами аутентичный камень, это тот камень, который недвижен, хорошее дерево - это дерево, которое растет, и хорошая птица - это чайка по имени Джонатан Ливингстон, которая летит вверх, и т.д. Возникает естественный также вопрос: "Аутентичный человек, что это такое? В чем его отличие от лежащего камня, растущего дерева и летящей птицы?"

В противоположность распространенным определениям, иногда упрощенным, типа, что человек - это "голое животное без перьев", или более изысканным - "homo sapiens" (человек мыслящий) или "homo ludens" (человек играющий), я настаивал для себя, что хороший человек есть человек любопытствующий.

Французский фильм "Четыреста ударов" режиссера Франсуа Трюффо дает ощущение, что жизнь школьников везде одна и та же, не важно, в России или Франции. Я думаю, это потому, что она является частью детства, малые горести и радости которого являются универсальными. Говорят, что школа - это место, где

формируется личность ребенка, характер будущего взрослого, обреченного быть интегрированным в общество. Это правда, но я лично воспринимаю взрослых только как состарившихся детей, одетых специальным образом, в галстуках, которые проживают, опять и опять, свое утраченное детство.

Моя школа в Москве была сумрачным и грустным местом, но не в действительности, а я ее воспринимал таким образом. С первого дня в школе я почувствовал давление извне, намерение подчинить меня, поместить меня в форму-клетку, неведомую для меня. Теперь я понимаю, что это был неизбежный процесс интеграции в мир взрослых, в человеческое общество. Надо было принимать условия игры: послушание взрослым без возражений, важность работы и дисциплины, иерархия власти в группе и т.д. Инстинктивно, я не рассматривал этот процесс как враждебный для меня, но как фатальный и несоответствующий. Поэтому, я сопротивлялся внутренне, тайком этому внешнему вторжению, выставляя себя перед людьми послушным и смирным мальчиком. После некоторого времени проб и ошибок в области лицедейства, я смог, в конце концов, надеть на себя личину персонажа вполне социально приемлемого.

Школа возвышалась на берегу Москвы-реки как темная и внушительная масса, замок неизвестного властителя, распространявший вокруг себя терпкий запах чувства виновности и чего-то горелого, по-видимому, из-за шлака, покрывавшего дорожки. Фасад школы, выгоревшего желтого цвета, был покрыт множеством прямоугольных окон, расставленных горизонтально и вертикально. Казалось, что стекла окон не пропускают свет в помещение школы, и они выглядели как глаза слепых, непроницаемые и неподвижные. Но иногда луч солнца, отраженный случайно одним из окон, прямо входил в глаз внешнего наблюдателя, который был поражен появлением ослепительной точки в его сумрачном зрительном поле. Внутри школы все было по-другому. Белые, сверкающие чистотой стены и потолок, хорошо навощенный коричневый паркет, гигантские двери цвета свернувшейся крови, ажурные лестницы, раскинутые по всей школе как паутиновая сеть. На каждом этаже длинный коридор рассекал помещение на две неравные части: с одной стороны располагались классы, а с другой - окна, выходившие во двор школы с подоконниками, уставленными зелеными растениями в горшках. Школа застыла как огромная паровая машина, ждущая начало пуска рабочего конвейера.

Придя домой после моего первого дня в школе, я заплакал и сказал родителям, что больше туда никогда не вернусь. Но я вернулся, конечно. Спустя короткое время я все забыл. Школа стала для меня притягательным местом встреч с моими приятелями, неиссякаемым источником знаний всякого рода и спортивной площадкой проведения соревнований за звание чемпиона по этим знаниям.

Я видел преподавателей школы как людей со странностями и необъяснимыми прихотями. Они мне казались большей частью скучными, но иногда поразительно интересными. Преподаватель физики, хрупкий и нервный человек, невероятно страдавший, как мне казалось, от наплевательского отношения учеников ко всему на свете, в том числе, и к таинствам физического мира. В то время как он сам, демонстрируя появление электрического тока в проводах, засунутых в соленые огурцы, весь дрожал от радости первооткрывателя чуда. Я наблюдал за ним в его перипетиях, и его благоговение перед природой, которая суверенно превосходит человека, отметила меня навсегда. Я благодарен ему за это.

В невинном школьном возрасте я отдавал предпочтение дружбе с мальчиками. Девочки, конечно, привлекали мое любопытство, но они были слишком отличными от нас, мальчиков, будучи непредсказуемыми и часто без причины капризными. Дружба с мальчиками была для меня более естественна, доверительна и устойчива.

Я вспоминаю о Мише, мальчике, с которым я разделял игры, заботы и радости нашего общего детства. Был зимний вечер, шел обильный снег, и было темно. Мы тянем с Мишей наперегонки санки во дворе нашего дома. Когда Миша входит в круг света, отбрасываемый на земле электрическим фонарем, он поворачивается

ко мне и улыбается. Я вижу его лицо через падающие хлопья снега и чувствую внезапно щемящую нежность. Я сохранил этот образ на многие годы. Я встретил Мишу случайно двадцать лет спустя. Он мне показался все таким же, каким он был прежде - скромным и умевшим постоять за себя, сдержанным и душевным.

Он умер внезапно от рака, спустя полгода после нашей встречи. Прощай Миша. Я так тебя любил.

Нити первой детской любви также завязывались в школе. Меня притягивали отношения, непрочные и сладостные, с девочками. Эти отношения казались мне странными и исключительными, имеющими что-то общее с историями, о которых я читал в книгах. У меня уже были сомнения относительно реальности историй, описываемых в книгах, но это не мешало мне испытывать крайнее возбуждение при чтении, например, такого отрывка из какой-то книги: "...мальчик следил в молчании за ее силуэтом, затерянным между небом и землей. Она удалялась медленно и неумолимо, и ничего нельзя было сделать. Когда лучи заходящего солнца коснулись ее медно-рыжих волос, пурпурная ослепительная точка возникла на мгновение и исчезла. Дверь в стене закрылась за ней, и он не видел ее более в своей жизни". Вполне возможно, что эта сцена определила впоследствии мой повышенный интерес к девушкам с рыжими волосами.

Мне очень близка идея, которую Франсуа Трюффо выразил в другом своем фильме "Зеленая комната". Мы все сформированы нашими отношениями с другими, мы являемся местом пересечения этих отношений. И если другие умирают, то естественно и необходимо сохранить их образы, слова, поступки, жесты, чтобы мы могли продолжать существовать в них.

В какой-то мере это перекликается с идеей русского философа Федорова, который верил, что можно воскресить умерших людей по следам, оставленным ими в универсуме. Он проповедовал, что необходимо восстановить цепь, связывающую живых и мертвых. Именно в этом направлении, считал он, нужно переориентировать современный технический прогресс, который должен решить проблему воскресения из мертвых. Его ученик, Циолковский, изобрел принцип реактивного движения в безвоздушном пространстве, предполагая на его основе транспортировать воскрешаемых мертвых в космосе для их поселения на дальних планетах. Еще один русский проект об устройстве рая, только в данном случае не на Земле, а в масштабе всей нашей галактики.

Странно, но, кончив школу, я прервал все контакты с моими прежними школьными друзьями. Я чувствовал, мне кажется, что я должен продолжать свой бег, оставляя позади прошлое для ждущего меня впереди неопределенного будущего.

Прерывистая нить в фигуре грамматической,

Касаний легких избегая,

Струятся вверх частицы пылеобразные,

Приостановка, длительность и пауза.

В моей молодости я много читал. Я читал подряд все книги, которые находил у нас дома или в публичных библиотеках. Книги нашей домашней библиотеки, почти все, были приобретены моим отцом. Он покупал книги по случаю, скорее исходя из декоративных предпочтений, в зависимости от формата книг, богатства и цвета их обложки. Авторство и содержание книг играли для него второстепенную роль, поскольку сам он книг, как я помню, не читал. Когда книжные шкафы, установленные в нашей квартире, были заполнены, покупка книг остановилась. Впоследствии, когда в ходе моей довольно бродячей жизни, я попадал изредка в родительский дом, я замечал, что книги постепенно куда-то исчезали. По-видимому, их продавали, отвозили на дачу, выбрасывали. В последнее время я обнаружил, что книг в доме совсем нет. Революция Гуттенберга, придумавшего печатный станок, пришла к своему завершающему концу.

Надо сказать, что презумпция изначальной виновности всех граждан, которая была в ходу в советское время, не очень располагала к поиску знания, как такового, в печатных и непечатных источниках. Знание представляло угрозу для тоталитарного режима, и его искатели рассматривались, как и герой среднеазиатского эпоса, Ходжа Насреддин, в качестве возмутителей спокойствия со всеми вытекающими отсюда последствиями. В этом, мне кажется, лежит причина того, что наша домашняя библиотека была создана, исходя из декоративных соображений.

Тем не менее, среди идеологически обязательных произведений Маркса, Ленина, Сталина можно было найти классиков русской литературы - Пушкина, Гоголя, Тургенева, Толстого, Достоевского, Чехова, а также официально допущенных классиков западной литературы - Диккенса, Теккерея, Франса, Мопассана, Лондона, Драйзера, Голсуорси и, я не знаю почему, Талейрана.

Приводя сейчас имена этих авторов, я испытываю чувство умиротворенности, как будто вспоминая давних, дорогих друзей и приятелей, с которыми я прожил долгие, напряженные и наполненные радостью и печалью части моей жизни. Я прочитал их всех, и к ним потом добавилось огромное количество других авторов, произведения которых я находил в журналах, книгах, одолженных на время, книгах, никем не прочитанных и забытых в чужих библиотеках, книгах, найденных мною на помойках. Это как всемирное братство, братство Слова, произнесенного и переданного.

Моя мать, как я помню, всегда была занята своей работой в школе и домашними заботами. Но, она чувствовала инстинктивно чудесную сторону жизни и искала в книгах возможность разделить это чувство с другими. Читая книги от случая к случаю, она находила там изображения чувств, описания историй человеческих отношений и страданий, которые подтверждали ее предощущение, с которым она была рождена, что существует одна правда в жизни - любовь. Жизнь и любовь для нее были неразделимы. Она передала мне это сообщение неосознанно, как беременная женщина передает свою кровь ребенку через связывающую их пуповину.

У меня всегда было ощущение, что я являюсь частью моей матери, ее тела, ее личности. Я впитывал все, что она мне давала, с почти религиозным благоговением. Вот одна из историй, рассказанных мне матерью, когда я был маленьким.

При внезапном наступлении зимы пара лебедей не успела улететь в жаркие страны и была вынуждена зазимовать на замерзшем озере. Лебедушка не смогла вынести стужу и холод суровой зимы и вскоре погибла. Лебедь долго оплакивал утрату своей подруги. В отчаянии он поднялся в небо, чтобы лететь в дальние страны, но вдруг сложил свои крылья, упал и разбился на льду озера, рядом со своей любимой. "Нельзя жить без любви"- заканчивала историю мама.

В детстве книги были для меня неиссякаемым источником восхищения перед людьми, растениями, животными, всем миром. Первая книга, о которой я помню, была книга о насекомых и животных немецкого автора Брэма, в двух внушительных томах с замечательными рисунками из жизни насекомых и животных. Для меня, маленького мальчика, эта фантастическая жизнь, представленная в книге, существовала реально, параллельно с нашей обыденной жизнью. Я вспоминаю, как мы вместе читали вслух эту книгу вечером. Вся семья собиралась вокруг круглого стола, где лежала книга, освещенная низко висящей лампой под зеленым абажуром. Для меня это выглядело как священный ритуал приобщения к таинствам жизни.

Потом появились другие книги и другие авторы. Вначале, я ясно не различал в этом потоке разнообразных текстов, образующие их принципы. Я погружался и пребывал в них, не делая никаких различий и не осознавая скрытые источники их проистекания. Но постепенно, я начал видеть в текстах, этих водах, иногда спокойно струящихся, иногда вскипающих пеной и брызгами, мощные подводные течения, которые меня притягивали и очаровывали. Я научился определять их и следовать им. Я уловил, что они являются лишь слабыми и двусмысленными проявлениями создавших их людей, авторов текста. В то время я еще не допускал мысль, что текст, дискурс, мог представлять ценность сам по себе, независимо

от авторства. Я преклонялся перед автором дискурса, человеком, творящим из себя текст. Я был в самом начале моего личного процесса обожествления человека .

Продолжая много читать и в юности, я обнаружил, сначала с удивлением, а потом и с определенной горечью, что жизнь, представленная в книгах, все больше расходится с моей собственной жизнью и жизнью других, окружавших меня людей. В книгах, это была яркая, полная контрастов, любви и ненависти жизнь, наполненная замечательными событиями, то есть жизнь как фейерверк. В то время как моя текущая жизнь и жизнь других людей была бедна мыслями, чувствами и событиями. Обычная жизнь имела регулярный и жесткий характер - понедельник, вторник, среда... и опять понедельник, вторник, среда... Такая жизнь часто выглядела скучной, серой, поверхностной, лишенной глубины.

Инстинктивно я бежал от заурядности реальной жизни в книжную, надреальную жизнь, где я находил все, что мне было нужно.

Я смотрю на мою черно-белую фотографию, сделанную в то время, в 50-е годы, и вижу стоящего мальчика, внимательно всматривающегося в фотоаппарат и сжимающего что-то в руках. Он смотрит без слов на окружающий его мир и ожидает в замешательстве, что что-то должно произойти. Он кажется, одновременно, заинтригованным и потерянным. Мне приходит в голову название одной пьесы "В ожидании Годо". В те времена я искал, не сознавая того, что я искал.

Округлость камня в становлении,

Запутанности лёта желтого листа.

Свод истекает в дали дальней,

Начало, шум в ушах, мерцанье и так далее.

И я находил в книгах то, что находят дети в сказках: любовь, красоту, истину. Чарльз Диккенс говорил о нежности и сострадании к другим. Александр Пушкин писал о русской природе, скромной и величественной, с бескрайними полями и лесами, зимой заснеженными и застывшими, живыми и волнующимися летом, и надо всем этим голубой свод неба, под которым чувствуешь себя таким маленьким и значительным. В произведениях Николая Гоголя возникал хоровод человеческих типов и характеров, гротескных, отталкивающих и милых, странно похожих на взрослых людей, которых я встречал в то время. В книгах Анатоля Франса, Уильяма Теккерея, Теодора Драйзера, Джона Голсуорси я ощущал пульсации истории, эволюции, расцвета и упадка различных культур. Я узнал о взаимоотношениях между обществом и индивидом, представленных как враждебная и яростная конфронтация в произведениях Джека Лондона и как мирное двусмысленное сосуществование у Ги де Мопассана . Лев Толстой мучительно исследовал глубины и пропасти человеческой натуры. Федор Достоевский ввел меня в пространство людей в смятении, помещенных в пограничную ситуацию, где проклятые вопросы возникают и терзают без устали. Я следовал в сумрачных кулуарах за персонажами Антона Чехова, принимал участие в их взлетах и падениях.

Эти писатели приобщили меня к этому магическому универсуму, человеческому миру. Я им благодарен.

Этой зимой выпало много снега, и было холодно. В дневное время заиндевевшие окна пропускали солнечные лучи, которые заполняли комнату волнами цвета, красного, фиолетового, голубого, и превращали ее в подводный грот, где все пребывало в радостном движении. С заходом солнца, желтый свет от фонарей проникал в комнату и менял ее. Она становилась пещерой, таинственной и иллюзорной, в которой капризно перемещающиеся тени производили еле слышные странные шумы. Вечером, вернувшись к себе домой, мальчик, еще возбужденный зимними играми с друзьями, рассказывал сбивчиво своей матери о событиях прошедшего дня, о своих успехах и неудачах. Так случалось, что иногда он безутешно плакал по поводу вещей, которые кажутся теперь не заслуживающими никакого внимания, например, неудавшейся модели аэроплана. Мать его утешала, вытирая ему слезы, слезы детства. Но приходило время, и мальчик брал книгу, сворачивался клубком в низком кресле около окна и приступал к выполнению ритуала, важного для него. Он начинал читать. Я оставляю его сейчас, потому что теперь ему нужно остаться одному.

В ходе моего первого года пребывания в Париже я ходил обедать в студенческую столовую гуманитарного факультета Дофин парижского университета, расположенного в 16-ом районе, недалеко от места моей работы. Там, во время обеда я мог наблюдать французских студентов, пытаясь понять различия, если, конечно, они существовали, между ними и мной в студенческие годы.

Девушки и юноши были перемешаны между собой без всякой видимой структуры и иерархии. Вспышки быстрой, текучей, музыкально артикулированной речи, хорошо темперированные жесты и знаки внимания, обмен мимолетными взглядами как приглашениями на бой, ритуал прощания как инициация к длинной истории любви, страданий и свершений. Все неуловимо, зыбко и значительно, может быть псевдозначительно, но завораживающе, как под водой в тропическом заливе среди голотурий, нежно-розовых морских звезд и рыб полумесяцев, скользящих как сомнамбулы в абсолютном голубом вакууме.

Мои собственные воспоминания о студенческих годах располагались, главным образом, в пространстве геометрии длинных коридоров и наклонных, похожих на залы ожидания аудиторий, ощущений едва преодолимого отчуждения юношей и девушек и настигающего меня чувства растворяемости, теряемости и исчезновения, надписей-граффити на партах, заявляющих о непокорности установленному социальному и сексуальному порядку. Было смутно, тревожно, но и провиделась некая интрига, происходило разворачивание пружины моей взрослой жизни в условиях ее полной неопределенности.

В холле французского университета, рядом со столовой продавались подержанные книги. Я купил там несколько книг, в том числе и книгу Жана-Поля Сартра "Бытие и Ничто". Я уже читал некоторые его произведения в России. Французский экзистенциализм был для меня крайне притягателен, поскольку я чувствовал, что он позволит мне избавиться постепенно от деформаций моего сознания, привнесенных тоталитаризмом советского типа и, может быть, поможет всмотреться более внимательно в глубины моего славянского группового менталитета.

Моё тогдашнее восприятие экзистенциализма кажется мне теперь самому достаточно упрощенным и наивным, но я привожу, тем не менее, ниже мои размышления или скорее ощущения, вызванные им, такими, какими они были в то далекое время. Это как домашние школьные сочинения или письма близким людям, написанные в годы нежной юности, когда каждый наступающий день был открытием, достойным того, чтобы его разделили с другими.

Человек появляется в мир одиноким, и когда его пуповина перерезана, он встречает первый раз и навсегда исключительно человеческую дихотомию - одинокое "Я", противостоящее всему остальному "не-Я", дихотомию, которая его обозначает и отводит ему специфическое место среди других "объектов" мира. Говорят также: "Человек умирает один". Кажется, это правда, поскольку нет аккомпаниаторов в ходе этого последнего путешествия. Таким образом, человек абсолютно одинок в начале и конце своей жизни.

В интервале человек живет и решает проблему своего одиночества, каждый по-разному. Можно определить несколько наиболее значимых подходов, используемых человеком для своего одинокого проживания.

Первый подход можно условно назвать "социальным". Этот подход навязывается обществом человеку-индивиду, чтобы последний лучше интегрировался в общество, социализировался, в целях более эффективного управления им, манипулирования им со стороны общества и, в конечном итоге, его утилизации обществом как первичного сырья или " человеческого ресурса" в современной терминологии.

Общество сообщает индивидам посредством всякого рода существующих социальных институтов - семья, образование, работа и т.д., что они не одни в мире, что они части единого целого, человеческого сообщества, цель и смысл которого совпадают с целями и смыслами каждого из них. Предлагая индивиду социальную интеграцию, общество как бы облегчает ношу его одиночества, а фактически стремится только повысить уровень его манипулируемости и утилизации, необходимый обществу. Индивиду настойчиво предлагается растворение, исчезновение в обществе до полной потери своей идентичности в обмен на то, что общество берет на себя представление его целей, интересов, его самого. Потому что, как утверждает общество, общество - это вы. К сожалению, очень часто это совсем не так.

Цель общества, как, впрочем, и цель любой другой системы, состоит в том, чтобы выжить и создать условия для своей возможной экспансии. Цель достигается любыми средствами, в том числе и принесением в жертву составляющих систему элементов, то есть индивидов в случае человеческого общества.

Имеется странное совпадение между поведением человеческого общества со всеми его большими и малыми войнами и популяцией леммингов, мелких травоядных грызунов, обитающих в тундре. Действительно, когда лемминги размножаются избыточно, и нехватка пищи грозит популяции вырождением, то они сбиваются в группы и направляются к северным морям, чтобы там утопиться в количестве, достаточном для сохранения их популяции в целом. Можно предположить для такой необычной ситуации, что популяция леммингов (человеческое общество) посредством леммингуазских (человеческих) средств массовой информации, без сомнения крайне эффективных, отдает приказ леммингам (человеческим индивидам) о добровольном самоубийстве, объясняя им, что они умрут во имя их собственных интересов. Однако, как нетрудно заметить, здесь содержится определенное противоречие.

В пределе, полное слияния индивида с обществом характерно для общественных формаций, называемых тоталитарными. В рамках этих структур индивид превращается в ничто. Ничто не обладает ничем, и у ничто нет чувства одиночества.

Второй способ решать проблему одиночества человека можно назвать "абсолютистским". Он основывается на стремлении человека соотноситься с чем-то абсолютным: идеей, мифом, символом... В этом желании, жажде абсолютного выражается, по-видимому, слабость человека, для которого невыносимо находиться один на один перед неуловимым и необъяснимым мирозданием. Знак абсолютного, обозначающее без обозначаемого, должен заслонить, заменить этот не-для-человека мир, представляя его в удобной к случаю форме, как, например, в виде антропоморфной фигуры наказующего и защищающего Бога-отца в западной культуре или неизъяснимой, вне формы Нирваны-пустоты на Востоке. Этот знак абсолютного играет огромную "освобождающую" роль для индивида, поскольку он может делегировать знаку всего самого себя, всю свою жизнь. Всемогущий, вневременный и вездеприсущий знак вбирает в себя индивида полностью и живет его жизнь, не востребуя присутствия самого индивида, ставшего избыточным и ненужным. Отсутствующий индивид не может, естественно, располагать чувством одиночества.

Другой подход по решению проблемы одиночества человека в мире был очерчен в работах экзистенциалистов, в частности, в произведениях Ж.П. Сартра.

Этот подход отказывается от точек зрения, характерных для "социального" и "абсолютистского" подходов, помещающих проблему человеческого одиночества в максимально широкий контекст, соответственно, социальный или метафизический, и рассматривает само существование, экзистенцию человека только в рамках "здесь и сейчас", отказываясь категорически делать какие-либо гипотезы, выходящие за эти пределы. Человек предстает перед мирозданием в полной изоляции и одиночестве, без каких либо внешних точек отсчета, подпорок, костылей, вуалей и занавесей. Именно в этот самый момент драма человеческого существования, "божественная комедия" начинает разворачивать свою игру.

Человек стоит в положении выбора: существовать или не существовать, "быть или не быть". Он должен выбрать, он свободен выбрать. Человек приговорен к свободе этого выбора.

Существовать - это значит принять вызов со стороны мироздания быть в нем, в не-для-нас мироздании, который не предлагает никакого спасительного смысла и в котором мы можем быть только в качестве приглашенных, наблюдателей и свидетелей чего-то такого, значение которого нам не дано в принципе. Выбрать существовать значит взять на себя ответственность за мироздание,

выступить производителем и привносителем смысла в мир без смысла.

Выбор "не существовать" можно описать как бегство человека от невыносимого для него бытия "здесь и сейчас", его самоустранение из драмы человеческого существования, которое предстает для человека везде и в каждое мгновение как ужасающая фигура медузы Горгоны, бездны, бескрайней дыры, ничто. Человек сбрасывает с себя ответственность за мир и ищет укрытие в будничности, каждодневности жизни, описывающей круги рутинно и автоматически. В конечном итоге, это выбор вегетативной, безответственной формы присутствия в мире.

Когда вы совсем один и ощущаете ответственность за мир, лежащую на ваших плечах, то эту ситуацию трудно вынести. В детстве, когда эти чувства только едва присутствуют, и в старости, когда их прогрессивно теряешь, ситуация не столь драматична. Вот почему, дети, приходящие в мир, и старики, его покидающие, принимают мир и свое место в нем легко, с улыбкой. Но в интервале, если вы осознаете, по счастью или несчастью, вашу человеческую ответственность, то вы будете вынуждены проживать каждый момент вашего существования как схватку не на жизнь, а на смерть, цель которой является привнесение смысла в мир без всякой надежды преуспеть в этом. Это и есть миссия, предназначенная вам в этом мире, это настоящий Сизифов труд.

Если вы выбираете существовать, то ваша жизнь, становясь вечной схваткой за смысл или скорее над смыслом, несет вам чувства экзистенциальной заброшенности и тоски. Вы будете искать, и вы найдете рядом с вами других людей, которые также существуют, испытывая те же чувства. Эта схожесть, их жизнеподобие рождают взаимное участие, взаимовыручку, необходимость быть вместе, "солидарность" в терминологии Ж.П. Сартра.

Мне кажется, что в обычной речи это просто называется "любовь". Любовь лежит в основе человеческого существования.

Сквозное в равновесие вхожденье,

В недвижности струящиеся тени,

У кожи складок отпечаток.

Капля по капле, острие устремляет

Хрупкость кругового движенья.

"Любовь - это нескончаемый поток" как сказал американский режиссер Джон Кассаветис в своем фильме "Потоки любви". В нем он попытался своими собственными средствами сделать сообщение, сводящееся к следующему: человеческие существа нуждаются друг в друге в этом нечеловеческом мире, и единственной возможностью существовать для них является любить и быть любимым(ой). Любовь - это всегда взаимно и всегда трудно. "Люди всегда хотят ваше тело, вашу душу, вашу любовь, но они не знают, что делать со всем этим" - говорит героиня фильма.

Я думаю, что это было в 1983 году. Мать моей бывшей жены, бабушка моего сына, умирала.

Она была пожилая женщина грузинских кровей, высокого роста, добрая и уважаемая знавшими её людьми. Она работала заведующей детским садом, и, одновременно, твердой рукой направляла жизнь всей своей многочисленной семьи.

Она жила свою жизнь, простую и обычную, как все другие, день за днем, в ежедневных многочисленных заботах на работе и дома, со своими радостями и разочарованиями, большими или малыми в зависимости от обстоятельств.

Когда пришло время с соответствующей болезнью и невыносимыми болями, она приняла эту болезнь, рак, и его страдания с твердостью и безмятежностью невинно приговоренной. Она приняла свою смерть, как принимают выдох, следующий за вдохом. Это естественно и неизбежно.

В то время я позвонил ей из Грузии, из Тбилиси. Я разговаривал с ней и спросил, как она себя чувствует. Она ответила приглушенным и твердым голосом: "Надо терпеть. Это пройдет". Я положил трубку, потерянный и взволнованный.

Я представил, что, находясь в страданиях, она видит свою ускользающую жизнь как огромную гору, составленную из предметов, людей, событий, которая безмолвно распадалась на куски. В её смятенном сознании эту гору сотрясала невообразимая нечеловеческая сила, смерть. От яростных толчков гора рушилась, и в провалах появлялись предметы, люди, события, как бы новые на первый взгляд, но в действительности те же самые. Я не видел в этой горе никакой структуры или устойчивой формы, которые могли бы охватить её и поддержать её стабильность.

Я приходил к выводу, что эта гора, жизнь этой женщины, была аморфной и расплывчатой, следовательно, пустой и нецелесообразной.

Теперь я так не думаю. Я предполагаю, что я был близорук в то время, и не видел, что гора была, в действительности, живым деревом с кроной выросшей до небес. Да, это дерево умирало. Но дерево имеет свою собственную причину быть или умирать, которая нам не дана. Следовательно, у нас нет никаких оснований или средств, чтобы дерево-жизнь судить и истолковывать. Нам остается только смотреть, свидетельствовать без всякой надежды узнать когда-либо, что все это значит.

Плетений и касаний переборный след,

Росток на линии простерт прямолинейной.

Всходя прозрачность вод теряет

Стремленья и запутанность падений.

Один из рассказов русского писателя Андрея Платонова называется "В прекрасном и яростном мире". Название четко выражает русскую ментальность. Произведения Андрея Платонова вводят в этот прекрасный и яростный мир, где вы найдете в традициях русской литературы поучительную историю, мечту о необыкновенной жизни, мифический проект об улучшении мирового устройства.

Вы также ощутите там огромное напряжение, проистекающее из пульсаций жизненной силы, Любви, наполняющей человеческую жизнь. Любовь соединяет человека и природу, людей между собой и вносит в их взаимоотношения меру и гармонию, которую вы ощущаете в вас самих и везде. В камне, лежащем недвижно в земле под деревом в цвету, в начертаниях и следах, оставленных в пыли на тропинке, огибающей поле с волнующимися на ветру колосьями, пронзительных криках птиц, летящих в сером осеннем небе, небрежном жесте руки женщины в раме темного окна, в молчании всегда присутствующей смерти. Мир разворачивается перед нами как огромная прекрасная картина, в которой все соразмерно и исполнено значения.

Однако, как только люди сбиваются в кучу, компактную и непрозрачную массу, то масса начинает действовать по своим собственным законам, и происходит странная вещь. Любовь уходит, и её место занимают ярость и ненависть. В этом противоборствующем мире это также неизбежно, как падение тела вниз вследствие закона всемирного тяготения.

Весьма смутные и эмоциональные ощущения Андрея Платонова в первой половине двадцатого века относительно людской массы приобрели во второй его половине, когда утверждаются такие атрибуты общества как средства массовой информации, массовая культура, предметы массового потребления и т.д., определенную и четкую форму.

Мой приезд во Францию дал мне впервые возможность увидеть современное общество массового потребления изнутри. В нем, наряду со столь притягательными для иностранца "скромными прелестями буржуазии", сопровождающими специфически французское "искусство жить", основанное на рафинированном чувственном удовольствии, я обнаружил также его исследователей и критиков, выводы которых оказались близки моим личным, тогда еще весьма аморфным представлениям.

Человеческое общество, социум - это система, которая в ходе своей эволюции претерпела, как любая система, определенную структуризацию, выделив в себе управляемый объект, тело социума, и управляющие им органы. Тело социума обычно представлено в таких терминах как народ, нация, община, группа. В качестве управляющих органов выступают государство, политические партии, элита, правящая каста. Предполагается, что тело, существуя в пространстве социального, являет, репрезентирует себя управляющим органам через соответствующие государственные и политические структуры, что позволяет управляющим органам осуществлять целенаправленные воздействия на тело социума в целях его сохранения и последующего расширения, называемого прогрессом. В этой модели, разработанной в последние несколько столетий, есть объект управления - тело социума, субъект управления - управляющие органы, цель управления и средства управления для её достижения - средства коммуникации между объектом и субъектом управления.

Тело социума выступает в пространстве социального как генератор информации, источник и место смыслообразования. Субъект управления, воспринимая эту информацию, улавливает появляющиеся смыслы, преобразует их с учетом целеполагания и направляет телу социума новые смыслы, необходимые для его эволюции.

Процессы смыслообразования с точки зрения лингвистики описываются с использованием таких категорий как обозначаемое, некоторое содержание, и обозначающее, символ. Связка символа и содержания привносит смысл, рождает сообщение, которое подхватывается и распространяется средствами коммуникации.

В наше время, взрывной рост объема информации, возникающей и циркулирующей в социуме, приводит к качественно новым явлениям, нарушающим и искажающим коммуникационные процессы в социуме. В частности, в связке символа и содержания, образующей сообщение, роль и позиция содержания уменьшаются. Акцент смещается на сам символ, на средства сообщения в ущерб сообщению как таковому. Маршалл Маклюэн, канадский специалист по коммуникации, выразил это в известной фразе: "Средства сообщения есть сообщение". (" Medium is message.")

Яркой иллюстрацией этого утверждения является современная реклама, которая уже давно не претендует на доведение до потенциального потребителя какого-либо содержания относительно продукта потребления, а ставит целью насильственное внедрение в сознание потребителя только некоего символа, в данном случае товарного. Потребитель, в свою очередь, давно уже не ждет от рекламы никакого содержательного сообщения, а полностью заворожен символической зрелищностью разворачивающегося перед ним рекламного шоу.

Аналогичные, но более радикальные утверждения относительно изменений, происходящих в коммуникации современного социума и самом социуме, я нашел у французского философа и социолога Жана Бодрийяра, прочитав его небольшую работу "В тени молчаливого большинства, или конец социального".

Бодрийяр считает, что усиление в сообщении его символической составляющей и утрата содержательной приводят к блокировке процессов смыслообразования в коммуникационных сетях социума. Вследствие чего, такие категории как сообщение, идея и истина подменяются, соответственно, средствами сообщения, идолом и симулякром. Последний термин понимается как похожесть, видимость смысла, возникающие в результате процесса его симуляции. В этом контексте высказывание одного из участников некоего современного ток-шоу, что "Имидж - это все, а содержание - что останется" можно было бы утрированно переформулировать как "Символ- это все, а содержания и не надо".

Такая радикальная трансформация коммуникационного процесса приводит к изменению природы тела социума, ранее рассматриваемого как источник и место смыслообразования.

Истирание и остановка смыслообразования в теле социума превращают последний в молчаливое большинство, темную, недифференцированную и непроницаемую массу, своего рода социальную "черную дыру", которая не только не производит никакого смысла, но и уничтожает любой, попадающий в неё смысл. Это буквально означает конец социального. Масса, в которую превратилось тело социума, замыкается и становится сообщением только для самой себя. Бодрийяр формулирует: " Massage is message ". Что с некоторым усилием можно перевести, что "Пульсация самой массы и есть сообщение".

Обнаружение мною подобного рода суждений как бы подтверждало шекспировскую фразу - "что-то нехорошо в датском королевстве", или, во всяком случае, совсем непросто в некогда республиканской Франции .

Я покинул Россию в феврале 1992 года, сразу после либерализации цен, когда собственно и началась настоящая "перестройка". О последующих результатах я узнал из статьи Александра Солженицына "Положение в России", которую нашел в журнале "Русская мысль" (╧ 4152, 5-11 декабрь 1996), издаваемом в Париже. Ниже приводятся несколько выдержек из статьи.

"Установленный политический режим можно определить как закрытую и немногочисленную олигархию, включающую 150-200 человек, принадлежащих старой "номенклатуре" и новым русским. Единственная мотивация этих людей - власть. Одновременно, численность аппарата государственной бюрократии возросла в 2-3 раза. Проведенные экономические реформы привели к катастрофе. Либерализация цен и последующая инфляция уничтожили сбережения населения, и, таким образом, возможная база для возникновения среднего класса была уничтожена.

Приватизация привела к избыточной концентрации капитала и, как следствие, к монополизации экономического пространства. В результате, вместо рыночной экономики возникла экономика, монополизированная несколькими финансово-промышленными группами. Завершившееся слияние государственных структур власти с крупным капиталом, иногда криминального происхождения, окончательно блокирует процессы развития демократии, рыночной экономики и конкуренции".

Одна из сфер моей профессиональной деятельности в Париже была организация краткосрочных семинаров обучения для российских менеджеров. В рамках этой деятельности я встречался с большим количеством русских, различных профессий и рангов.

Всегда для меня оставался открытым вопрос: Что произошло с русскими спустя несколько лет после перестройки?

Молодой банкир из новых русских. Спортивный вид, коротко подстриженные волосы, прозрачные глаза, белая рубашка. Алкоголь вообще не употребляет.

Говорит, что работает на износ, развлекается на полную катушку, тратит не считая. Рассматривает бедность как порок, которого следует стыдиться. Бедные люди для него злонамеренны и агрессивны по определению: вместо того, чтобы нормально работать, они на улицах качают свои права и мешают ему вовремя добраться до его офиса. Вечером он любит смотреть иностранные фильмы по телевизору, по памяти цитирует имена известных американских кинозвезд.

Объясняет, что ненавидит съемки любительской видеокамерой, поскольку ему никогда так и не удалось заставить своих приятелей просмотреть то, что он сам снимал заграницей. В музее Лувр он был удивлен толпой, собравшейся около портрета Моны Лизы, и заявил громким голосом, что он лично знавал девушек и покрасивее.

Пожилая женщина. Белые волосы, спокойное лицо, ровный, хорошо модулированный голос. Очень вежлива со всеми. В настоящее время занимает высокий пост в банке, но видит будущее своей страны весьма неопределенным. "Мы потеряли что-то важное для нас. Раньше все было по-другому" - говорит она.

На нее производят сильное впечатление человеческие фигуры в полный рост французского скульптора Майоля, установленные в садах Тюильри, потому что ранее она видела в московских музеях только его небольшие статуэтки. На русском кладбище святой Сент-Женевьевы под Парижем она спрашивает о могиле писателя Ивана Бунина и вспоминает вполголоса детали из его рассказа "Антоновские яблоки". История молодого человека, приехавшего на каникулы в родовое поместье под Тулой, где он влюбился в самый разгар лета и кончил жизнь самоубийством осенью из-за неразделенной любви, застрелившись из охотничьего ружья.

Три молодых женщины, можно сказать три сексуально активных грации, динамичные, шумные, бодрые, без комплексов. Хотят все ощутить, все примерить, все купить. Одна их них произнесла замечательную по своей выразительности фразу относительно

своих подчиненных, которая отражает, по-видимому, сложившуюся сейчас в России культуру управления: "Ведь мы начальники. Если мы им скажем прыгнуть из окна, то они и сделают это без рассуждений". Они критикуют слишком строгую для них манеру француженок одеваться, потому что в Москве, как они говорят, женщины носят одежду, которая бросается в глаза, чтобы подтвердить успех

ее владелицы. Я был свидетелем их живого интереса к молодому человеку, официанту в ресторане, который был похож, по их утверждению, на поэта Сергея Есенина. Они называли молодого человека аппетитным, сексапильным и адресовали ему двусмысленные предложения, видимо нешуточные. Если я правильно их понял, то в их семейной жизни они играли доминирующие роли. Их мужья, дети, родственники рассматривались ими как декоративное обрамление их успехов в профессиональной и амурной сферах.

Мужчина сутулый и крепкий, нос слегка перебит и приплюснут. Неясно его социальное происхождение - или он из прежней "номенклатуры", или из приросшего к ней криминалитета. "Сейчас я человек, скажем, состоятельный, у меня есть средства, впрочем, и раньше их у меня хватало" - говорит он. Он очень практичен и

предлагает своей русской соседке по гостинице спать с ним вместе, принимая во внимание, что они оба находятся как бы на отдыхе в Париже. Для него является загадочным присутствие на улицах Парижа большого количества людей с темным цветом кожи, к тому же французских граждан, как ему поясняют.

В Версале ему очень понравились дворцовые сооружения и парк. "Это хорошо для короля, государственного человека, прогуляться по парку после сытного обеда, чтобы обдумать свои важные дела. Это хорошо для всех" - произносит он задумчиво. У себя в России он чувствует себя уверенно и комфортно, только вот "тамошний климат" ему не подходит. Он занимает, как он утверждает, какой-то важный пост, поэтому тем более странное впечатление производит то, что у него возникают постоянно проблемы, как с его профессиональной терминологией, так и с выпивкой за столом. Каждый раз, перед тем как выпить он произносил неизменный тост: "Пусть нам будет хорошо" .

Директор завода, крепко сбитый человек, с седыми волосами, часто улыбается. Завод держится, несмотря на чрезвычайно тяжелую ситуацию, сложившуюся в его промышленном секторе, главным образом, благодаря этому человеку. Он рассматривает завод как свою семью, настоящая его семья отходит на второй план. Чтобы вывести завод из тяжелого финансового положения и обеспечить приработок своим рабочим он изобретает немыслимые комбинации: посылает своих квалифицированных рабочих на иностранные предприятия в качестве стажеров-учеников, где они фактически работают, получая только ученическую стипендию.

У себя на заводе он пытается изменить менталитет рабочих, создать для них мотивацию работать более эффективно и жить лучше. Он обвиняет прежнюю советскую "номенклатуру" за то, что она скрывала от людей удовольствия западного общества потребления и, таким образом, отнимала у них желание и возможность устроить свои жизни по-другому. Он вникал во все детали городского хозяйства Парижа и его пригородов, задавая вопросы по поводу обилия цветов в скверах и на окнах домов, зеленых контейнеров для уборки мусора и т.д., с целью использовать полученную информацию у себя на заводе. Выпив вина за столом, он любил говорить о поэзии, женщинах, и любви.

В трагические моменты их истории русские задавали себе вопросы: Что произошло? Кто виноват? Что делать?

Какие ответы на эти вопросы можно найти в современной России?

Что произошло? Мечтатели всегда существовали в истории человеческой цивилизации - Спартак, Кампанелла, Томас Мор, Роберт Оуэн, Сен-Симон, Маркс, Ленин, Че Гевара. Эти люди мечтали создать рай на земле, человеческое общество, где люди жили бы счастливо и разумно, без насилия, социальной несправедливости, эксплуатации и частной собственности. Их мечты представлялись в форме коллективных проектов по переделке исторического процесса, по замене эволюционного развития общества на радикальные революционные преобразования. Чтобы лучше адаптироваться к внешним и внутренним изменениям, человеческое общество, как любая другая система , иногда нуждается в мутациях, допустимых в определенных пределах. Если эти пределы превышаются, и мутации становятся разрушительными, то система воспринимает это как угрозу самой себе и немедленно блокирует их во имя своего спасения.

Русская революция в октябре 1917 года попыталась насильственно реализовать миф о справедливом обществе путем создания тоталитарного режима. Этот режим показал себя эффективным в определенные периоды советской истории, особенно при наличии внешней для России опасности. Такими периодами были послереволюционная индустриализация страны, победа в Великой Отечественной войне и послевоенное восстановление экономики. При отсутствии внешней опасности можно создать заменяющий ее образ внутреннего врага для поддержания эффективности режима.

Однако, по своей природе тоталитарный режим крайне негибок и неспособен раскрыть и реализовать творческий потенциал народа, которым он управляет. Послевоенные успехи России, например, в аэрокосмической сфере, русский "спутник", определяются, главным образом, потребностью необходимого развития военно-промышленного комплекса в условиях "холодной войны", чем реализацией творческого потенциала советских людей. Стагнирующий и коррумпированный политический режим брежневского времени стал препятствием на пути экономического развития страны в новых условиях постиндустриализации и глобализации. Поэтому, наиболее активная часть "номенклатуры" в лице М.С. Горбачева, начала "перестройку", официально, чтобы реформировать существующую структуру власти, но, фактически,

чтобы удержать власть, любой ценой. В последующем, борьба за передел власти и собственности становится единственным содержанием продолжающегося исторического фарса.

Кто виноват? Имеется ряд причин, почему последняя попытка установить рай на земле имела место именно в России. Например, еще в 19 веке русские крестьяне покидали целыми деревнями свои места обитания в поисках лучшей "правильной" жизни в утопической стране, которую они называли "Беловодьем", расположенной, по их убеждению, где-то в окрестностях Памира. Они исчезали в пути, не оставив никаких следов.

Русская культура обладает рядом особенностей. В ней сильно представлена духовная составляющая, она претендует на некую мировую мессианскую роль и является коллективистской, ориентированной на группу, а не индивид, культурой. Приоритет духовного по отношению к материальному, отражена в канонах русской православной церкви, где самое важное происходит не сейчас, а в будущем, и не на земле, а на небесах. Отсюда, каждодневная жизнь человека, в общем, и его земная работа, в частности, не являются значимыми, что разительно отличается, например, от понятия работы, "угодной Богу", выдвинутого протестантской церковью, закладывающей основы нарождающегося капитализма Запада. Для русского человека важно "жить по совести", и русская пословица говорит: "Лучше быть бедным и бледным, чем богатым и вороватым".

Роль мессии, на которую традиционно претендовала Россия, определяется, отчасти, тем специфическим местом, которое Россия занимает между Западом и Востоком во многих сферах - географической, исторической, культурной.

В силу этого Россия выступала для Запада и Востока иногда как точка контакта цивилизаций, разных и взаимообогащающих, но часто рассматривалась также как граница, разделяющая несовместимое. Считалось, что у России есть какая-то своя собственная историческая судьба, своя миссия мессии, спасающего мир. В средневековье Россия рассматривала себя как прямую наследницу римских и византийских империй: "Было два Рима, Москва - третий Рим, и другого не бывать".

Коллективизм русского народа широко известен, и его следы можно найти везде. В экономике - базовой ячейкой сельскохозяйственной царской России являлась не индивидуальное хозяйство, а группа крестьянских хозяйств - община. В социальной жизни - это традиция взаимовыручки и принесения личных интересов в жертву интересам коллективным. Самопожертвование - это вообще, по моему мнению, самая сильная черта русской ментальности. "На миру и смерть красна" - говорит русская пословица. Последний фильм Андрея Тарковского, сделанный им в эмиграции на средства французских культурных фондов и шведского института кино, с участием шведских актеров и технического персонала, называется "Жертвоприношение". При создании фильма не использовалось ничего русского, но такой фильм мог создать только русский человек.

Совершенно неудивительно, что именно русский народ начинает революцию в октябре 1917 с целью обустроить земной рай, где люди будут принуждены жить по справедливости, по совести, взыскуя к духовному и принося себя в жертву ради счастливой жизни всех.

Что делать? Утрата мечты, низвержение мифа в коллективном сознании нации приводят к тяжелейшим последствиям: разрушение системы фундаментальных ценностей, идеологическая пустота, утрата ориентиров и отчуждение в сфере обыденного сознания. Все это переносится в экономическую, политическую и социо-культурную сферы общества.

Г-н Илья Пригожин, профессор Свободного Университета г. Брюсселя и Нобелевский лауреат 1977 года, считает, что эволюция открытой, неравновесной и сложной системы определяется, главным образом, процессами самоорганизации, возникающими на уровне элементной базы системы. Россия на данном историческом этапе, по-видимому, может рассматриваться в качестве такой системы. Следовательно, ее развитие также будет зависеть от малых спонтанных изменений, возникающих на всех уровнях - от коллективного бессознательного до обыденного сознания. С этой точки зрения, можно пофантазировать в каких желательных направлениях русский менталитет мог бы меняться.

Первое, необходимо избавиться от всяких иллюзий по отношению к государству и не ждать от него никакой поддержки, помощи с человеческим лицом под демагогическим претекстом, что государство - это мы. Государство - это не мы, это что-то отличное от нас со своими собственными интересами, не совпадающими с нашими. Необходимо развести уровни государственного и индивидуального, не допускать их смешения, чтобы избежать ловушки замены и подмены личного государственным.

Второе, если в условиях распада моральных ценностей общества, вы ощущаете, тем не менее, что они вам витально необходимы, то ищете их, скорее на индивидуальном уровне, внутри вас и вокруг у вас. Следует взять в свои собственные руки ответственность за свою жизнь и жизнь других, близких к вам людей, стать самодостаточным. Необходимо возродить ваши ценности, если вы их потеряли, или защитить их, если вам удалось их сохранить, исключительно исходя из ваших внутренних категорических императивов.

В парижском метро, напротив меня молодая девушка листала рассеянно какой-то журнал, на обложке которого крупными буквами, по-английски, было написано "THE MEN I LOVE" ("Мужчины, которых я люблю").

Это были откровения американской актрисы, которая представляла широкой публике список предпочитаемых ею "мужчин" из различных сфер: духовной (Далай-Лама), спортивной (Мэджик Джонсон), артистической (Джек Никольсон) и т.д. Обычный пиар среди других, эксплуатирующих сексуальность, но фраза "Мужчины, которых я люблю" осталась у меня в памяти, отчасти, благодаря своей вызывающей простоте, по-видимому, американского происхождения.

Спустя какое-то время я нашел в другом журнале интервью другой актрисы, теперь уже французской, которая на вопрос журналиста "Что вы собираетесь делать в Лондоне?" ответила, также с обескураживающей простотой, "Буду любить".

То, что секс используется средствами массовой информации для манипуляций обыденного сознания, является понятным. Основной мотивацией человека является выживание, и его базовые инстинкты, обусловленные этим, направлены на пищу, согласно французскому фильму "Большая жрачка" ("Grand Bouffe"), и секс, согласно другому американскому фильму "Базовый инстинкт" ("Basic Instinct").

Но слово "любовь", использованное в приведенных выше случаях, претендует, превзойти, как кажется, просто секс. Что это значит на самом деле?

Любовь - очень значимое слово. Вы найдете его, например, в библии: "Бог - это любовь". Некоторые атеисты также думают, что любить и быть любимым(ой) являются единственным способом существовать в этом абсурдном мире. Любовь рассматривается людьми, одиноко живущими в жестоком, бесчеловечном мире, как единственное прибежище, конечная причина всего, как Любовь с большой буквы. Путешествуя по Интернету, я нашел описание случая, когда в наше время молодой 30 - летний бельгиец предпринял неудачную попытку самоубийства от одиночества, от отсутствия в его жизни любви. Во время одного моего визита в Петербург я узнал, что философ Андрей Демичев, с которым я ранее познакомился, прочитав его книгу "Дискурсы смерти", умер внезапно, и, как говорили знавшие его люди, он "сгорел" от несчастной любви.

Существует ли связь между этими проявлениями Любви и фразами, используемыми в масс-медиа, типа "Мужчины, которых я люблю". Есть, но не та, которую мы предполагаем. Эти фразы содержат определенные сообщения, прочитываемые в рамках современной мифологии. Помощь в этом может оказать, например, работа французского лингвиста и философа Ролана Барта "Мифологии".

Миф - это слово, речь, дискурс, язык. Будучи языком, миф содержит три базовых элемента: обозначающее, обозначаемое и знак. Знак связывает первые два понятия в акте означения, появления смысла, смыслообразования. В отличие от обычного лингвистического языка миф может рассматриваться как метаязык, поскольку он использует знаки обычного языка в качестве своих собственных обозначающих.

Посмотрим теперь, как это происходит в случае фразы "Мужчины,

которых я люблю".

"Мужчины, которых я люблю" в качестве фразы обычного языка имеет обозначающим определенную грамматическую структуру, где есть подлежащее "я", глагол "люблю" и прямое дополнение "мужчины". Обозначаемым для этого обозначаемого выступает множество факторов, связанных с любовными отношениями между одним и другими, короче говоря, с любовью. Таким образом, знаком в данном случае является ассоциация, соединенность этой фразы с любовью. В определенном смысле, можно сказать, что эта фраза "облюбована", вследствие чего рождается значение, смысл любви.

Поместим теперь фразу "Мужчины, которых я люблю" в мифологический контекст масс-медиа. Будучи знаком в обычном языке, эта "облюбованная" фраза становится элементом мифического языка масс-медиа, метаязыка, уже в качестве обозначающего. Какое обозначаемое стоит за этим обозначающим в метаязыке масс-медиа?

Миф, как язык, служит для создания и передачи значения, сообщения. Таким образом, миф одновременно принадлежит и семиологии, части лингвистики, связанной со значением, в частности, с идеологией. Со стороны идеологии принципиальная функция мифа заключается в идеологизировании, то есть навязывании, вменении определенных ценностей. Мифический язык современной масс-медиа вменяет, естественно, ценности современного общества потребления. Отсюда, обозначаемым для фразы "Мужчины, которых я люблю", как, впрочем, любой фразы в масс-медиа, является определенная модель поведения потребления, навязываемая обыденному сознанию.

В данном частном случае, навязывается некая модель сентиментальных отношений, которая в наше время сверхспециализаций, демонстрируется специалистами - актерами и актрисами, преуспевшими, по всей видимости, в этой области.

Знаком в этом мифическом языке будет ассоциация, связывание "облюбованной" фразы со стереотипом социального поведения.

Но какое значение, какой смысл порождает мифический знак? Значение и смысл любви? Да и нет. Смысл любви, порождаемый этой "облюбованной" фразой в контексте обычного языка, претерпевает в метаязыке масс-медиа значительные деформации.

Помещенная в контекст мифического языка масс-медиа, "облюбованная" фраза лишается таких аспектов любви как интимность, доверительность, и вообще теряет свою сущность. Фраза становится публичной, коммерческой, пиаровской.

В качестве обозначающего в мифическом языке, она утрачивает свой привычный смысл и становится, как бы, бессмысленной. Но миф не разрушает полностью фразу. Она хорошо представлена. У нее отобрана только сущность, но не существование. Резюмируя, можно сказать, что миф только деформирует, но не уничтожает смысл "облюбованной" фразы, или более точно, он этот смысл отчуждает.

По существу, миф является украденным языком. Миф заимствует историю, изложенную во фразе "Мужчины, которых я люблю", превращает ее в пустое, лишенное смысла мифическое обозначаемое для навязывания обыденному сознанию стереотипа социального поведения. Социальный стереотип, который отражает в действительности ценности общества потребления, привязывается, цепляется здесь к смыслу любви, производимой исходной "облюбованной" фразой. Как результат, для читателей масс-медиа этот стереотип ассоциируется с Любовью со всеми ей присущими аспектами и воспринимается как нечто естественное и значимое.

В конечном итоге, читатели масс-медиа прочитывают миф как историю одновременно настоящую и нереальную, можно сказать виртуальную. Это намеренное превращение знака, образа в факт, виртуализация реальности является принципом мифа как такового. Миф перемещает своих читателей из реального, экзистенционального пространства в пространство мифическое, виртуальное.

Тотальная информатизация современного общества определяет колоссальное давление масс-медиа на людей. Люди живут все больше и больше в мире, где границы, отделяющие факты и образы, реальность и виртуальность, становятся зыбкими и проницаемыми. Мир человека виртуализируется с нарастающей скоростью, и его жизнь все больше является ему в форме мифа. Миф и жизнь становятся синонимами.

Что несет человеку эта трансформация жизни в миф: добро или зло?

На социальном уровне, в рамках происходящего процесса превращения общества индивидов в общество масс, усиления роли коллективного бессознательного, мифа выглядит неизбежным. Более общество мифологизировано, более эффективным становится самоконтроль общества как системы и более совершенным становится манипуляция сознания людей обществом.

На индивидуальном уровне, мифологизация каждодневной жизни воспринимается индивидом как угроза потери его витальности, идентичности, полного растворения индивида в коллективном бессознательном, исчезновения в безграничном океане виртуального.

3-х часовой фильм британского режиссера Питера Гринуэй "Фолз" состоит из восьмидесяти эпизодов, описывающих в жанре документального кино события ННС (Неизвестные насильственные события), которые происходят с разными людьми, фамилии которых являются "Фолз". Биография этих людей, их разговоры, отношения с другими людьми, их проблемы, их смерть и т.д. являются плодом чистого вымысла, мифом, созданным режиссером. Но в фильме жизнь этих людей выглядит как бы реальной. Или почти реальной, как выглядит, впрочем, и жизнь людей, произносящих фразы типа "Мужчины, которых я люблю", да и наша с вами жизнь тоже.

Весной, выйдя из лицея Жансон де Сайи в шестнадцатом районе Парижа, три девушки и один юноша остановились на автобусной остановке, чтобы поболтать немного перед тем, как разойтись после долгого и утомительного дня в школе.

Теперь, когда уже прошло столько времени, я вижу эту сцену как стоп-кадр из черно-белого немого кинофильма. Гротескные персонажи замерли в невероятных позах, с неестественно вывернутыми частями тела и клоунскими гримасами на их лицах. Можно вообразить, что снимаемая, крайне оживленная сцена была неожиданно прервана из-за каких-то незначительных технических неполадок. Это создавало интригу, желание до конца понять замысел режиссера, чтобы достойно оценить его попытки по реализации этого замысла.

Но в то время, когда сцена имела место, она была очень живая и меняющаяся, и место, где она случилась, было заполнено всякого рода звуками послеполуденной улицы в полном разгаре весны, яркими и переливающимися красками, зелеными, розовыми, голубыми, серебристо-белыми. На заднем плане сцены перемещались фигуры фланирующих пешеходов, от проезжающих машин бежали быстрые, скользящие тени на тротуарах, дети проносились с головокружительной скоростью, внезапно меняя направление как потревоженные ласточки в морском заливе.

Главные персонажи сцены, три девушки и юноша, формировали структуру, которая постоянно менялась, элементы которой перемешивались, сталкивались, сцеплялись между собой, причудливо застывая на мгновение как жидкий кристалл, который тут же разлетался на тысячу частиц, вибрирующих и крутящихся, и... все начиналось сначала.

Я сидел на скамейке около автобусной остановки и не мог слышать издалека слова, произносимые девушками и юношей. Но это было и неважно, потому что в их возрасте, этом нежном возрасте отрочества, форма произносимых слов важнее, чем их содержание. Слова представляют для них причудливые символы, знаки, предназначенные быть объектами созерцания или дароприношения. Поэтому интонации, детали, жесты, полутона являются настоящим содержанием их разговоров и дискуссий, живописных и эфемерных как "полет бабочки над желтым полем рапса".

Мне кажется, что в какой-то момент я осознал важность и значительность разворачивающейся передо мной сцены с участием трех девушек и юноши, как герой романа Ж.П. Сартра "Тошнота" во время его медитативного созерцания дерева и его многочисленных корней внезапно открыл для себя факт их существования, присутствия в мире. Вначале, я чувствовал себя неловко перед этой сценой, внешне столь обычной и непритязательной. Это был небольшой фрагмент каждодневной жизни, в которую мы полностью погружены, не имея желания и силы установить дистанцию к происходящим в ней событиям и, следовательно, неспособные их чувствовать и воспринимать. Но эта сцена вызывала у меня ощущение, или скорее предощущение, напряженное и смятенное, которое я сам не мог точно определить для себя. Было тягостно, но вдруг неожиданно странное, но точное чувство завладело мной. Я был свидетелем очень хрупкого и неуловимого момента, момента жизни в становлении.

Становление как философское понятие появилось уже у Платона, различавшего объекты мира, взятые в какой-то фиксированный момент времени, и которые благодаря этой фиксированности становились конечными и измеримыми, и объекты в становлении, которые бежали настоящее, находясь в межвременьи и соотносясь одновременно с прошлым и будущим. Становление смешивало все смыслы и приводило к крайней путанице. Объект в становлении, например, увеличиваясь в размере, был одновременно и большим и маленьким: он был больше, чем он был в прошлом, и меньше, чем он станет в будущем. В результате, смыслы теряются, приводя нас в конфуз и замешательство.

Три девушки и юноша находились в самой середине потока их жизни. Ручей, весело бегущий в истоке, в стране детства, становился ниже по течению широкой, полноводной рекой мира взрослых, возраста зрелости. Они были дети и взрослые или они не были ни детьми, ни взрослыми. Наивность и свежесть их поведения, их небрежные жесты и движения, их радостные, ликующие крики уже мешались с подчеркнутой важностью их искусно модулированных фраз, не скрываемой, а скорее выставляемой на показ кинематографической мимикрией их поведения, покорным принятием ими ролей, назначаемых им на весь остаток их жизни: Красавица , Добрая, Смышленая, Нерешительный.

Хрупкий и равновесный четырехугольник, который они образовывали, был разрушен появлением другого юноши, также покинувшего лицей. Он выглядел внешне более решительным и, следовательно, подходящим претендентом на роль Любовника. Любовник решительно отвел в сторону Красавицу, чтобы обсудить с ней спокойно всяческие ненужности. Другие стали расходиться поочередно, потеряв причину их временного союза. Все это напоминало фарс, виденный уже тысячи раз. Появления, исчезновения, в общем, сцены в становлении.

В то время, когда наблюдаемая мною сцена стала отходить на периферию моего восприятия, абстрактное понятие "становление" ворвалось в мое сознание и стало чем-то конкретным, почти ощутимым на ощупь. Я понял, что наша так называемая "реальность" обыденного сознания, наше социально поддерживаемое существование является нам "нормально" в форме бесконечной серой ленты, которая разворачивается, повторяя себя бесконечное число раз. Эта так называемая "реальность" убаюкивает нас, шепчет нам, чтобы нас успокоить - "все хорошо, все понятно, все просто", низводя нас, таким образом, до вегетативного, социально приемлемого состояния. Только в редкие моменты эта незыблемая "реальность" может, однако, дать трещину, пропуская в наше сознание острое ощущение "настоящего" и открывая тем самым дверь к нашей имманентной и аутентичной природе. И именно в эти самые моменты нам позволено существовать в нашей полноте, предопределенной нам изначально.

Лежа на песке,

Он проводил и стирал на нем знаки .

Они выглядели как буквы наших грез,

Которые почти можно было понять,

Но внезапно они спутывались.

Алеф

Х. Борхес

Добрая, перед тем как окончательно исчезнуть, присела на несколько мгновений на ту же скамейку, где сидел я. Она раскачивалась, как если бы она искала точку равновесия. Рассеянно скользя взором вокруг себя, она повернула голову, натолкнулась на мой внимательный взгляд и исчезла, оставив после себя слабую улыбку, милую и лучистую, которая постепенно растворялась в весеннем воздухе до самого появления моего автобуса.

"И сколько стоит медный шар? - спросил я продавца. Маленький стоит в два раза меньше, чем средний, ну а большой - соответственно - ответил мне продавец".

Этой фразой начинался рассказ "Медные шары", написанный моим другом Юрием К.

Произнося сейчас эти слова, я чувствую волну благодарности, которая накрывает меня и медленно отступает. Остаются только размытые следы, отдаленные воспоминания, возникающие, когда я думаю об этих необычных отношениях, которые связывали нас в то отдаленное время, моего друга Юрия К. и меня.

Отношения, которые по мере уходящего времени, значат для меня все больше и больше. Такие отношения называют иногда, в спешке, "дружбой".

Дружба не была, однако, сюжетом рассказа "Медные шары". Этот рассказ, как мне кажется, предлагал в форме простой истории описание особого типа символической деятельности человека - искусства, а также множественной роли, которую играет искусство в жизни человека. Правда, другой рассказ моего друга Юрия К. назывался "Воспоминания", где он признавался с юмором, что "прекрасны дружба и товарищество, только, впрочем, я их никогда нигде и не встречал".

Чтобы быть более точным, мой друг, принадлежащий, я бы сказал, скорее к эпохе Возрождения, чем нашему времени, написал множество рассказов, живописных полотен и музыкальных пьес, а когда он получил доступ к современной машинерии, то и снял на видеокамеру много фильмов.

Во всех его созданиях можно было почувствовать атмосферу преклонения человека перед чудесностью "простых" вещей и событий, собственно, перед всей жизнью. То, что он делал, волновало меня, и было некой спасительной вестью из мест, недоступных для меня в то время, когда я сам блуждал по завлекательным лабиринтам рационализации. Я благодарен ему за эту весть.

Теперь, эта фраза, пришедшая из прошлого, "И сколько стоит медный шар?" вновь рождает во мне теплое чувство и заставляет задуматься о нашей "дружбе", чтобы яснее увидеть связи, которые ткались в то прошедшее время между нами, между "шарами". Это важно, я думаю, чтобы не растерять существенное в наших отношениях, их "медь" или "золото дружбы", если угодно.

В настоящее время принято говорить, что человек - это речь, дискурс,

причем дискурс направленный, интенциональный. Человеческое общество, в современном представлении, это информационная сеть, соединяющая человеческие индивиды, субъекты, которые обмениваются взаимными сообщениями. В этом контексте, мое существование представляется в форме простой модели: я, как субъект, посылаю сообщения другому субъекту, и я получаю, в свою очередь, сообщение от другого.

Какова природа другого? Является ли он моей точной копией или он принципиально отличен от меня?

С одной стороны, мы должны быть достаточно разными, чтобы обмен информацией имел место (нет разницы, нет информации для сообщения). Но с другой стороны, у нас должно быть что-то общее, система кодификации информации, в частности, чтобы обмениваемая информация была доступна для прочтения каждому субъекту. Таким образом, можно сказать, что другой - это как я и как не я в одно и то же время.

Теперь, когда прошло столько времени, я вижу ясно то, что объединяло и различало нас в прошлом, меня и моего друга Юрия К. Мы оба сохраняли детскую очарованность чудом жизни, и мы с самого начала не принимали ее упрощенную и утилитарную интерпретацию, выдуманную компетентными взрослыми, сплошь сторонниками здравого смысла.

Мы стали сообщниками, мятежниками против здравого смысла, который не оставлял никакого места для жизни, завораживающей и таинственной. Но каждый из нас боролся за свое место в этой жизни по-своему.

Я, украдкой, с моей смиренной и услужливой маской, показываемой всем, и моей взрывной агрессией, исключительно словесной и без всяких последствий, предназначенной моим случайным собеседникам. Он, открыто, с рассеянной улыбкой, которая смущала людей, всегда пребывающих настороже и готовых к самому худшему. Улыбка придавала ему вид праздношатающегося, хотя, на самом деле, он был великий труженик.

Имея, в качестве общего, отчуждение от тоталитарного общества, хорошо организованного и всесильного, мы использовали разные подходы для отторжения социальных моделей поведения, которые нам вменялись извне.

Я, со всей моей аналитической яростностью, идущей от моего базового образования математика, пытался завершить нескончаемую работу по деконструкции понятий, претендующих на очевидность и незыблемость. Очень часто деконструкция заканчивалась просто деструкцией этих понятий, и победитель терял все, резюмируя это в короткой фразе "Ничего нет".

Напротив, мой друг Юрий К. использовал более конструктивный, и я бы сказал, феерический подход. В своих произведениях он воссоздавал, реконструировал каждодневную жизнь в форме фантастических, феерических пейзажей.

Там, люди, составленные из монохромных пятен - красных, синих, зеленых - перемещались свободно в пространстве вне поля тяжести, среди облаков, деревьев, собак и звезд. Они никуда не спешили, останавливались, когда хотели, застывая в неловких позах, как птицы на земле, иногда произносили простые слова, которые выходили как пузырьки воздуха из глубин вод, ясных и прозрачных. Они собирались небольшими группами и играли музыку, напоминавшую "рассохшиеся звонко плоды в зное летнего дня".

У меня иногда возникало ощущение, что нам удалось, при всех наших различиях, провести вместе время в этой чудесной фантастической стране, которая существовала только в наших совместных фантазиях. Впрочем, это нисколько не мешало нам воспринимать эту страна как реальную и для нас предпочтительную.

Дружба соединяет человеческие существа, выхватывая их из хаотического мельтешения в потоке жизни и сбивая в непредсказуемые конфигурации, которые исчезают к взаимной горечи или остаются навсегда. Дружба является знаком отличия и привилегией человека, его жизненной потребностью в другом, чтобы сосуществовать с ним, разделять и обсуждать важное и существенное, жить и существовать через это чувство взаимной зависимости и обусловленности.

Но на какой основе возникает дружба? На первый взгляд, можно сказать на симпатии. Этот человек мне симпатичен, будем дружить. Но это не очевидно. В нашем коммерциализированном обществе, быть симпатичным предполагает, прежде всего, быть приятным для потребления. Если вы рассматриваетесь симпатичным, то это, в первую очередь, благодаря тому, что вы можете предложить разнообразные потребительские услуги - деловые, развлекательные, защитные и т.д. Другой в этом контексте рассматривается, исключительно, как необходимое функциональное дополнение в акте потребления. Такого рода отношения напоминают скорее отношения, существующие между производителем и потребителем, чем те, которые рассматриваются как дружеские.

Заменим симпатию на эмпатию, которая означает соучастие в жизни другого, сопоставление и обмен жизненным опытом, прожитым раздельно, попытка слияния с другим. Если эмпатия лежит в основе дружбы, то дружба становится экстраординарным явлением, близким к любви. Иногда дружба переходит в любовь, как, например, в случае поэтов Поля Верлена и Артюра Рембо.

С моим другом Юрием К. мы разделили многое: впечатления, мысли, игры и увлечения. Мы создавали совместные живописные картины. Одна из них, огромная фреска, созданная по заказу уездного санатория, затерялась где-то среди бескрайних просторов России. Другая, предназначенная для какой-то художественной выставки, была отклонена выставочной комиссией, у которой возникли серьезные сомнения относительно подлинности двойного авторства картины. Мы также писали общую книгу, печатая части текста на пишущей машинке по очереди. Книга заканчивалась, как я помню, моей фразой "И воды объяли душу мою", которая имела для меня, по-видимому, какое-то мистическое содержание.

Мы соединяли наши поэтические тексты в единый коллаж, который прилюдно пелся нами в виде протяжных меланхолических песен, в сопровождении нашего же совместного аккомпанемента на рояле. Мы стали производить фильмы из диапозитивов с нашими текстами, озвученными на магнитофоне, после того, как посмотрев фильм французского режиссера Криса Маркера "Взлетная полоса", составленный из одних стоп-кадров, я понял, что жест остановленный может быть интереснее жеста в движении.

Наше сотрудничество проходило как диалог на равных, когда собеседники, абсолютно доверяя друг другу, обмениваются посланиями, чтобы поверить и проверить что-то важное для них обоих, что они чувствовали одновременно.

Иллюстрацией этого почти совершенного взаимного понимания и доверия были спектакли театра импровизации, которые мы представляли иногда для наших друзей и широкой публики. Перед началом спектакля, зрителям разъяснялось, что мы, два автора, написали детальный сценарий, разработали все мизансцены и выучили наизусть роли, чтобы показать сейчас спектакль к удовольствию присутствующих зрителей. Все это была неправда. Все импровизировалось на месте. Удовольствие появлялось в ходе представления, но это было удовольствие для нас, создающих здесь и сейчас действие на сцене. Скорее эйфория, чем просто удовольствие, возникала у нас от чувства абсолютной свободы существования в пространстве нашего совместного воображения, помещенного на сцену. Это чувство присутствовало у меня, когда я, упакованный в старые газеты и положенный на полированную крышку черного рояля, скользил на ней как в безвоздушном пространстве и прислушивался к неведомой речи, свободно текущей из меня. В ходе спектакля граница между искусственно создаваемой нами жизнью и так называемой "реальной" жизнью истончалась и исчезала. Присутствующие зрители способствовали, не ведая того, преобразованию этого странного действия на сцене в произведение искусства, так же, как рама придает раскрашенному холсту статус живописной картины, перед тем, как она будет повешена на стену.

Триптих английского художника Фрэнсиса Бэкона, купленный парижским центром искусств Жоржа Помпиду, представляет человека, сидящего на унитазе, в кресле и на полу. Художник в своей яростной манере разрывает человеческое тело, деформирует его, сплавляет с предметами его окружения. Триптих производит сильное впечатление как образ состояния души, затерянной во враждебном и стерильном мире. Это произведение искусства, исследующее глубины человеческой натуры, заняло уже достойное ему место в культуре. Однако, автора триптиха вдохновила на его создание совсем простая история.

Это история дружеских отношений Фрэнсиса Бэкона и одного простого человека из Лондона, которому Бэкон предложил поехать вместе с ним в Париж. В Париже, в гостинице, этот человек без всякой видимой причины напился пьяным и принял большое количество снотворного. После чего, он пытался устроиться спать в кресле, затем его вырвало в унитаз в ванной, из которой он выбрался и упал на пол в спальной. В конечном итоге, этот человек умер.

Триптих, будучи признанным произведением современной живописи, является, в то же время, просто свидетельством, почти документальным, прерванной дружбы.

Глухорожденный в темных водах,

Камень, расколотый вдоль.

Следуя взглядом падение птиц стаи,

Свивание рассеянных блесток в долгую вертикаль.

В настоящее время, мой друг Юрий К., к сожалению, занят исключительно процессом клонирования всех типов своих прежних произведений на компьютерной основе, что захватило его настолько, что, практически, он прекратил создавать новые. Много раз я обращался к нему с предложением уничтожать его уже созданные произведения, чтобы он смог создавать новые, но он отклонял это просьбу как необоснованную.

Париж - это город-космополит, Ноев ковчег. У меня всегда была потребность открыть для себя другие культуры, узнать людей других стран, представления о которых формировались у меня на основе прочитанных книг, увиденных фильмов, моих собственных фантазмов. Похожи ли мы или они отличны от меня как марсиане?

Теперь я получил эту возможность видеть, слушать их, говорить с ними напрямую.

Женщины больше расположены делать признания, чем мужчины. Последние заняты, обычно, чем-то намного более важным и не желают терять попусту время. Я предпочитал больше слушать других, чем говорить сам. Поэтому я придумал искусный метод, чтобы заставить женщин разговориться, играя на их склонности к самолюбованию. У меня была видеокамера, и я предлагал

женщинам сыграть в игру: я их снимаю камерой как кинозвезд, задавая им вопросы, на которые они отвечают по своему усмотрению. Это было просто, и, кроме того, я предлагал им сниматься на открытом воздухе, в живописном окружении Булонского леса или парка Монсури. После нескольких колебаний, женщины, как правило, соглашались.

Отснятая видеокассета подвергалась затем определенной процедуре, с целью привнесения элемента случайности, неожиданности и неоднозначности. Я записывал на уже снятый фильм различные фрагменты, которые я снимал в самых случайных местах: на улице, в метро, музеях, в залах кинотеатров. "Врезка" этих фрагментов в отснятый фильм также производилась случайным образом. Я не выбирал специально для них места на видеокассете, и поэтому результаты этого монтажа нельзя было предвидеть заранее. В определенном смысле, это был фатальный монтаж.

Результаты фатального монтажа, которые можно было увидеть при окончательном просмотре кассеты, иногда превосходили все ожидания.

Я делал эти фильмы в 1992-93 годах, задолго до появления фильма американского режиссера Содерберга "Секс, видео и обман", в котором герой фильма также снимал на видеокамеру признания женщин. Поэтому, я думаю, что я располагаю определенным приоритетом в этой области с моими отснятыми любительскими кассетами в качестве вещественных доказательств.

Кармен была испанкой. Она мне напоминала старинную египетскую статуэтку из слоновой кости, которую я видел в Лувре. Пяти сантиметров высотой, датированной две тысячи лет до рождества Христова. Ее голова, запрокинутая немного назад, опущенные плечи, полузакрытые глаза. Она смотрела вперед, далекая и недосягаемая, готовая принести себя в жертву, которая не была нужна.

В своих признаниях Кармен вспоминала о своем детстве, жизни в городе, который ей казался кладбищем, долгих прогулках на велосипеде со своим дядей в окрестностях города. Дядя ей рассказывал каждый день фантастические истории, в которых она была принцесса на затерянном в море острове, где она жила между небом, " el cielo ", и землей, " la tierra". Кармен произносила эти испанские слова по-испански с "л", плотным и тяжелым, и "ррр", похожим на весенний гром. В историях, рассказываемых ей дядей, воображаемое, воздушное, яркое заменяло реальность: серую, скучную реальность жизни родителей Кармен и враждебную реальность франкистской Испании с вездесущим тоталитаризмом и удушающим конформизмом каждого дня.

Старший брат Кармен, "блудный сын" семьи, анархист и мятежник, был единственным человеком, с которым она могла разделять свои душевные смятения и чаяния.

Однажды он исчез, и только спустя шесть месяцев поступила информация, что он находится в Италии. В то время Кармен испытывала чувства угнетенности и виновности, потому что ее родители рассматривали ее как "падшую душу", которая способна была пойти по стопам своего старшего брата. "Но я не думаю,

что я была падшей. Потому что настоящая падшая никогда не признается, что она падшая" - говорит она, наклоняя голову и улыбаясь.

В двадцать четыре года Кармен познакомилась с Гвидо, итальянским другом ее старшего брата, и влюбилась в него. Она убежала из дома, чтобы жить с ним вместе. Это было тяжелым ударом для ее родителей, и они прервали всякую связь с ней не некоторое время. "Гвидо отличался тогда от других людей. У него были свои собственные мысли, свои идеи. В то время он знал, что ему нужно делать. С ним я чувствовала себя в безопасности. Сейчас он изменился. Он стал более благопристойным, как, впрочем, и мой старший брат. Он очень практичен и внимателен ко мне. Но мы поменялись ролями, и теперь это я , кто защищает его от внешнего мира, это я, кто придает смысл его жизни. Иногда мне становится тяжело нести одной всю эту ответственность. Я люблю его. Мы оба приняли решение, что у нас не будет детей" - говорит она.

Однажды мы были с Кармен в кино, где смотрели фильм Джона Кассаветиса. Она сидела рядом со мной, тихая и неподвижная, в странной позе уснувшего ребенка. Я смотрел на нее украдкой, запоминая удлиненный профиль ее лица, ее дыхание, медленное и неровное, еле заметные движения ее рук на ее коленях .

Было видно, что мой взгляд смущал ее. Она повернулась ко мне, хотела что-то сказать, но ограничилась только слабой улыбкой.

Ты, которая опаздывает,

Не будешь уже той, какой ты была,

Нет, ты не была моей!

Где же, где ты, которая,

Которая не была моей ?

Хуан Рамон Хименез

Кармен покинула Францию и вернулась к себе в Барселону.

Я тебя еще увижу,

Уверен, поздно или рано.

Это неважно,

Важно, что знаю,

Что ты есть,

Как ты есть в моей памяти.

Кассету с записью признаний Кармен я послал ей по почте в Барселону. Она смотрела кассету вместе со своим мужем Гвидо и потом написала мне, что ей было неловко видеть себя на экране.

С моей женой Галей мы посетили Кармен и Гвидо в Барселоне. Там, за обедом мы поссорились с ней во время нелепого политического диспута. Я крайне сожалел об этом, поскольку наши дружеские отношения прервались.

У меня ощущение,

Что мы были вместе

В этой истории,

Которую я сочинил для тебя и меня

Чтобы любить и быть любимой.

Я люблю свою жену Галю. Это мне кажется настолько очевидным, что я с трудом нахожу слова, чтобы описать наши с ней отношения, простые и прозрачные.

Галя - русская, как и я. Она мягкая, прелестная и нежная. Она избегает толпы и предпочитает быть одной. Она любит детей, старых людей, животных, особенно собак, грибной суп и гречневую кашу, которую она именует греческой, полевые цветы и меня, в виде исключения. Ей нравится заботиться о других, утешать грустящих детей, работать на огороде, читать однажды прочитанные книги, говорить с подругами по телефону, готовить простую пищу, писать письма и дневники. Ей не нравится быть зависимой от других, приходить с опозданием, не выполнять взятых обязательств. Она очень не любит беспорядок

и неряшливость в доме, нахальство и наглость у людей.

В начале наших отношений лежит несчастный случай. Галя приехала однажды из Петербурга, где она проживает и сейчас, в Москву, в командировку в институт, где я работал в то время. Когда она шла по обледеневшим тротуарам улиц Москвы, она поскользнулась, упала и сломала левую руку у локтя. После наложения гипса она оставалась в больнице около месяца, и я, воспользовавшись этим, посещал ее там неоднократно. При первых встречах она была очень сдержанна и посчитала меня за довольно странного человека, речи которого

стесняли ее, и который задавал ей необычные вопросы. Иногда это раздражало ее, но я продолжал говорить, и постепенно цепочки слов, произносимых мною, произвели чудо. Она стала слушать меня, и мне удалось передать ей сообщение обо мне, моих мыслях, чувствах, моей картине мира. Я представляю себе, что для нее это были стерильные пейзажи, пустынные и заброшенные, над которыми

парил одинокий ум в поисках недосягаемого совершенства. Инстинктивно, как любая женщина, она чувствовала трагическую сторону человеческой жизни, "горький вкус земли во рту". Будучи сама наполненной жизнью, она не могла разделить со мной мои беспокойства и тоску, но по своей участливости, благорасположенности она могла их принять, помочь мне, если бы смогла, нести тяжесть моих сомнений и страданий. Она начала меня любить.

Я вспоминаю ее силуэт против заиндевевшего окна в мягких лучах заходящего зимнего солнца, вижу ее легкую улыбку, когда она бросала крошки хлеба серым уткам, плавающим под мостом на Фонтанке, чувствую слезы в ее голосе, когда она говорит о допущенной в отношении других несправедливости, слежу глазами

за ее мокрыми руками, которые касаются и перемещают овощи на белой тарелке, наблюдаю ее лицо, спокойное и ясное, когда осенью, в Южной Эстонии, она смотрела на сухие листья, красные, желтые, упавшие на зеркальную черную поверхность озера. Я хочу верить, что я удерживаю в памяти все ее жесты, когда мы были вместе, все слова, произнесенные во время наших бесед, все знаки внимания и расположения, которыми мы обменивались. Я люблю ее.

Он стоял на балконе, спиной к солнцу,

А она сидела в комнате за столом.

Их разделяло стекло окна,

И он отражался в нем таким образом,

Что его двойник стоял у ее плеча, чуть сзади.

Она была задумчива и подняла руку,

Чтобы поправить волосы.

И в это время туча открыла солнце,

Стакан на столе, она и ее рука у виска

Стали радужными в солнечном свете.

Он наклонился, положил руку на ее плечо,

Желая сказать, что день сегодня хороший,

Но вспомнил, что отраженья не говорят обычно,

И отвел руку обратно.

Ему представилось, что граница, разделяющая их,

Как, впрочем, и всех людей, живущих в этом доме,

Прозрачна как стекло в окне, когда он стоял на балконе,

А она сидела в комнате за столом, и была задумчива.

Баллада об отражении в окне.

Лейе, Кяэрику, 1988

Галя принесла мне в дар нежность, доброту, полноту жизни, понимание со стороны другого. Мои сомнения, чувства отчужденности и потерянности стали менее присутствующими и настойчивыми. Галя вбирала и растворяла их в себе, как море, которое отступает, раскрывается перед натиском порывов

ветра, заключая их в свои объятия, и буря смиряется, и вскоре спокойные и глубокие воды расстилаются в вечном движении под серебряным светом полночной луны.

Моим третьим женским персонажем является Наоми, молодая худенькая японская девушка, легкая и подвижная как ребенок.

Она напоминала гейш, представленных на старинных японских гравюрах: бестелесные образования, волнующиеся как длинные морские водоросли и принимающие элегантные позы, выполняющие функции скорее эстетические, чем физиологические.

Но для Наоми это была только обманчивая видимость. Внутри ее телесной оболочки, ее теплой и трепещущей плоти, хрупкая Наоми уже начала чувствовать пробуждение темных, мощных импульсов, ранее для нее неведомых. Наоми открывала для себя глубоко скрытые корни ее чувственности и эстетику раскрывающегося

как цветок женского тела, обусловленные ее восточной культурой и столь впечатляюще представленные в фильме японского режиссера Нагиса Ошима "Империя чувств". В этом фильме сексуальность, эротическая энергия, выступили как основополагающий принцип микрокосмоса жизни владельца публичного дома и его служанки, воссоздавая в таком виде принцип макрокосмоса вселенной,

представленный в древних индуистских религиозных верованиях и философских системах.

Наоми была уже готова услышать этот зов, исходящий из бездонных глубин ее тела, где соединялись непостижимым образом импульсы желания и разрушения, воля к жизни и воля к смерти. Она смутно предчувствовала, что ее тело становилось местом этого недопустимого, но и неизбежного слияния, превращалось в заложника вечного противостояния жизни и смерти, бытия и ничто. Позже, я нашел следы подобного мироощущения и в современной западноевропейской культуре, в частности, у французского философа Жоржа Батая в его книге "Эротизм" и английского кинорежиссера Питера Гринуэя в фильме "Настольная книга".

Кажется, что Наоми была в самом начале тех открытий, которые ей предстояло совершить, и поэтому в своих признаниях перед моей видеокамерой она много говорила о других вещах, об открытиях и разочарованиях своего детства.

"Когда я была маленькой, я ненавидела школу" - была ее первая разоблачительная фраза. "Я была уродина, тощая, длинная как жердь и мальчишки смеялись надо мной. Мне было хорошо только с моим младшим братом Кинтаро" - продолжает она.

Относительно сопоставления Японии и Запада она говорит следующее: "Японское общество очень информатизировано, и оно накладывает на людей очень эффективную самоцензуру. Это хорошо, но меня это раздражает. Для японцев высшей ценностью выступает "не упасть на свое лицо, не испытать стыда", в то время как западные люди постоянно добиваются чести и славы. Поэтому японцы являются более скромными и сдержанными по сравнению с западными людьми, которые часто крикливы и надменны".

Это можно интерпретировать как противопоставление поведенческих стереотипов, выступающих в форме позитивной мотивации и ориентации на результат у западных людей и негативной мотивации и ориентации на процесс у японцев.

К моему удивлению, Наоми признается, что важной для нее книгой, прочитанной ее в отрочестве, была повесть Ги де Мопассана "Жизнь женщины". Согласно Наоми героиня повести стала жертвой предательства со стороны ее родителей, мужа и детей.

Чтобы избежать такой личной катастрофы, Наоми предпочитает быть независимой и не доверяет никому. "Я очень сильная, но одновременно я чувствую себя слабой" - такой фразой она заканчивает нашу беседу.

Я сделал для Наоми копию записанной видеокассеты, добавив туда мое чтение на русском языке переводов японской поэзии, хайку. Однажды, Наоми исчезла вместе с кассетой из моего поля зрения, не оставив никаких следов. Где же теперь находится моя кассета ?

Я вошел в эту больницу, расположенную в окрестностях Москвы, первый раз в 1984 году. В то время у меня была "нормальная" болезнь - небольшое уплотнение во рту, справа под языком. Врач осмотрел мой рот и сделал пункцию уплотнения. После анализа пункции он сказал, что у меня нет ничего серьезного, это была доброкачественная опухоль, аденома, и он советовал сделать мне

небольшую локальную операцию по ее удалению. Опухоль была удалена, и я должен был остаться в больнице еще на десять дней, ожидая результаты гистологии удаленной ткани. Но я уже знал, что моя опухоль была доброкачественная.

Десятый день моего пребывания в больнице падал на пятницу. Утром в пятницу я попросил врача отпустить меня домой. "Мы не получили еще результаты вашей гистологии из лаборатории" - сказал врач. Я знал, где находится лаборатория, и тут же отправился туда. Лаборатория располагалась на втором этаже отдельно стоящего здания, на первом этаже был больничный морг. Лаборантки сидели за длинными столами, на которых стояли большие прозрачные сосуды с жидкостью. "Жидкостью, по-видимому, был формалин". На дне сосудов лежали деревянные нумерованные дощечки рядом с кусочками человеческой ткани. "Ваш анализ готов, и я сообщу результаты врачу" - сказала женщина, посмотрев в толстый журнал. Я вернулся в больничный корпус.

Я помню все детали моей встречи с врачом. Я вхожу в вестибюль больничного корпуса через дверь, расположенную слева. Врач, покидая больницу после дежурства, спускается в вестибюль через дверь справа. Двигаясь навстречу друг другу, мы встречаемся в центре вестибюля, который в данный момент пуст, никого нет. Персонаж, двигающийся слева, легко одет в спортивные брюки и свитер. Персонаж справа несет на голове огромную шапку из серого

меха и одет в темное зимнее полупальто.

"Это не аденома, а цилиндрома" - говорит врач. "Что это значит ?" -

думает больной, и я спрашиваю: "Что это значит ?". "Цилиндрома - это опухоль переходного типа, между доброкачественной и злокачественной" - объясняет врач. "Это неясно" - думает больной, и я говорю: "Что теперь будет ?"."Поведение цилиндромы, в общем случае, непредсказуемо. Будем вас наблюдать" - заканчивает врач и удаляется. Я остаюсь один. В вестибюле появляются люди, и я направляюсь к телефонной кабине, чтобы позвонить родителям.

Прошло два года. В течение этого времени я регулярно посещал больницу. Врач щупал в моем рту место удаленной опухоли. На этом месте образовалось что-то вроде рубца. Присутствие этого рубца создавало проблему для врача: "Что делать с больным В.?"

Я, больной В., носил в своем рту этот рубец как знак моей исключительности, которая делала меня непохожим на других людей. В самом начале этот знак вызывал во мне чувство утраты ориентации в каждодневной жизни. Но потом я привык. Сам факт осознания моего возможного исчезновения добавил что-то специфическое к моей жизни и сделал ее, если можно так сказать, более "естественной". Потому что противоестественно писать книгу своей жизни, предполагая, что чернила в ручке никогда не кончатся. Конечный ресурс чернил заставляет при написании книги отмечать в ней самое важное и опускать несущественное.

В ходе наших бесед с врачом я постепенно узнавал, что мой "рубец" называется теперь "рецидив" и следующая операция будет "радикальной". Полость моего рта, справа под языком будет полностью удалена, и чтобы закрыть образовавшуюся дыру, на это место будет подшита полоса кожи с моей шеи.

Утром, перед моей второй радикальной операцией, мне сделали успокаивающий укол. Впрочем, я чувствовал себя спокойно и без укола. Я заметил это, когда стоял перед окном, наблюдая людей на улице. По-видимому, мои отношения с людьми прерывались, и я оставался полностью один. Когда появилась каталка, чтобы отвезти меня в операционную, я разделся, лег на нее, и меня покрыли одеялом. Каталка двигалась по коридору к операционной, и я чувствовал телом холод, исходящий от металла, на котором я лежал. Дверь операционной открылась и затем закрылась, обозначая таким образом начало важного этапа в моей жизни.

Я не помню лица людей в операционной. Один из них приблизил черную трубку с маской к моему лицу и сказал "Подыши немного кислородом". Маска зависла на какой-то момент перед моим лицом и, не касаясь его, начала обратное движение вверх. В верхней точке ее удаления я перестал чувствовать свое тело и "воды объяли душу мою". Я предполагаю, что мышцы моего тела расслабились, и мое лицо стало спокойным и умиротворенным, каким оно никогда не было.

"Операция продлится часа полтора, может быть, два. Если все пойдет хорошо, то сможем управиться и за час" - говорил мне врач перед операцией. Все время, в течение которой длилась операция, маленькая старая женщина, моя мать, не находила себе покоя и повторяла мысленно "Боже, помоги ему". Моя мать не верила в Бога, но мы любили друг друга, и ее любовь приняла такую форму в этой ситуации.

Вместо двух часов операция длилась пять, и мне кажется, что это вполне допустимое время для той метаморфозы, которое претерпело мое лицо. Мне удалили всю полость рта, справа под языком, обнажив кости челюсти. В ходе удаления тканей врач должен был следить за тем, чтобы основные сосуды, кровеносные и нервные, не были бы перерезаны. Это очень деликатная процедура, потому что представьте себе, что вы купили на рынке кусок мяса, в котором нужно сделать довольно сложный вырез, сохраняя при этом нетронутыми множество волокон, пронизывающих весь этот кусок. К этому надо добавить, что процедура должна быть выполнена как можно быстрее, и исправления допущенных ошибок не допускаются. Чтобы закрыть вырезанное отверстие на моем подбородке, врач наложил на него полосу кожи, длиной, примерно, двадцать сантиметров, взятой с моей шеи. Один конец этой полосы не был отрезан в районе моего правого уха, чтобы обеспечить кровообращение во всей полосе, необходимое в ходе ее дальнейшего приживления. Полоса была пришита к моему подбородку снизу с использованием множества внешних и внутренних швов. Из-за длительности операции у меня начался отек горла , и меня поместили после операции в реанимационную палату, где меня подключили к аппарату искусственного дыхания. Сознание ко мне вернулось только вечером следующего дня. Мне остается только догадываться о том, что происходило с моим телом до этого момента .

Если смотреть издалека и немного сбоку, то мое тело, вытянутое на столе и покрытое белой простыней, выглядело вполне пристойно, и только в области головы возникало что-то недопустимое. При приближении к телу со стороны ног, виднелись или точнее угадывались ноги, скрытые простыней, со ступнями, повернутыми наружу. Ноги, вследствие какой-то их противоестественной неподвижности, походили на трубы, далее возвышался холм грудной клетки и руки, которые заключали ее в себя. Неловкость возникала уже тогда, когда замечалось отсутствие каких либо ритмических сокращений грудной клетки. И она переходила в крайнее недоумение при рассмотрении места, где должно быть лицо. Это было что-то округлое, ровное и гладкое, с отходящими от него двумя трубками, одной, большой и черной, и другой, поменьше и прозрачной. Все это освещалось ослепительным люминесцентным светом, падающим сверху. Тело было абсолютно неподвижным.

Единственное в палате, что двигалось, были части машины, установленной рядом с телом и связанной с ним этими двумя трубками. Машина производила регулярный и низкий шум. Этот шум был единственным персонажем в этой мизансцене.

Когда сознание вернулось ко мне, и мои глаза открылись, я понял, что мое зрительное поле очень сузилось. Налево и направо я видел все размытым и белым, это были бинты, покрывавшие мое лицо. Прямо передо мной простиралась плоская белая равнина простыни. В этой белизне, где-то сбоку что-то делала ритмически черная трубка, выходящая, как мне казалось, из моего рта. Я не ощущал свое неподвижное тело, и у меня не было никакого желания двигаться. Место, где я находился, меня не интересовало. Впрочем, это была, конечно, больница.

Мое первое ощущение было связано с черной трубкой, которая, как я понимал, позволяла мне дышать. У меня было впечатление, что трубка погружена в мой рот очень глубоко, до самих легких. И мне казалось, что выделения из моего горла забили трубку, воздух через нее не проходит, и я не могу дышать. В действительности, машина рядом со мной дышала за меня, но я этого не знал. Паническое ощущение невозможности дышать вызвало конвульсии моего тела.

Мышцы напряглись, но мои руки и ноги были привязаны, и видимых движений не происходило. Этот момент был критическим для меня. Вся животная, витальная сила моего тела приготовилась противостоять приближающейся опасности, разрушению, хаосу, смерти. Но моя прожитая жизнь, накопленный мной опыт чувств и мыслей, мой рассудок не находили ни малейшей причины для продолжения борьбы за жизнь, и силы моего тела оставили меня. Фактически, я отказался жить, я был готов умереть. Великое спокойствие спустилось на мою душу. Мое тело через подрагивание моей грудной клетки, через судороги моих мышц еще продолжало

бороться, но уже против моей воли. Я был мертв.

Ощущение было настолько ясным и сильным, что, несмотря на его краткость, оно осталось надолго в моей памяти.

Я взвесил все, все оценил в уме,

Годы, которые предстояли мне,

Не стоят дыхания, чтобы жить,

Не стоили также и годы уже позади.

В равновесии с жизнью пришла эта смерть.

Йетс, "Ирландский летчик предвидит свою смерть"

Позже, выйдя из больницы, я смог обдумать и облечь в точные слова то, что произошло со мной в реанимационной палате. Я их привожу, хотя и не разделяю их полностью сейчас, много лет спустя.

Я думал тогда, что в пограничной ситуации, где человек приближается к границе, разделяющей человеческое и нечеловеческое, его видение концентрируется на одном единственном ощущении. Человек полагает, что это ощущение даст

смысл его жизни, но, в общем случае, это не происходит. Человеческая жизнь сама по себе не имеет смысла. Она может его приобрести только будучи помещенной в какой-то определенный контекст. Человеческая жизнь становится осмысленной только как часть какой-то целостности, человечества, универсума. В этом случае она выступает как звено бесконечной цепи, объединяющей прошлое до рождения и будущее после смерти. Смысл жизни проявляется в форме идеи, конечной причины бытия, абсолютной веры. Присутствие смысла придает человеку силы выстоять перед лицом неизъяснимого, нечеловеческого, не потеряться, сохранить свое человеческое достоинство.

Что касается моего частного случая, то я не был одержим никакой идеей, не верил в конечную цель бытия и был атеистом. Побудительным мотивом всей моей предыдущей жизни, насколько я помню, было только любопытство. Причем, мое любопытство было пассивное по своей природе, я был скорее наблюдатель, чем активный участник. Моя настоящая жизнь не имела преемственности с моей прошлой жизнью, и я не видел ее проекции в будущее. Поэтому моя жизнь того времени не имела смысла, и вот почему я утратил желание жить в тот самый момент, когда я думал, что я задыхаюсь в реанимационной палате.

На второй день после операции из меня удалили подведенные трубки, и я начал дышать сам по себе. Затем меня перевезли в обычную палату. В ходе переезда каталка подскакивала на выщербленных плитках коридора, и моя голова перекатывалась на ней как тряпичный мяч. Мое пребывание в реанимационном отделении подошло к своему концу, и я снова был среди людей.

Некоторое время я провел в постели с капельницей. Потом я стал вставать в туалет и на перевязки. Физически я очень ослаб и остро реагировал на все контакты с людьми. Мои отношения с людьми, странным образом, стали значимыми и существенными для меня. Я часто и без видимой причины волновался, и иногда у меня возникала потребность плакать. Несколько эпизодов, приведенных ниже, дают представление о моем состоянии в то время.

Эпизод первый. При моей первой перевязке присутствовали врач и перевязочная сестра Т. Меня посадили в кресло, похожее на зубоврачебное, и сняли бинты. Врач направил на мое лицо ослепительный свет лампы. У меня не было никакого представления, что стало с моим лицом, ртом, шеей. Я их больше не чувствовал. Врач осмотрел мое лицо и шею и потянул вниз мою нижнюю челюсть. Он сморщил нос, по-видимому, от запаха, исходившего из моего рта, и сказал: "К сожалению, пришитый лоскут кожи некрозирует, надо чистить". Он взял в руки что-то блестящее металлическое и начал вырезать кусочки мяса в моем рту. Сначала я ничего не ощущал, но потом мне стало плохо, и я сильно побледнел. О последнем я мог судить, наблюдая кончик моего носа.

Я знал, что врач делает необходимую для меня работу, и я знал также, что пришло время принять для меня страдание, маленькое, но все же страдание. Ранее, размышляя о моих предстоящих страданиях, я принял для себя, что человек страдает один, и никто не может разделить с ним его страдания. Поэтому я хотел сконцентрироваться, чтобы встретить мою боль и максимально удалиться от кресла, где я находился, и от людей, которые его окружали. Это не было просто, и в какой-то момент я увидел близко, слева от меня, лицо перевязочной сестры Т.

Работа сестры Т., помимо прочих многочисленных обязанностей, включала также помощь врачу при перевязках больных. Сестра Т. многие годы, все дни недели, за исключением субботы, воскресенья и праздников, участвовала в перевязках больных, делала уколы, останавливала кровь, очищала раны от гноя, накладывала бинты. Она видела бесчисленные обезображенные человеческие лица, и множество раз была свидетелем страданий, унижающих людей.

Когда я увидел перед собой глаза сестры Т., я осознал, что ей не был безразличен больной, сидящей перед ней в кресле. В ее глазах я увидел сострадание. Она страдала вместе со мной, это было что-то невероятное. Смотря в глаза сестры Т., я ощутил, что все человеческие существа, взятые вместе, живущие сейчас, уже умершие и которые будут жить потом, соединены общим чувством сострадания. Позже, когда я вышел из больницы, это ощущение начало постепенно исчезать. Но его следы остались в моей памяти, по-видимому, навсегда. Я иногда испытываю жалость к людям, которые думают, что они, кажется, не нуждаются ни в каком сострадании.

Эпизод второй. Мои двое коллег по работе пришли навестить меня в больнице. Пошел уже второй месяц моего пребывания в больнице, и моя жизнь ранее, до больницы, виделась мне теперь в отдаленном прошлом. Я редко вспоминал своих коллег по работе. Теперь они сидели передо мной как когда-то прежде, и я не знал точно, как мне себя вести с ними. Мой коллега С., обычно активный и возбужденный, выглядел усталым и опустошенным. Мой другой коллега В., всегда хорошо одетый и организованный, готовый к выполнению четко поставленной цели, находился именно в таком состоянии. Оба они рассматривали больницу, мне показалось, как временную стоянку для людей, которые нуждаются в технических услугах и ремонте. Когда необходимые работы будут выполнены, то люди продолжат свой обычный неумолимый бег.

После обмена незначащими фразами в начале встречи пришло время начать мой рассказ о моем нахождении в больнице. Надо сказать, что в это время у меня были проблемы с артикуляцией моей речи, но мои коллеги деликатно делали вид, что они не замечают этого. Я говорил невразумительно о моей операции, перевязках, сестре Т., моих странных ощущениях, и внезапно я ощутил невозможность сообщить моим коллегам о важности всех этих событий, как для меня, так и для них в их отдаленном будущем, как мне представлялось. Меня переполнили чувства, и я начал плакать. Это было не к месту, но я не смог удержаться. " Поплачь, будет легче" - сказал мой коллега С., и он добавил, чтобы подбодрить меня: "В подобных случаях я тоже плачу". Вскоре я перестал плакать, и мы начали обсуждать проблемы, относящиеся к нашей совместной работе.

Эпизод третий. Мой сын пришел меня повидать. Ему одиннадцать лет и он носит такое же имя, как и я. Мы с ним договорились по телефону, что он подойдет к больнице в полдень. Я ждал его в вестибюле больнице, где никого не было. Через окно я увидел приближающуюся маленькую фигуру и махнул рукой. Сын побежал ко мне. Когда он вошел, мы обнялись. Нам было хорошо. Мой сын был еще маленький, и я не мог объяснить ему, что произошло со мной в больнице, чтобы он узнал что-то важное, с чем ему предстоит еще встретиться. Это необходимо, потому что, когда придет его очередь стать тяжело больным, то я, возможно, не буду рядом. Пережитый мною опыт моей болезни, если бы его удалось передать ему, был бы ему в помощь, и он не был бы застигнут врасплох. И тогда, даже в той пограничной для него ситуации, когда он будет совсем один, связи, соединяющие его и меня, не будут прерваны.

Вот почему я пишу это. Когда мой сын станет большим, он, может быть, прочтет этот текст, чтобы узнать, что произошло с его отцом в больнице, и с чем он встретится сам, когда придет его время.

В одном из моих снов в больнице я видел две темные фигуры, стоящие на фоне ночного неба, покрытого мириадом звезд. Фигуры стояли рядом, взявшись за руки, и более высокий из них показывал другому, маленькому, на звезды. Указующая рука более высокого двигалась от одной звезды к другой, чудесным образом оставляя за собой блестящий след, который покрывал постепенно видимую часть неба мерцающей серебристой паутиной. По-видимому, более высокий, отец, показывал своему маленькому сыну, этот чудесный и таинственный мир, где мы все временно пребываем.

Говорят, что история случается первый раз как трагедия и второй раз как фарс. Десять лет спустя после моей операции, будучи в Париже, я обнаружил у себя во рту твердое уплотнение, расположенное точно в том же месте - под языком, в слюнной железе. Но на этот раз с другой, левой стороны. Рентгеновский снимок показал, что это был камень, образовавшийся в слюнной железе. Меня оперировали, и камень был извлечен. Правда, история на этом не закончилась. Спустя еще пять лет, будучи уже в Нью-Йорке, я обнаружил рецидив моей опухоли на том же месте во рту справа. Опухоль была удалена, и с учетом прошедшего уже опыта, я, может быть, не встречусь с нею в ближайшие пятнадцать лет.

Беспокойства малейшего не проявив,

Неопределенность оставлена неудел.

Влажность, питающая сколы щепы,

Быстроногий в молчании, сбитый влет.

Вскоре после смерти моего отца моя мать поставила на видном месте его три фотографии - в 50, 60 и 70 лет. Я был поражен, как менялось выражение его лица по времени. В 50 лет он выглядел очень уверенным в себе человеком, немного насмешливым, который всем своим видом заявлял, что жизнь принадлежит ему, и все достаточно ясно и просто. В 60 лет уже первые сомнения проявились в складках, образовавшихся на его лбу и вокруг рта. Его глаза рассматривали мир с некоторой осторожностью, и он больше не верил в простоту жизни, образы которой накладывались друг на друга и теряли четкость. Потерянный и напуганный жизнью, которая более не является его жизнью, он предстает в свои 70 лет. Нить, соединяющая человека с жизнью, порвана, и человек приближается к чудовищной дыре, смерти.

Когда мой отец тяжело заболел, он понял, что жизнь оставляет его, и что ему необходимо обсудить с кем-то это событие. У него не было привычки к одиночеству, и он полагал наивно, что если он расскажет кому-то о том, что его устрашало, то он сможет рассеять свой страх словами и, в конечном итоге, приспособиться к этой наводящей ужас ситуации, своей смерти, и принять ее, как и все. Родственники, которые навещали отца в больнице, чувствовали, что он ожидает от них. Но, будучи сами напуганными этой скандальной историей со смертью, они останавливали все попытки отца начать диалог о его приближающейся смерти, говоря ему то, что принято говорить в подобной ситуации: "Нет никаких оснований для беспокойства. Все будет хорошо". Моя мать также машинально повторяла это отцу, так как она хотела всеми силами своего сердца оторвать его от смерти. Моя мать была очень привязана к отцу. Вдвоем они были как один человек. Мой отец это знал, и присутствие матери рядом с ним в это время было для него огромной поддержкой. Но ему нужно было облечь в слова факт, с которым он встретился первый раз в своей жизни, факт его собственной смерти. Отец и я стали близки друг к другу в последние годы его жизни, поэтому я решил стать его собеседником.

Мой отец, согнувшись, сидел на кровати. Он не брился несколько дней. Его щеки ввалились и были покрыты щетиной, на его глазах была влага. Он глядел прямо перед собой и не услышал, как я подошел к нему. Я сел рядом с ним, обнял его за плечи и сказал: "Папа ты можешь умереть, и нам надо поговорить об этом". Он повернулся ко мне и ждал. Я продолжал: "Об этом не принято говорить, но смерть является важной вещью, которую нам живущим следует обсуждать, и как мне кажется, ты согласен с этим". Отец молча кивнул головой. "Ты ошибаешься, если ты рассматриваешь свою смерть как исключительную ситуацию, которая тебя отделяет от других. Каждый когда-то будет в этой ситуации. Разница только количественная, во времени и месте. Мы все равны перед смертью. Не горюй, нет причины для этого у нас, у людей. Мы все приглашенные в жизни, и нет исключений". Мой отец молчал. А я продолжал, говоря, что страх перед смертью овладевает нами из-за недопустимой для нас мысли, что мы покидаем этот мир навсегда. Но это видение может быть вывернуто наизнанку. Человек - это конечное существо, помещенное в бесконечные время и пространство. В этих условиях теория вероятности утверждает, что частное событие будет повторяться несчетное число раз, а значит, и отдельно взятый человек будет возникать, как он есть, во времени и пространстве опять и опять. " Это значит, что ты и я, наша беседа сейчас, будут без конца повторяться в этом мире, и нет возможности его покинуть. Образно говоря, весь универсум превратится в бесконечную беседу между тобой и мной, причина и смысл которой находятся вне нашего человеческого понимания".

Мы обнялись с отцом и сидели какое-то время молча.

Летом нас с женой пригласили в одну французскую семью, проживающую на юге Франции в Севеннах.

Севенны - это холмистая местность, покрытая лесом и пересекаемая множеством извилистых дорог и горных речек. Иветта и Александр, люди, пригласившие нас, проживали в большом старинном доме, сложенным из камня и сланца, который по-русски можно было бы назвать хутором. Он стоял особняком и был закрыт со всех сторон зеленой изгородью из ежевики. Перед входом в дом был выложен галькой круг с радиально расходящимися внутри него лучами - изображение солнца, уходящее к древним языческим традициям края.

Внутри дома было множество комнат, расположенных на двух этажах и соединявшихся между собой деревянными, темными от времени лестницами. Каменные стены комнат были покрыты известкой и выкрашены в белый цвет. Через узкие прорези всегда открытых окон открывался вид на бескрайние зеленые холмы и голубое небо. В доме ощущалось движение воздуха, беспрепятственно влетающего и вылетающего через окна, и постоянно слышалась музыка, которая окружала дом как облако, постепенно терявшее свои очертания по мере удаления.

Иветта и Александр жили замкнуто, и присутствие в их доме нас, приглашенных, было для них скорее исключение, чем правило. Я вспоминаю, как мы сидели вместе за столом на открытом воздухе, когда произносимые нами слова перемежались долгими периодами наступавшего молчания, которое нас нисколько не стесняло.

Постоянное присутствие музыки соединяло и делало нас сообщниками, без деления на гостей и приглашенных.

Ранее в моей жизни, у меня было ощущение, что все мы являемся приглашенными в этом мире. Мы приглашены кем-то неопределенным в места неизвестные, и в ходе нашей жизни мы терпеливо ждем, когда эта странная история закончится.

Но если я только приглашенный в этом мире, то для кого существует мир ?

Имеется три принципиальных элемента в этой фразе "Для кого существует мир?" Подлежащее - "мир", вездесущий, вечный, но, в конце концов, приемлемый и привычный. Сказуемое - "существует", важный глагол, выражающий состояние мира в онтологическом, экзистенциальном смысле. Дополнение - "для кого", это то самое, что мы должны определить.

Эти три элемента составляют простой внешне вопрос, но внутри уже находится противоречие. Действительно, если рассмотреть "мир" как систему, частью которой является "кто", то вопрос следует задать по другому: "Для какой своей части существует система ?"

Но это абсурдный вопрос. Согласно здравому смыслу кирпич существует для дома, который строят, но не наоборот. Следовательно, вопрос плохо задан, и его надо переформулировать. Делая это симметрическим образом, получаем новый вопрос: "Кто существует для мира?"

"Кто существует для мира?" - логически корректный вопрос, хорошо сформулированный и полный здравого смысла. Ответ на него тривиальный: "Все существует для мира". С ответами типа "все" или "ничего" сам вопрос не стоит того, чтобы его задавать. Это пустой вопрос. Поэтому мы вынуждены вернуться к исходному вопросу "Для кого существует мир?"

Мы уже знаем, что этот вопрос парадоксальный, абсурдный по своей природе. Но это привилегия человека быть абсурдным в своем существовании в отличие от неодушевленных и других, отличных от него, одушевленных созданий. Абсурдность может даже рассматриваться как имманентное свойство всех человеческих интерпретаций мира в силу принципиальной несопоставимости конечной природы человека и бесконечности мира, подлежащего интерпретации. Рождение, жизнь и смерть человека являются для него изначально абсурдными феноменами. "Я не знаю причины, почему я рисую, также как и причины, почему я живу и умираю" -

сказал бельгийский художник-сюрреалист Рене Магрит в конце своей жизни.

Человек, приговоренный к абсурдности, задает себе вопрос "Для кого существует мир?", и неважно, что вопрос этот изначально абсурден. Вопрос задавался уже неоднократно в ходе эволюции человечества. Ответы на него следовали этой эволюции, сходной, в какой-то мере, с эволюцией самого человека в процессе его жизни от рождения до смерти.

Когда человек рождается, то он рассматривает себя как неотделимую часть мира. Он не выпадает из мира, хотя пуповина его уже перерезана. Нет ни "объекта", ни "субъекта" и, следовательно, вопрос "Для кого существует мир?" лишен содержания, пуст, и не возникает. Во времена преисторические человечество, как кажется, также не задавало себе этого вопроса.

Когда ребенок растет, то он начинает чувствовать свое тело. Человеческое тело вычленяется им из мира, прогрессивно дистанцируется от этого мира, однако, сохраняя с ним контакт через органы чувств. На этой стадии ответ на поставленный вопрос следующий: мир существует для моего тела, чтобы баюкать его в мягкой колышущейся траве летнего поля, наполнять его жаром солнца в зените, погружать в глубокую тишину падающего снега. Древние греки, рассматривая мир как место обитания человека и множества их антропоморфных богов, действительно думали, что осел существует только для того, чтобы перевозить сухой хворост, который шел, в конечном итоге, на согревание человеческого тела. Обожествление человеческого тела, поклонение ему нашло отражение в скульптурах того времени.

В отрочестве приходит смятение чувств. Чувства становятся дорогами коммуникации с другими. Иногда, в амурных приключениях, когда чувства не разделяются тем, к кому они направлены, мир может терять свою причину быть. Безутешные, молодые люди отказывают миру в существовании, добровольно покидая его, как Ромео и Джульетта. Очевидно, в этом случае мир существует только для того, чтобы служить декорацией для сентиментальных перипетий, источником вдохновения для любовных переживаний.

Роман Гете "Страдания молодого Вертера", произведение эпохи немецкого романтизма, является хорошей иллюстрацией подобного видения мира. Мир согласно Гете, по-видимому, вращается вокруг мира чувств человека.

В зрелом возрасте человек обладает разумом, чтобы мыслить. "Cogito ergo sum", то есть "Мыслю, значит существую". Человек ощущает себя существом разумно мыслящим, и он стремится увеличить свои мыслительные способности, как за счет внутренних ресурсов, так и внешних, компьютеров, например. И ответ на вопрос может звучать следующим образом: "Мир существует как банк данных для портативного компьютера, нашего мозга".

Все становится информацией, которую нужно получить, обработать, запомнить и, в конечном итоге, забыть.

Старость наступает, наше тело слабеет, и разум гаснет, уступая место

экзистенциальной тоске ввиду приближающейся смерти. В условиях физического дряхления тела, угасания чувств, старческого упадка разума, конечно, возникает мысль, что мир существует для чего-то нетленного, вечного, абсолютного, не зависящего от материальной оболочки.

Каждая человеческая цивилизация в период заката, прежде чем погрузиться в сумерки исторического забвения, оставляет за собой монумент в форме религии или метафизической картины мира, которые на наш вопрос дают один и тот же ответ: мир существует для нашей духовной составляющей, нашей души.

Запад и Восток здесь различаются только в интерпретации уровня индивидуализации души. Запад признает индивидуальную душу и рассматривает ее на равных с мировой универсальной душой - Богом. Восток же относится к человеческой душе как к эфемерной иллюзии формы, возникающей на пути к ее окончательному исчезновению в Абсолюте.

Индивидуальная душа Запада определяет высокий уровень индивидуализации западного общества, обусловливающий его завоевания и падения, в то время как восточная ментальность больше ориентирована на группу, чем на индивида.

Существует, на мой взгляд, бросающаяся в глаза несопоставимость между, с одной стороны, нормативным индивидом Запада, почти одномерным существом с его низменными, профанными мотивациями, обусловленными исключительно сексом и властью, и, с другой стороны, фантастическим уровнем сложности организации его тела, психики, души и невообразимым потенциалом, которым он обладает на этих уровнях. Выглядит трагическим, что этот потенциал никогда не был востребован в западной культуре. Можно только предположить, что эта патологически гипертрофированная индивидуация, возникшая в процессе разворачивания потенциала человека, является случайным отклонением, тупиковым направлением этого процесса в силу некоего принципа онтологического дарвинизма.

Если стоять на эволюционистской позиции картины мира, то можно обозначить несколько точек разрыва, фрактальных точек, произошедших в ходе развития мира: появление органических соединений из неорганических и, следовательно, возникновение жизни; появление сознания у органических структур, то есть расщепление жизни на материальное и духовное; возникновение сознания у сознания, самосознания у человека. Описание фрактальных точек можно найти в Епифании христианства, в концепции "становления", производящего себя самое бытия в современной философии Хайдеггера, в процессе самосоздания души в буддизме. Без сомнения, в последующей эволюции мира будут иметь место и другие фрактальные точки, как предсказывал индийский мистик Шри Ауробиндо.

Фрактальные точки свидетельствуют вечное изменение, развитие мира, и мы ничего не можем добавить к этому. Поэтому на вопрос "Для кого существует мир?" можно предложить в качестве возможного ответа: "Мир существует просто для фрактальных точек своего развития".

На Рождество мы с женой получили от Иветты и Александра почтовую открытку, где они писали: "Мы заканчиваем этот год при ясном зимнем освещении. Обнаженные холмы уже утратили свои цвета. Все вокруг выглядит спокойно и безмятежно. Александр вносит в дом последние вязанки дров. Мы встречаем это Рождество наедине с природой. Музыка еврейских песен, которые вы так любили, находится в гармонии с этим временем года, одновременно радостным и меланхоличным".

Продолжение кликайте

---

Проголосуйте за это произведение

Что говорят об этом в Дискуссионном клубе?

252293  2003-06-04 01:40:58 Крупнов Юрий http://www.kroupnov.ru/ - Чрезвычайно глубокое и выстраданное произведение. Целая идентификационная система - кто такие русские и как ими стать, что такое Россия и как её не погубить. Сострадание и любовь, неконкурентность и милосердие - вот примерная формула того, кому дорога Россия как духовная родина. Интересно: "Фрактальные точки свидетельствуют вечное изменение, развитие мира, и мы ничего не можем добавить к этому. Поэтому на вопрос "Для кого существует мир?" можно предложить в качестве возможного ответа: "Мир существует просто для фрактальных точек своего развития". Однако очень двойственное впечатление при чтении - редчайшие и уникальные наблюдения, удивительные моменты понимания и схватывания тончайших смыслов, нюансов и достаточно банальные итоговые суждения. Некоторые вещи: про предпочтительно эволюционного, тоталитаризм и свободу и пр. уже попросту не лезут ни в какие ворота. Нет ясного различения индивидность и личности, т.е. утеряно чувство персональности. Чувствами - русский, а понятийная система - нерусская: вот общее впечатление. Но это никак не умаляет значения данной высокоталантливой работы... Тем более, что автор не даёт волю узким понятиям. Когда набродятся лучшие русские люди по миру, повсюду - что-то будет...

253987  2003-10-24 16:10:06 елена нет - Все отлично. Лучше не бывает. С огромным интересом прочитала произведение Анатолия Власова. Все написано очень лаконичным языком, все плавно переливается от одной мысли к другой. Можно сказать, что читая сейчас это произведение я отдохнула от суеты меня окружающей.

254144  2003-11-05 13:36:19 Анатолий Власов - Уважаемая Елена, Произошло, как мне кажется, очень маловероятное событие, когда сосуд с информацией одного человека был открыт и стал доступен другому человеку, и я и Вы к этому сопричастны. Информации, насильно навязываемой нам, столько много, что от нее рвет, как отметил один американский автор, и найти в ней то, что именно Вам нужно, трудно. Кроме того, Другой совершенно затерялся, словно в рое мошкары, кружащей около зеленой лампы в душный летний вечер, и найти его рядом с собой большая удача. Очень рад был с вами познакомиться таким чудесным образом. Анатолий Власов (anatolygvlasov@hotmail.com) PS. На этом же сайте, в разделе ╚Искания и размышления╩ находится моя статья о молодежи, если Вам интересно.

254323  2003-11-13 18:25:10 Анатолий Власов - Уважаемая Елена, Произошло, как мне кажется, очень маловероятное событие, когда сосуд с информацией одного человека был открыт и стал доступен другому человеку, и я и Вы к этому сопричастны. Информации, насильно навязываемой нам cо всех сторон, столько много, что от нее рвет, как отметил один американский автор, и найти в ней то, что именно Вам нужно, трудно. Кроме того, Другой совершенно затерялся, словно в рое мошкары, кружащей около зеленой лампы в душный летний вечер, и найти его рядом с собой большая удача. Очень рад был с вами познакомиться таким чудесным образом. Анатолий Власов (anatolygvlasov@hotmail.com) PS. На этом же сайте, в разделе ╚Искания и размышления╩ находится моя статья о молодежи, если Вам интересно

267551  2006-04-04 17:47:27 Юрий Савостицкий - "Информации столько много, что от неё рвёт",сообщил Анатолию "один американский автор". Видимо, имелась в виду семантическая информация, но не синтаксическая,которую не жаловали в "Синей птице" 60-х, где Власов,вроде бы, "организовывал однодневные выставки андеграундных художников",если верить предисловию к роману.Предлагаю виртуальный (мысленный) эксперимент:зачтение любого отрывка из "Впечатлительного" в том кафе тех лет. Представляете реакцию тех "андеграундов" ?

279823  2008-02-28 13:39:47 Вера Николаевна - Спасибо за возможность узнать Вас поближе

294679  2010-11-21 19:45:03 Ирина Пульхрова - Прочитала с большим интересом

333054  2015-12-22 18:53:56 Надежда - Прочитала с громадным интересом. Как же мало я Вас знала и понимала... Есть ли возможность получить, скачать французскую или английскую версию вашей книги? С уважением, Надежда Милоевич(Терентьева)

333055  2015-12-22 19:43:13 Иван Домбровский - Это было бы интересно читать в начале двадцатого века, но автор несколько опоздал появиться на свет. Типичный и вечный русский провинциализм проглядывает сквозь современные реалии, как не очень чистые ноги сквозь дыры в модных джинсах.

333063  2015-12-23 20:18:42 Воложин art-otkrytie.narod.ru - Скучно. Четверть прочитал и скис. – Но я понимаю автора: в старости хочется передать кому-то завещание души своей. Но я хочу ему возразить насчёт обобщения о «презумпции виновности каждого гражданина» в СССР. – Это у него потому, что его отец был всё-таки «чиновник министерства» - некое начальство, причём в Москве. А у большинства родители были от власти дальше, и им ничего не грозило. Сужу по своей семье (я одногодок автора). Ни у моих родителей, ни у меня презумпции виновности не было.

333064  2015-12-23 20:42:53 Воложин art-otkrytie.narod.ru - А почему люди из власти боялись? Потому что они понимали в глубине души, что это не путь к коммунизму – тоталитаризм, что путь к нему – ежедневный рост самоуправления и замена самоуправлением государства. Эта стихия анархии (без-центральной-власти) сидит в ментальности людей начиная с первобытного коммунизма. И у более сознательных советских чиновников эта стихия и шептали им, что не к социализму дело идёт, а к чему-то иному. – Как при этом не иметь презумпцию виновности перед тоталитарным государством.

Copyright (c) "Русский переплет"