29.08.2000
10:23

Андрей Ашкеров, "Медитации о моде"

26.08.2000
11:51

Владимир Березин, "Слово о пиве"

15.08.2000
23:47

Владимир Березин, Слово о толкиенистах

25.07.2000
15:10

Андрей Ашкеров, "Медитации о фотографии".

24.07.2000
16:01

Владимир Березин, "Слово о стрижке ежиком, яблоках и светской жизни"

27.06.2000
17:50

Владимир Березин, "Слово о поборниках милиции"

20.06.2000
10:50

Владимир Березин, "Слово о славянской письменности"

16.06.2000
11:54

Владимир Березин, "Слово о постоянстве"

19.05.2000
13:00

Андрей Ашкеров, "Народ"

11.05.2000
19:00

Владимир Березин, "Слово о порнухе"

28.04.2000
00:03

Юрий Суходольский, Литература "третьего ряда"

11.04.2000
18:18

Владимир Березин, "Слово о лемурах"

05.04.2000
02:43

Ю. Суходольский "Какое бывает искусство?"

05.04.2000
02:35

Юрий Суходольский," В поисках тупиков"

27.03.2000
13:36

Владимир Березин, "Слово о жизнестойкости"

22.03.2000
12:30

Андрей Ашкеров, Конкуренция (свобода и рынок)

Возможность рынка нередко прямо или косвенно отождествляется с осуществлением свободы. При этом свобода выражается в двух проявлениях - в рыночной инициативе и в рыночном выборе. Установление подобной связи между свободой и рынком предполагает определенную модель общества: общество-основанное-на-конкуренции. Сам факт его возникновения утверждает взаимовыгодность как априорный принцип мысли и действия, то есть, облекает ее в форму Истины, избавленной от какого бы то ни было влияния истории, и, соответственно, в форму Закона, свободного от какого-либо давления сопротивляющейся человеческой воли. (Именно это дало возможность одному из гуру современного либерализма - Ф. А. Хайеку - отождествлять конкуренцию как феномен непредсказуемого столкновения выгод, затрагивающий жизнь любого человека, с правосудием, одинаковым ко всем людям без исключения независимо от их положений и званий. Хаейк совсем не спроста пишет: "Показательно, что наиболее часто против конкуренции возражают на том основании, что она "слепа". Нелишне напомнить, что древние изображали богиню правосудия с завязанными глазами, что служило символом ее беспристрастия и справедливости. У конкуренции, быть может, немного общего со справедливостью, но одно общее достоинство у них есть: и та, и другая "не взирают на лица"". [Хайек; Дорога к рабству; 1990; с. 101-102]).

Закреплена априорность идеи выгоды в меновых практиках и торговых институтах. Каковы бы ни были конкретные обстоятельства, препятствующие или, наоборот, способствующие их развитию, становление этих практик и институтов неизменно связано с тем, что они производят и воспроизводят выгоду как нечто вездесущее и повсеместное. Благодаря этому выгода кажется чем-то само собой разумеющимся и одновременно законным и истинным. Всегда и везде .

* * *

В меру того, как общество-основанное-на-конкуренции находит свое воплощение в пространстве и времени, социальное существование сводится лишь к одному хозяйственному измерению, сам социум предстает перед нами как странное скопление снующих туда-сюда атомизированных индивидов, общественные отношения подчиняются принципу laissez-faire , а взаимодействия между людьми выглядят чем-то неотступно напоминающим бруоновское движение. Конкуренция рассматривается как источник социальной самоорганизации, касающейся любой стороны человеческой жизни, и служащей предметом любых мотиваций, упований и надежд. Когда же конкуренция видится как нечто подобное, она становится самодовлеющей: происходит редукция каждой из этих сторон человеческой жизни к одной, связанной с экономикой, и приведение любых надежд, упований и мотиваций к общему знаменателю - экономическому расчету.

Отсюда в наших рассуждениях возникает ряд следствий, которые, в действительности, выступают исходными допущениями разнообразных теорий, в той или иной форме обращенных к экономикоцентризму. Во-первых, человек экономический делается человеком как таковым, то есть антропологической константой. Во-вторых, вся проходимая им история выступает воплощением естественного порядка вещей, то есть оказывается исторической константой. В третьих, черты поведения экономического человека наделяются всеобщей ценностью, то есть превращаются в этическую константу. В четвертых, он рассматривается как носитель образцовых гражданских добродетелей, то есть сам факт его пребывания в обществе интерпретируется как социологическая константа . Наконец, в пятых, особенности стиля мышления, свойственного экономическому человеку, воспринимаются как свидетельства обретения самой возможности мыслить, то есть его сознание описывается в качестве эпистемологической константы . Etc., etc.

В конечном счете, все эти допущения имеют общее происхождение. Тайна этого происхождения заключается в субстанционалистском восприятии экономического детерминизма. В логике подобного субстанционализма, какие бы изменения не происходили в типах хозяйственных отношениях, и какая бы территория не попадала в поле нашего зрения, неизменным останется все, что имеет отношение к влиянию, оказываемому экономикой на другие области социальной жизни. Говоря совсем уж определенно, это влияние будет казаться присутствующим всегда и везде. Как везде и всегда будут выступать антропологическими, историческими, этическими, социологическими, эпистемологическими etc. императивами свобода и рынок (или, точнее, свободный рынок и рыночная свобода ).

Препятствием на пути любых представлений об экономическом расчете как универсалии является вопрос о том, насколько действительно распространена и в чем себя обнаруживает калькуляция выгод и прибылей, или, задавая этот вопрос по-другому, каковы условия и виды проявления экономического детерминизма во всех случаях, когда он действительно имеет место и, соответственно, когда, не рискуя впасть в одиозный экономикоцентризм, можно вести речь о политической экономии, а также об экономии культурной, экономии символической etc . В такой постановке проблемы нет ничего парадоксального. Парадоксально само существование экономики, обретающей автономию только при условии оказания влияния на другие типы социальных отношений, без проникновения в которые, в конечном счете, невозможно утверждения собственно экономических отношений.

Одновременно, необходимо учитывать и то, что эти другие типы социальных отношений не просто испытывают влияние, оказывающееся экономикой, но и, что ничуть не менее важно, вступают с ней во взаимодействие. Более того, сами принципы экономикоцентризма, принципы выгоды ради выгоды или прибыли ради прибыли, создаются, равно как и разоблачаются, при условии экономии самой экономики, то есть как способы ее внеэкономического обоснования. Экономический субстанционализм или теория чистого экономического расчета, чьей формулой служит экономикоцентристское видение свободы и рынка, представляет собой ни что иное, как изобретение антропологического, исторического, этического, социологического, эпистемологического и других дискурсов. Изобретения, которые совсем необязательно создавались во имя удовлетворения какой бы то ни было корысти.

Таким образом, опасения должна вызывать не сама экономика, насколько бы далеко не отодвигались ее границы, но, как правило, совершенно бескорыстная с точки зрения своих результатов и по преимуществу абсолютно внеэкономическая по своему происхождению вера в образы рынка и свободы, возникшие как оправдания экономического детерминизма и делающие его чем-то само собой разумеющимся. Говоря еще определеннее, нелепо было бы усматривать угрозу в самом факте доминирования экономики над другими типами социальных отношений - стремлению к такому доминированию многообразно и неизбежно; более того, без учета подобного стремления невозможно распознать условия протекания в обществе множества процессов. (Последнюю проблему очень хорошо чувствует Пьер Бурдье, отмечающий, насколько сильно экономический расчет затрагивает многие - казалось бы , совсем не связанные с корыстью - разновидности социального поведения. Бурдье восклицает: "...следует спросить себя, не имеет ли иллюзия универсального экономического расчета оснований в реальности. Наиболее отличающиеся экономики: экономика религии с логикой приношения, экономика почета с обменом дарами и ответными дарами, вызовами и контрударами, убийствами и отмщениями и т. д., - могут подчиняться частично или полностью экономическому принципу и допускать форму расчета, de ratio , с целью обеспечить оптимизацию соотношения издержки/прибыль" [Бурдье; Интерес социолога// Начала. - М.: Socio-Logos , 1994. - с. 164]). Таким образом, доминирование экономики выражается в ее проникновении в другие области социальных отношений (притом, что, как мы установили, экономика, только осуществляя такого рода проникновение, она может обрести собственную автономию). Это не может не подсказывать нам, что угроза заключается в конкретном характере господства экономического и в специфических формах обоснования этого господства.

Однако произвести анализ всех подобных форм и разобраться в том, каким образом способен проявить себя характер данного доминирования, реально только представив константы экономикоцентризма как переменные социоцентризма. Тогда человек экономический возникнет перед нами как своеобразный муляж, который лишь в той или иной степени напоминает реальность и находит в ней себе соответствие исключительно в том случае, когда у того или иного действующего субъекта присутствует достаточно жгучее желание быть на него похожим. История человека экономического будет сведена к соотнесению двух причинных рядов: один из них включает в себя эволюцию представлений о выгоде, другой - эволюцию средств и способов ее достижения. Его поведение перестанет восприниматься как универсальная ценность - вместо этого оно становится интересным как источник образования и поддержания внеэкономических норм. Также в нем уже нельзя более усмотреть создателя и хранителя социального порядка - скорее, он окажется всего-навсего его продуктом, причем, одновременно, само понятие "социальный порядок" утратит всякую однозначность и определенность. Наконец, исчезнет знак равенства между стилем мышления, свойственным экономическому человеку, и осуществлением самой возможности мыслить - вместо этого раскроется безбрежная перспектива разнообразных проявлений и типов расчета. Etc., etc.

* * *

Как это не покажется парадоксальным, в конечном счете, модель общества-основанного-на-конкуренции никогда не осуществима лишь в той мере, в какой конкуренция является востребованной самим обществом, и благодаря тому, что само общество представляет собой очаг конкуренции конкуренций, то есть, в том числе, и среду столкновения "рынков", равно как и "свобод". А потому разговор об экономике никогда не должен сводится к утверждению априорности экономического, но полностью и безраздельно к изучению многочисленных экономических априори. Иными словами, к исследованию многообразия выгод, вопреки единообразию Выгоды .

 

14.03.2000
19:28

Владимир Березин, "Слово о свадьбе"

29.02.2000
08:46

Андрей Ашкеров. Средневековье как сюжет для блокбастера.

24.02.2000
23:18

Андрей Ашкеров. О средствах массовой информации

23.02.2000
15:52

Владимир Березин. Слово об Гонобобеле

23.02.2000
15:47

Владимир Березин. Слово о старых фотографиях