Он был похож на Будду, и это говорили многие.
Братья Серапионы называли его "брат алеут", а потом "сибирский мамонт".
А родился он под Семипалатинском, и это теперь - другая держава. Кроме того, слово "Семипалатинск" вызывает теперь совсем иные ассоциации.
Фамилия его - Иванов - требует в России уточнений: обязательного имени или, хотя бы, ударения.
Историк Семенов говорил, что советские писатели отличаются от всех остальных тем, что если читать их собрания сочинений подряд, создается впечатление, что они пишут все хуже и хуже. Это было сказано в сороковых годах, и именно тогда становится понятно, что имелись в виду те писатели, кто начинал в десятые и двадцатые, и кого власть ломала об колено, меняя, превращая в что-то другое, заставляя переписывать уже написанное и расплачиваясь за это - собраниями сочинений.
В своей статье, посвященной Иванову, Шкловский половину, если не две трети отводит не ему, а проблемам школы, стиля, работе формалистов, полемике с Троцким, цитированию иных оппонентов.
Потом он говорит: вот человек, который знает много языков. Он пишет по-сибирски, еще он пишет по-киргизски, по-самоедски, по-китайски он пишет.
"Вот они, детали", - говорит Шкловский, и перечисляет эти детали - солдата, сапфирно-золотистые снега, малиновых уток, звериное партизанское житье. Он цитирует "Бронепоезд 14-69" - не пьесу еще, а повесть, где белый бронепоезд китайским драконом идет через гаолян, и партизаны похожи на тех, от которых удрал пастернаковский доктор. Пьеса мало похожа на повесть, и Шкловский о ней ничего не писал. Она мало похожа на повесть оттого, что в первой "руководящая роль Коммунистической партии была слабо показана писателем. При переделке "Бронепоезда 14-69" для театра этот недостаток значительно выправлен". Так удовлетворенно урчит Большая Советская Энциклопедия, ее второе издание. История Серапионов кончилась, вернее, они стали историей. "Уже еле волочат ноги еще оставшиеся в живых семидесяти- и восьмидесятилетние "Серапионы " , уже давным-давно они не братья, а враги или равнодушные знакомцы, а в редакциях и облитах все еще притворяются, что нет, и не было никогда ни Лунца, ни идеологически-порочной литературной группы.
Мертвые и живые, они отреклись от своей молодости, как Всеволод Иванов, который заявил на Первом съезде писателей, что "мы - за большевистскую тенденциозность в литературе" - так потом писал один из уцелевших Серапионов.
Но я буду говорить о другой повести, написанной почти в тоже время. Это "Возвращение Будды".
Вс.Иванов писал о том, что в голодном и разобранном на дрова Петрограде наткнулся на неизвестный никому буддийский храм. Три монгола в обмотках и шинелях сидели там перед золоченой статуей Будды. Впрочем, неважно, как это было на самом деле.
Повесть фантастична и поэтому похожа на жизнь.
В ней есть запах времени, старой бумаги, и жар железной печки, в которой жгут книги. Печка называется "буржуйка", и я узнаю ее тепло, бьющее через плоскость страницы.
Но есть еще один роман, который похож на эту повесть. Он называется "Моби Дик", или правильнее "Moby Dick, or the Whale" - "Моби Дик, или Кит". Мне нравится писать последнее слово с большой буквы, перенося английскую орфографию на русскую землю.
Американец Мелвилл написал шестисотстраничное стихотворение в прозе о погоне за Белым Китом, стихотворение, где ритм учащается к последним строкам, где смерть и движение - рядом. Капитан-китобой, похожий на демона осуществляет свою цель - он идет за Белым Китом - Моби Диком.
Связь между этими двумя произведениями - призрачна и принадлежит только моему сознанию. Это еще нигде прилюдно не говорилось.
В "Похищении Будды" герои перемещаются не на китобойной шхуне. Там появилась теплушка, средство транспорта не менее мистическое.
Но движение осталось, движение неотвратимое, до последнего вздоха. Русский профессор и его загадочный спутник везут медного Будду в Монголию.
Профессор едет навстречу солнцу. Он едет, и движение становится для него важнее жизни. Так движется вверх по реке на нерест лосось, не замечая, что челюсти его уже белы, мертвы - у него есть цель.
Профессор превращается в ссохшегося старика, больше похожего на состарившегося Будду. Он превращен, и у него есть цель. "Мне неизвестно, какие у нас мотивы для движения вперед, у меня есть они: сердце, - хоть капля его, уцелевшая в цивилизации, мысль вечная и пьяная всегда своей волей... " - говорит он. Но по очереди исчезают спутники, и появляются бандиты. История этого движения по стране очень похожа на историю Серапионов. Вначале исчезают спутники, а потом всегда приходят бандиты.
Изувеченного профессора бандиты оставляют умирать в пустыне, притворившейся степью. А в степи умирать хорошо - это заметил еще Хлебников. Заносит песком умирающего профессора и истерзанного топорами Будду. Золоченые пальцы Будды отрублены и продолжают путешествие в карманах у бандитов.
Будду и профессора заносит песком, и контуры их тел скоро невозможно будет различить. Они зыбки, эти контуры, как фигуры Серапионов. Большинство из них превратили.
Мир их кончился, он занесен песком, он похож на древние цивилизации и изучается мародерскими стаями археологов.
Мир этот умер лет семидесяти от роду. А Всеволоду Иванову теперь - за сто.
