Есть такая старая история - один молодой человек обманул поэта, притворившись не тем, чем он был на самом деле. Молодой человек боготворил этого поэта, и все же сыграл перед ним роль пресыщенного денди .
Поэт написал статью о новом поколении, а молодой человек до конца жизни - он сгинул в конце тридцатых годов - помнил об этой встрече.
Молодого человека звали Сметанич, он придумал себе новое имя - Стенич. А поэт был - Александр Блок. История эта хорошо известна.
Николай Чуковский вспоминал про своего друга Стенича: "Он благоговел перед Блоком, знал все им написанное наизусть - все три тома стихотворений, и поэмы, и пьесы. Для него Блок был гений, и притом из всех гениев человечества - наиболее близкий ему душевно; когда он читал кому-нибудь стихи Блока: он поминутно снимал очки, чтобы вытереть слезы. Встреча с Блоком была для него грандиозным событием".
Дело в том, что сначала Стенич принялся читать Блоку свои стихи. "Слов не было, не было и звуков" - вспоминает Блок. Стихи были дурны.
Почувствовав, что они не произвели впечатления, Стенич решил именно произвести впечатление. Текст был подменен акцией. Двадцатилетний собеседник Блока превратился в денди. Тогда, кстати, это слово писалось - "дэнди".
Мистификация удалась. Стенич был образованным и умным человеком. Обладая хорошим литературным слухом, он сумел воспроизвести ту унылую ноту, которую тянули русские денди образца 1918 года. Блок поверил, что перед ним - усталое, вымороченное племя. Потерянное поколение петербургской богемы. Для Блока неизвестный поэт был так же удивителен, как для нынешнего писателя-шестидесятника сутолока рейв-пати. Речь идет о компьютерной литературе, и, разумеется, она выделяется не по способу писания, (мои слова пишутся тоже не стилосом), а по способу мышления. То, что называется постмодернизмом, можно было хотя бы оспорить, хотя бы - прочитать. Но на смену ему приходит нечто иное. Был такой хороший пример - "Птюч", кажется, куда-то сгинувший или существующий поныне. Он обладал всеми признаками нового стиля - отменной версткой и полиграфией, обязательным набором рубрик - музыка-мода-компьютерные технологии (последнее в облегченном варианте) и удивительной пустотой, вызывающей даже некоторое забавное недоумение. Оно было сравнимо с пустотой в желудке, которую спустя четверть часа ощущает человек съевший мешок поп-корна. Ничего дурного в поп-корне нет, при сильной моей нелюбви к его запаху, но обидно представлять себе будущее кулинарии, заключенное в поп-корне. Но эта пища все распространяется, плодится да множится. А хрустальная нота той литературы, что имеет настоящий вкус, уходит туда, где она жила пять-семь веков назад - в монастырь.
Выстуженной зимой 1918 года, идя по петроградской улице, Блок пытался сохранить в себе внутренний порядок и столкнулся с человеком, этот порядок отрицающим - спокойно и безмятежно. На изломе fin de siиcle легко впасть в соблазн исторических параллелей. В конце каккого-нибудь века легко говорить о конце чего-нибудь, хотя на деле ничего не кончается: " Мы знаем одно: что порода, идущая на смену другой нова; та, которую она сменяет, стар; мы наблюдаем в мире вечные перемены; мы принимаем участие в сменах пород; участие наше, большей частью бездеятельно; вырождаемся, стареем, умираем; изредка оно деятельно: мы занимаем какое-то место в мировой культуре и сами способствуем образованию новых пород". Это странный, но вечный процесс, хотя литература перестает быть центром общественного притяжения. Она не умирает, нет; но искусство слова перестает быть престижным. Слово замещается представлением, провокацией. Превращенная литература тяготеет к спектаклю.
Мистификаторов довольно много, они уже не притворяются пресыщенными. Пресыщенным быть просто. "Мы все - наркоманы, опиисты; женщины наши - нимфоманки. Нас - меньшинство, но мы пока распоряжаемся среди молодежи..." - блоковская цитата почти не нуждается в комментариях. Сравнения напрашиваются сами собой.
Теперь на смену денди пришла иная мода - виртуальная реальность. Дело умное, требующее хорошей головы и хорошей техники - в прямом значении этого слова. От самой совершенной техники до приставок к телевизору. Пишется - "dandy". Дело хорошее - в меру, как медицинские препараты.
Беда в том, что потребительское светское общество, оставив малопрестижную литературу, не оставило своих привычек. Привычки, сохранившись, создали удивительную смесь французского с нижегородским в среде виртуальной реальности. А самыми простыми случаями виртуальной реальности давно стали средства массовой информации и светская жизнь. Впрочем, это одно и то же.
Выросший в безумное десятилетие девяностых на русской почве чудной кактус западной party удивительно напоминал блоковское описание первой революционной зимы с неестественными людьми, с прокуренным клубом, с авторской ремаркой "В "артистической" выстрелов слышно не было". Это был неосмысленный, нетворческий перенос чужой эстетики в пространство неожиданностей, страну невероятного. Получалось неестественно и неуклюже, как в давнем неприличном анекдоте, где донорская задница отторгает пациента. Новый русский (почти метафора) литературный дендизм с джойстиком в руке и CD-ROM вместо зеленой гвоздики в петлице - явление не очень продуктивное. Пока. Потому что питательный бульон уже булькает, совершают в нем броуновское движение какие-то частицы.
Время идет, настораживает лишь одно - отсутствие созидательного действия. Пока можно только надеяться - на будущее.
А игра со словом замечательна тем, что имеет правила. Даже если это правила новые, только что выдуманные. Стенич, мистифицируя Блока, играл с понятиями культуры. Он был человек образованный, внимательный к собеседнику - не без жестокости. Он был переводчиком, литературно одаренным человеком, в конце концов, он все время работал - во всех смыслах этого слова.
Современный же литературный дендизм удивительно собой доволен. Он не утруждает себя интеллектуальной игрой, довольствуясь игрой просто. Блок пишет в "Иронии": "Перед лицом проклятой иронии - все равно для них: добро и зло, ясное небо и вонючая яма, Беатриче Данте и Недотыкомка Сологуба. Все смешано, как в кабаке и мгле". При известной терпимости можно принебречь имморализмом, однако нельзя принебрегать отсутствием правила, той логики, требованием которой заботился Михаил Кузмин: "Пусть ваша душа будет цельна и расколота, пусть миропостижение будет мистическим, реалистическим, скептическим, или даже идеалистическим (если вы до того несчастны) пусть приемы творчества будут импрессионистическими, реалистическими, натуралистическими, содержание - лирическим и фабулистическим, пусть будет настроение, впечатление - что хотите, но, умоляю, будьте логичны да простится мне этот крик сердца! - логичны в замысле, в постройке произведения, в синтаксисе".
Итак, речь идет именно об отсутствии логики, как сдерживающего хаос начала. Сама же по себе борьба с хаосом, создание упорядоченного объекта и есть творчество. Беда в том, что за этим мало мысли, за этим нет текста, слова. Не видно игры мысли - может, она ловко скрывается, но что-то уж чересчур ловко.
Заканчивались "Русские денди" так: "Это очень тревожно. В этом есть тоже, своего рода, возмездие".
Всегда возникает естественный вопрос об уровне культуры, которая идет на смену. Это вечный вопрос. Можно заметить только одно: Стенич был очень умен. Нынешние мистификаторы ему проигрывают.
