|
14.10.2000
11:58 |
Слово о Хаджи-Мурате Это история о человеке, превращённом в татарник. Как склонять его имя - понятно, да не вполне.
Он кажется не существовавшим, а, между тем, имя его известно всем.
Люди делятся на тех, для кого он герой литературный, и на тех, для кого он герой исторический. Или национальный. Его история похожа на историю Че Гевары. Та же, отрубленная для идентификации голова, та же символичность жизни.
Виктор Шкловский пишет о том, что эта повесть писалась с 1896 по 1904 годы, но и в смертельной болезни Толстой наводил справки, заказывал книги и искал в них подробности. <Истинной молитвой Толстого является рукопись Хаджи-Мурата> , говорит Шкловский. Он пишет также: <Великий человек был между империей Николая и возникающей деспотией Шамиля> .
Можно спорить о величии родившегося в Аварии, близ Хунзаха человека, но он уже превратился в татарник на краю поля. Поэтому говорят о величии литературного героя.
Слова о Хаджи-Мурате, зажатом между Шамилём и Николаем на самом деле слова об обстоятельствах, когда неправы все. Когда календарь напоен жестокостью, и герой - одна из деталей это кровавого механизма.
В последние годы двадцатого века, когда человечество суматошно подводит итоги, будто готовится перед кем-то отчитаться, инвентаризовать события, начинается лихорадочный поиск исторических аналогий
Толстой пишет не историю, а человеческие чувства.
Он пишет о том месте, что стало Дагестаном, хотя в его повести есть и чеченцы. Но хуже нет спекуляции на классике, когда говорят, как оно, дескать, похоже. И когда снова начинают убивать, то все участники этого ищут похожих сюжетов.
Между тем, Хаджи-Мурат не раз и не два переходил от одних к другим. Русские дали Хаджи-Мурату чин прапорщика милиции. Потом он был обвинён в измене и арестован. Бежал и присоединился к Шамилю. Русские были вытеснены в 1843 из Аварии, и этому способствовал именно Хаджи-Мурат, но при этом он всегда оставлял себе возможность манёвра.
<Обладая личной отвагой и энергией, он в совершенстве овладел искусством войны в горах и стал одним из главных военных предводителей горцев в борьбе против царских колонизаторов> - вот как писали о нём.
Череда кровавой междоусобицы была связана не только с русским присутствием. Это была страшная потасовка.
После этого и произошла описываемая Толстым история.
Уже семь лет, как не было в живых Хаджи-Мурата, когда <25 августа 1859 русские войска при содействии горцев Дагестана штурмом овладели Гунибом - последним оплотом Шамиля, а сам он был взят в плен. Разгром реакционного мюридизма, задержавшего на несколько десятилетий развитие Дагестана и ликвидация новой угрозы порабощения Дагестана феодальной отсталой Турцией способствовали развитию производительных сил страны, ускорили разложение патриархально-феодальных порядков, втянули Дагестан в новые, более высокие социально-экономические отношения>.
Шамиля отвезли в Петербург, но через десять лет он умер на свободе, после паломничества в Мекку.
Всё это написала череда историков, время от времени меняя оценки, чередуя цитаты в разном порядке, но за убитым давным-давно человеком стояли буквы, сложившиеся в слова, строчки и страницы Толстого.
Именно в связке с Толстым продолжалась жизнь Хаджи-Мурата. Он стал известнее, а значит главнее тех, кто его убил и тех, кого убил он сам.
- Сколько душ загубил, проклятый; теперь, поди, как его ублаготворять будут, - говорят придуманные Толстым солдаты. Они говорят об этом, и нет сомнений, что так говорили и они, и другие солдаты о множестве других разбойников, с которыми дружились их начальники.
Повесть Толстого была исторически достоверна. Впрочем, говорили, что она приукрашивает Хаджи-Мурата. Это неверно.
Если внимательно читать Толстого, то понятно, что он не менее жесток, чем те солдаты, что говорят о нём. Он - разбойник, и на нём не только орден Шамиля, круглая бляха с арабскими письменами, но кровь тех людей, которых он мучил, не задумываясь о собственной жестокости.
<Садо, у которого останавливался Хаджи-Мурат, уходил с семьей в горы, когда русские подходили к аулу. Вернувшись в свой аул, Садо нашел свою саклю разрушенной: крыша была продавлена, и дверь и столбы галерейки были сожжены, и внутренность огажена. Сын же его, тот красивый, с блестящими глазами мальчик, который восторженно смотрел на Хаджи-Мурата, был привезён мертвым к мечети на покрытой буркой лошади. Он был проткнут штыком в спину. Благообразная женщина, служившая, во время его посещения, Хаджи-Мурату, теперь, в разорванной на груди рубахе, открывавшей её старые, обвисшие груди, с распущенными волосами, стояла над сыном и царапала себе в кровь лицо и, не переставая, выла. Садо с киркой и лопатой ушел с родными копать могилу сыну. Старик дед сидел у стены разваленной сакли и, строгая палочку, тупо смотрел перед собой. Он только что вернулся со своего пчельника. Бывшие там два стожка сена были сожжены; были поломаны и обожжены посаженные стариком и выхоженные абрикосовые и вишневые деревья и, главное, сожжены все ульи с пчелами. Вой женщин слышался во всех домах и на площади, куда были привезены ещё два тела. Малые дети ревели вместе с матерями. Ревела и голодная скотина, которой нечего было дать. Взрослые дети не играли, а испуганными глазами смотрели на старших.
Фонтан был загажен, очевидно нарочно, так что воды нельзя было брать с него. Так же была загажена и мечеть, и мулла с муталимами очищал её.
Старики хозяева собрались на площади и, сидя на корточках, обсуждали своё положение. О ненависти к русским никто не говорил. Чувство, которое испытывали все чеченцы от мала до велика, было сильнее ненависти. Это была не ненависть, а непризнание этих русских собак людьми и такое отвращение, гадливость и недоумение перед нелепой жестокостью этих существ, что желание истребления их, как желание истребления крыс, ядовитых пауков и волков, было таким же естественным чувством как чувство самосохранения.
Перед жителями стоял выбор: оставаться на местах и восстановить с страшными усилиями все с таким трудом заведенное и так легко и бессмысленно уничтоженное, ожидая всякую минуту повторения того же, или, противно религиозному закону и чувству отвращения и презрения к русским, покориться им. Старики помолились и единогласно решили послать к Шамилю послов, прося его о помощи, и тотчас же принялись за восстановление нарушенного>.
Эта картина войны создана не только Толстым. В ином смысле она создана теми же солдатами, что справедливо полагали Хаджи-Мурата разбойником. Кстати, на стороне Шамиля билось несколько сотен русских старообрядцев.
История мешала людей как карты в колоде. И их объединяла не кровь происхождения, а пролитая кровь.
Высота в 2352 м, иначе называемая Гуниб остальному миру известна мало, но география всегда определяет политику. На картах Дагестана, тех, где есть ещё Грозненская область, под Хунзахом стоит будто печать буква <Ф>, часть надписи <РСФСР>.
От границы Дагестана до Грозного - тридцать километров, до Гуниба - сто двадцать - сто тридцать. География живёт рядом с историей, но, говоря о старых и новых руслах, обезвоживании и паводках география не описывает реки крови, а именно пролитая кровь всегда подкрашивает историю. История навсегда обручена с политикой.
Они живут неравным браком, насильственным, но прочным.
Ничего в этой истории не похоже ни на какой иной исторический период.
Похожи только человеческие чувства. Фраза <Курить в секрете запрещалось, но секрет этот был почти не секрет, а скорее передовой караул, который высылался затем, чтобы горцы не могли незаметно подвезти, как они это делали прежде, орудие, и стрелять по укреплению> может описывать любую из кавказских войн.
Похоже только это.
Похожи только некоторые слова, потому что есть у Толстого и милиционеры, которые ловят сбежавшего Хаджи-Мурата и тыкают кинжалами и шашками в его уже мёртвое тело.
Сходство географии не так важно, как сходство человеческих переживаний.
Мать плачет о сыне одинаково солёными слезами, будь он замучен в плену или раздавлен русским танком. Мёртвые старухи видят одинаковое небо одинаковыми пустыми глазами - косоварские и сербские, чеченские и курдские, они видят одно и тоже небо, мало похожее на небо Аустерлица.
И дом горит одинаково, какая бы бомба в него не попала, американская или русская.
Убитые дети теряют национальность.
Участники этнической войны слишком быстро становятся неотличимы, деление на правых и виноватых исчезает.
В этом бессмысленность и ужас войны, и в том, что всё в ней делают одни и те же хорошие люди, на время думая о других людях как о крысах и ядовитых пауках.
3
Теперь надо сказать о том, что происходило с Хаджи-Муратом, после того, как его бритая голова перестала хватать ртом воздух.
Отрезанную голову отправили наместнику Воронцову. Затем она попала в военно-медицинскую академию.
Есть такой термин <краниологическая коллекция>. Это - собрание черепов. В нём жил Хаджи-Мурат без войны, в окружении таких же безглазых людей, лишённых туловищ.
На его черепе уже были арабские и русские письмена, подтверждавшие происхождение. В год смерти Сталина, хотя эти события вряд ли связаны, его передали в Кунсткамеру. Там он лежит где-то рядом с черепом Миклухо-Маклая. Тому, правда, отрезали голову, вернее, отделили череп от скелета спустя много лет после смерти, согласно завещанию самого Миклухо-Маклая.
И вряд ли кого удивляло это соседство.
Черепа тоже теряют свою национальность, и Хаджи-Мурату было всё равно.
<Больше он ничего уже не чувствовал>.
Потом эту голову лепили заново, заново создавая уши и губы. Это называется - реконструкция по Герасимову.
Хоронить этот череп трудно. Вообще формально трудно закопать в землю музейный экспонат. Непонятно также, где это сделать. Могила Хаджи-Мурата неизвестна. О ней спорят, как спорили греческие города о Гомере.
Он действительно превратился в татарник, на котором есть розовый отсвет крови.
|
