|
28.04.2004
22:55 |
О ПИСАТЕЛЯХ ИЗ ПРОВИНЦИИ Заявленное в предыдущей статье требует обязательного объяснения, как это ни странно, в том, что кажется на первый взгляд яснее ясного. Речь идет о том понятии, которое вынесено в заголовок √ и так оно звучать должно правильно, а не принятым ныне словосочетанием ╚провинциальные писатели╩. В последнем выражении есть некое столичное высокомерие, оно прямо-таки сквозит снобизмом метрополии, презирающей ╚деревенщину╩. Между тем, граф Лев Николаевич Толстой, согласно современной классификации писателей, должен почитаться именно писателем из провинции, ибо творил, как известно, в Ясной Поляне Тульской губернии, хотя бывало, что живал и даже писал в Москве, которая, кстати, тоже в его времена почиталась все-таки провинцией, а столицей оставался со времен Петра Санкт-Петербург. Кстати, до революции 1917 года сугубо столичной можно было почитать лишь журналистику, художественная литература таковой была представлена лишь когортой писателей-декадентов, которые и сформировали почву для той армии советских литераторов, которые затрачивали колоссальную энергию и совершали невероятное число подлостей, чтобы получить вожделенную московскую прописку и доступ если не в больницы четвертого управления, так, по крайней мере, в поликлинику Литературного фонда СССР. Именно последние литераторы и придумали словосочетание ╚провинциальные писатели╩, стараясь таким образом отмежеваться от своего прошлого, поступая, таким образом, как все ренегаты.
Между тем, ╚цвет╩ советской и постсоветской русской литературы (за исключением, быть может, В. Аксенова, А. Битова, В. Ерофеева, современных постмодернистов и еще десятка-другого сколь-нибудь значительных писателей) вышел все-таки из провинции. В то время, как В. Шукшин, к примеру, или: Ф. Искандер, Ф. Абрамов, В. Белов, П. Алешкин или Е. Носов вне тех территорий, которые с легкой руки какого-то подлеца назвали ╚малой Родиной╩ (убежден, что к понятиям высоким уменьшительных качественных прилагательных пристраивать нельзя), не мыслятся, даже если паспорта с их московской пропиской выставят на всеобщее обозрение. При этом следует признать, что именно писатели из провинции на протяжении всего прошедшего века были если не всегда бунтарями, то безусловными публицистами, чего не скажешь о писателях, вышедших из недр обеих столиц. Самым, быть может, публицистичным москвичом-писателем был Юрий Трифонов в произведениях, которые, по сути, очень вежливо с массой ужимок, расшаркиваний и недомолвок критиковали быт живущих в Доме на набережной партийных шишек, рассказывали о позабытых официальной историей героях Гражданской войны, придавая их образам сусальный вид рыцарей без страха и упрека. Еще был абсолютно вторичный ╚Пушкинский дом╩ А. Битова √ замечательного стилиста, автора великолепных путевых очерков по СССР, организатора ╚Метрополя╩, многолетнего стипендианта от германских фондов за заслуги в деле развала СССР. Виктор Ерофеев, вся публицистичность которого ушла в проповедь стилистики блатняка и шпаны подвротной, которая матерого литератора ни разу по сопатке не била, карманы не выворачивала, а потому видится ему героической, романтической, а не мерзкой, как всякая уголовшина. В. Орлов со своим романом-памфлетом ╚Альтист Данилов╩. Больше ни одного уроженца и жителя метрополии, который мог бы заявить о себе, как о Гражданине в том понимании, которое вложил в это слово Н. Некрасов, я не припомню (знающие оных √ подскажите, с удовольствием их книги прочитаю и добрым словом отзовусь). Зато список соглашателей, людишек, переменно подвывающих то под одну дуду, то под другую, можно составить из москвичей и ленинградцев не одну тысячу.
Совсем обратные показатели по отношению к писателям, вышедшим из провинции либо оставшимися в оной, но получившими известность как в Советском Союзе, так и за рубежом. Я не буду перечислять здесь набившие оскомину имена особенно знаменитых писателей покойной державы, отмечу лишь, что имена, звучащие ныне на рубежом, принадлежат людям, совершенно не имеющим отношения к русской литературе литераторам, ибо сами они знают, что книги их √ поделки √ не более. Достаточно припомнить ответ одной из жутко модных современных москвичек-детевтикесс на вопрос о причине плохого качества ее текстов:
╚Что вы пристали? Что я вам √ Достоевский, что ли?╩
При этом, хочу привлечь внимание читателя к тому факту, что писатели из провинции в течение всего двадцатого века в подавляющем своем большинстве отзывались на нужды и чаяния всего советского (а до того российского, потом постсоветского) народа, продолжали традиции литературы критического реализма, заложенного еще в ╚Повестях Белкина╩ великим А. Пушкиным, старались не отнекиваться от причастности к цеху Достоевского, а достигнуть его вершин, а то и превозмочь их. Писатель из провинции просто мысли не мог допустить, что писать плохо позволительно, писатель из провинции садился за стол, чтобы написать шедевр √ и только. Ибо творить его заставляло видение окружающей действительности и боль за свой народ, погрязший в невежестве, как в собственных дорогах. В отличии от столичных литераторов, ищущих новых форм и способов ╚самовыражения╩, писатели из провинции писали ╚Цемент╩ (кстати, неплохая книга, советую прочитать, ибо уверен, что большинство современных литераторов книгу эту в руках и не держало, хотя хаять Гладкова горазды почти все), ╚Тихий Дон╩ и ╚Поднятую целину╩, ╚Конармию╩, ╚Красных Дьяволят╩, ╚РВС╩ и ╚Школу╩, ╚Судьбу барабанщика╩, ╚Золотого теленка╩ с ╚Двенадцатью стульями╩, ╚Котлован╩, ╚Мы живем, под собою не зная страны┘╩, ╚Три мешка сорной пшеницы╩, ╚По 206-ой╩ и ╚Плотницкие рассказы╩, ╚Один день Ивана Денисовича╩ (первый вариант), ╚Захар-Калита╩, ╚Матренин двор╩, ╚Братская ГЭС╩, ╚Как закалялась сталь╩┘
Я совсем не хочу оскорбить столичных писателей, но прошу обратить внимание на то, что кумир нынешней московской интеллигенции М. Булгаков, написавший пьесу-оду Сталину, бывший в качестве завлита МХАТА одним из главных идеологов сталинизма, одновременно держал фигу в кармане по отношению к своему кумиру Иосифу Виссарионовичу, оставаясь до последнего вздоха душой и сердцем не на стройках страны, готовящейся к смертельной битве с фашизмом, не в лагерях НКВД, а лишь в ресторане ╚У Грибоедова╩ да в ╚Зойкиной квартире╩. Именно такого рода ╚кухонная оппозиция╩ и являет собой ту литературу, которая звалась когда-то ╚городской╩ и даже диссидентской, а, по сути, страдала лишь от недостаточного внимания со стороны правящей партии, что вызывало внутренний дискомфорт у столичной интеллигенции, желчь и рождение так называемых сатириков из круга пародиста Иванова, а также авторов анекдотов, клоунских реприз, выдаваемых за высокую литературу. Именно москвичи и ленинградцы первыми откликивались на призывы ЦК КПСС ╚осветить╩ очередные призывы и очередные пленумы, описать очередные комсомольские стройки и очередные коллективизации, индустриализации, химизации, компьютеризации всей страны. И ни одной (!!!) сколь-нибудь стоящей книги на эту тему они не написали. Зато как раз-таки писатели из провинции (одессит В. Катаев, к примеру, со своим ╚Время √ вперед!╩, пскович С. П. Антонов со своей знаменитой повестью ╚Дело было в Пенькове╩ или тот же тамбовец П. Алешкин со своими ╚Лимитчиками╩ и блестящим романом ╚Откровения Егора Анохина╩) создавали книги, которые остались в золотом фонде русской литературы вопреки усилиям ╚демократов╩ и работников министерств культуры и образования.
Чем объясняется этот парадокс? Давайте разберемся.
Столичные писатели заканчивали, как правило, хорошие, порой весьма привилегированные, школы, учились в серьезных с академиками в качестве преподавателей ВУЗах, имели ╚толкачей╩ на Старой площади или в более низких структурах все-таки одной партии, как бы не назывались все учреждения СССР, имели возможность чуть ли не с пеленок посещать самые выдающиеся театральные спектакли, богатейшие музеи страны, видеть едва ли не все фильмы, выходившие на русском языке (вспомните ╚Иллюзион╩ и ╚Дом Кино╩). Даже питались они всегда качественней провинциалов (разве что в войну наоборот). То есть стартовые показатели для выхода к широкому читателю у москвичей, ленинградцев, киевлян и так далее были неизмеримо выше, чем у какого-нибудь жителя Житомира или аула номер 102.
ОТСТУПЛЕНИЕ: Помню, как поступал в МГУ на юрфак. Конкурс √ что-то за 25 человек на место. Конкуренты: с золотыми медалями, со знанием иностранных языков таким, что на английском стихи писали, знали поименно всех членов тогдашнего Политбюро и всех чемпионов по всем видам спорта, об известных киноактерах отзывались, как о ╚дяде Толе╩, ╚тете Наде╩, Малый театр почитали ╚сараем╩, МХАТ √ ╚сборищем старых засранцев╩. С сереньким аттестатом провинциальной вечерне-сменной школы рабочей молодежи я казался себе рядом с ними меньше мыши. Но при ближайшем контакте вдруг выяснилась одно поразившее меня общее для всех москвичей свойство: все столичные юноши вели себя так, словно старались понравиться окружающим, подыгрывали сильным, старались ╚держать колею╩. Мнения они всегда имели те, что были модны на текущий момент, разделяли позиции, если они гарантировали хоть минимальный, но успех хотя бы даже в обычном тогда споре о праве советского правительства вводить войска в Чехословакию. Признаюсь, по молодости лез я в драку, махал кулаками, но столичные сверстники мои уже тогда были достаточно стары и мудры, чтобы уклониться от мужского способа разбора политических позиций, ибо точно знали и цели свои, и задачи, и способы исполнения их. В конце концов, жизни каких-то там сожженных в танках на площадях в Праге советских недоучек и жизни чешских студентов, бросающихся под гусеницы, не стоили потери студенческого билета за обычный мордобой √ это они знали точно. И в Московском институте стали и сплавов, называемом в просторечии Военно-политической академией с металлургическим уклоном, наблюдалась аналогичная картина: не живущие в общежитии москвичи с удовольствием сотрудничали в жандармском корпусе, именуемом оперотрядом, а провинциалов туда загоняли под угрозой исключения из института. Были, конечно, исключения с обоих сторон, но крайне редкие. А вот в Московском лесотехническом институте, где я, наконец-то, решил остаться и получить диплом, оперотрядов не было совсем. Ибо подавляющее число тамошних студентов не было москвичами, а стукачи были настолько тайными, что на некоторых курсах по сию пору не вычислили их. С Литинститутом √ отдельная история, о ней как-нибудь потом.
Все вышесказанное √ показатели, как ни странно, главного качества русского писателя √ его фактической гражданственности либо как раз-таки полной его противоположности √ космополитичности. Именно данные понятия характеризуют глубину понимания писателем качества процессов, происходящих в стране проживания, то есть на Родине √ слово, которое с перестройкой стало в России вдруг бранным как раз из-за торжества тех самых бывших стукачей, оперотрядников и комсомольских активистов, разом ставших ╚демократами╩ и борцами за независимость одной нации от других. Ведь по сути, если быть откровенными, лозунги Ельцына и его когорты изначально были фашистскими: ╚великая русская нация╩ и прочая чепуха в виде ╚колониальных народов╩┘ Провинциальная интеллигенци были в подавляющем числе своем за сохранение СССР; именно столичное толподвижение, в котором писатели, актеры и кинематографисты занимали видные места, привело к уничтожению страны, к ее деморализации, к падению престижа печатного слова.
По моему твердому убеждению, стукач не может быть стоящим русским писателем. Тому пример √ судьба Булгарина, которого с недавних пор вдруг решили воскресить и обелить в глазах потомков слуги нынешних ╚демократов╩. Тайный сотрудник Третьего отделения был на долгое время предан забвению √ и это было справедливо. Как справедливо будет обязательное забвение некогда мною любимого автора ╚Бабьего яра╩ и ╚Граждане, послушайте меня!╩ за службу Андропову и за бесконечную ложь его на выступлениях перед публикой. Хотя уже сейчас чертовски жалко, что потомки могут никогда не прочесть ╚Слушаю рев улицы, трепетно, осиянно┘╩ или ╚Любимая, спи┘╩. Уверен, что грехи, совершенные этим поэтом, вытравят имя его из памяти людской, ибо есть поступки, которые не имеют прощения. Потому, сколько ни тянут за уши в классики М. Цветаеву, а многолетняя жизнь ее рядом с киллером Эфросом перетянет недоказательные утверждения, что она не знала о деятельности своего мужа. Таковы таинственные силы народной любви, которая возносит любвеобильного друга декабристов и весьма гадкого в быту А. Пушкина на самую вершину литературной славы и низвергает в пропасть некогда обласканного самим И. Бабелем весьма плодотворного и относительно честного Г. Маркова.
Я далек от призыва выискивать сейчас стукачей среди писателей прошлого, ибо абсолютно уверен в наличии их в настоящее время и в существовании оных на протяжении всего периода человеческой истории. В конце концов, государство, в качестве аппарата насилия (по В. Ленину) иначе существовать не может, равно как быть иным ему √ значит не быть государством. Однако, хочу отметить, что стукачество, даже абсолютно тайное, все равно отмечает неким грязным пятном его носителя, заставляет такого человека вперемежку с произведениями действительно нужными народу выдавать на гора мусор, который в значительной степени пересиливает значение даже созданных им шедевров. К примеру, названный здесь А. Солженицын, сам признавшийся в своем стукачестве в период нахождения в ╚почтовом ящике╩ в качестве осужденного, так и останется, мне кажется, лишь автором тех трех вышеперечисленных произведений, которыми может гордиться двадцатый век. Колоссального его ╚Красного колеса╩, мне думается, не прочел никто, включая его собственных детей, а ╚Двести лет вместе╩ при всей наукообразности книги и основательности аргументов имеет печать предательства по отношению к людям еврейской нации, которые на протяжении самых трудных моментов жизни писателя на свободе были рядом с ним и искренне верили, что сей бывший зэк будет до конца жизни верным им сотоварищем. То есть двоякость и даже троякость позиций и нравственных самооценок А. Солженицына делает уже сейчас, при его жизни, писателя совершенно неинтересным и ненужным. В качестве будто бы признанного на современном этапе классика и москвича человек сей являет собой пример типичного приспособленца, работающего по заказу, но оставаясь при этом в памяти нашей замечательным писателем из провинции и, как говорили мне его ученики из Кок-Терека, неплохим учителем математики.
Ибо, если все-таки вернуться к вынесенной в название статьи теме, то писатель из провинции √ суть есть не писатель, не имеющий прописки в Москве и одноименной области, а человек, живущий, как говорили раньше, в гуще народной, являющийся сам составной частью народа, о котором пишет. Зэк Р. Штильмарк, написавший свой шедевр ╚Наследник из Калькутты╩ потому и бессмертен, не в пример уже напрочь забытому гораздо более профессионально грамотному и хорошему стилисту, Лауреату Ленинской премии Юрию Нагибину, хотя первый выдумывал события о людях Англии и Испании в восемнадцатом веке, а второй отображал происходящие вокруг него в родной стране процессы. Если следовать логике критика Н. Ширяевой, то Ю. Нагибин все-таки выше Штильмарка, как писатель, ибо и книг написал больше, и тиражи имел значительные даже в сравнении авторами, модными во время книжного бума. Цифры говорят за нее, а любовь людская судит о произведениях наших вопреки цифрам. То есть существует некая высшая справедливость, которая делает перенос слов на бумагу искусством √ и именно отсюда рождается нечто национальное, вроде ╚┘ как дай вам Бог любимой быть другим!╩ √ фразе абсолютно непонятной современным европейцам, но сделавшей гения русской литературы фигурой недосягаемой вот уже два века подряд. И здесь следует отметить, что А. Пушкин √ житель столичный наездами, всегда чуждой в обеих столицах, что именно Болдинская осень и обе ссылки дали миру настоящие шедевры русской литературы, не говоря о самой значительной, на мой взгляд, вещи поэта √ прозаического исследования ╚История Пугачевского бунта╩, написанной в результате поездки по местам событий.
Способность рвануть за пределы стен Кремля, потом Белого города, потом Земляного вала, МКАД и далее к черту на Кулички объединяет Пушкина с умотавшим аж на Сахалин Чеховым больше, чем выдуманные после всего этого словеса литературных критиков, нашедших много общего между стилистикой и формой изложения сюжета этих двух писателей. Я бы даже сказал, что объединяет этот поступок их и с теми женами декабристов, о которых сейчас стараются в печати не говорить, а в школьных учебниках сообщают едва ли не между строчек. Ни в одной стране вот так вот √ ╚за туманом╩, как потом написал бард Кукин, - никто никогда не уезжал. От непонимания причин подобных поступков и неприятия их родился перифраз: ╚А я еду за деньгами, за туманом пускай едут дураки╩ - лозунг современных хозяев жизни России. Уж таково свойство столиц любого из национально-этнических образований, да и просто административных центров √ притягивать человеческое мясо и унифицировать его в своих домах-коробках, сортируя лишь по степени лояльности к существующему на данный момент правительству. Но душа Чехова навсегда остается в Таганроге, Пушкина √ в Болдино, Тургенева √ под Орлом, Айтматова √ в ауле Шекер, П. Алешкина √ в тамбовском селе и так далее. Трагедия писателей √ урожденных москвичей и вообще столиц √ в том и состоит, что душа их сформировалась и живет в коробке родного города. Нужна недюжинная смелость, истинное мужество и действительно прущий из нутра талант москвичу, например, чтобы осознать свою необходимость быть в гуще народной, дабы выразить в словах то, что эти люди чувствуют, а высказать не могут┘
ОТСТУПЛЕНИЕ. Примером такому поступку может послужить редкий гость ╚Русского переплета╩, лауреат премии сайта за прошлый год Михаил Михайлович Стародуб, которого я знаю много лет, почитаю, несмотря на то, что очень давно не виделись, своим другом. Вряд ли кто помнит голос этого юного пионера, звучавший после каждого из позывных ╚Пионерской зорьки╩ в конце пятидесятых √ начале шестидесятых годов. Но кое-кто может и видел его на сцене Московского художественного театра, где он выступал в качестве студента знаменитой студии МХАТ. Или в спектаклях академического театра Советской Армии, где Михаил работал в качестве актера уже настолько ярко и много, что через несколько лет встал вопрос о присвоении ему звания заслуженного артиста Российской Федерации. Были и приглашения в кино, участия в съемках┘ Карьера Миши, с точки зрения обывателя 1970-хгодов была блестящая. После развода с кинозвездой С. Крючковой дамы падали под ноги ему штабелями. Все складывалось для тела его как нельзя лучше. И вдруг, после возвращения откуда-то из-за границы (когда-то это было важно, а сейчас забылось √ из Чехословакии, кажется) Миша увольняется из театра и едет на Всесоюзную комсомольскую стройку Саяно-Шушенской ГЭС, где одевает брезентовую робу и на холоде, на ветру, в кирзовых сапогах, бок о бок с освобожденными из тюрем бывшими насильниками и ворами трамбует бетон, живет в грязном, пропахшем перегаром и сопутствующим ежедневным пьянкам общежитии запахами, а в свободное от этой каторги время в сарае, именуемом клубом строителей, ставит пьесы о любви, о великих мечтах человеческих. Театр был, разумеется, самодеятельный, по богатству и по профессиональному уровню ни в какой мере не мог сравниться с ЦАТСА, но тем двум-трем десяткам тысяч строителей ГЭС он был в миллионы раз важнее и нужнее всех московских театров вместе взятых. И потому-то стоящие во главе провинциальной стройки москвичи профессионально и быстро театр┘ нет, не прикрыли┘ они просто изменили кое-что в структуре работы клуба √ и театр, будучи нужным тысячам, оказался замененным мероприятиями, нужными для показухи. Детали не описываю, они известны едва ли не каждому по собственному опыту. Молодой талантливый актер, начинающий режиссер, народник нового типа, подвижник оказался вышвырнутым назад в Москву, чтобы там осесть на административной должности в ДК культуры института атомной энергии имени С. Курчатова┘
Мясо Миши почивало в директорском кресле, а душа рвалась на волю, ибо отравление стройкой и обретение новых, совершенно неизвестных ему дотоле мыслей, чувств и проблем делало невозможным возвращение Стародуба в актерскую богему. И Миша стал писать. Тут же поступил в Литературный институт имени М. Горького СП СССР, ибо талант его драматурга был настолько ярок и очевиден, что указание сократить прием москвичей (они, как правило, поступали в творческие ВУЗы по блату, что вызывало естественный протест руководства тогдашних творческих союзов, видевших начинающуюся деградацию советского искусства) было ректором В. Пименовым похерено. Первую книгу прозы Миша издал уже после окончания литинститута, потом пошли издания его стихов; а пьес его так никто не поставил √ театральная мафия Москвы (а ставиться где-либо вне родного города гордый Миша не хотел) решила задавить писателя невниманием за тот многолетней давности побег и презрение к себе. Но вот случился успех с пьесой ╚Одинокая женщина┘╩ Найдется ли настолько умный антрепренер, что решится поставить столь необычную пьесу? Найдется ли театр, который предоставит свои подмостки под Стародуба? Найдется ли настолько талантливая актриса, чтобы протянуть в одиночку более чем часовой спектакль, играя крупным планом на публику в столь широком диапазоне проявления чувств? Так и хочется назвать Стародуба гением, ибо только путь гениев усыпан не лепестками роз, а шипами┘
Миша, мне думается, даже обидится, прочитав, что я назвал его писателем из провинции. Он уж выпустил в Москве несколько книг, выступает на сцене, радио и телевидении с собственными песнями вместе с сыном, тоже бардом и тоже Мишей, оба имеют значительную известность. ╚Ну и что? √ отвечу я. √ Первичный толчок его нынешнему творчеству дала та стройка на Саянах, а не рестораны ВТО да девочки после спектаклей. Московская тусовка только поедает творческие силы человека, взамен давая то, что в советские времена называлось блатом √ и только╩. В самый развратный период ельцынского беспредела, когда жизнь человека ставилась ни во грош, а жить сыто могли лишь бандиты да чиновники, Михаил Стародуб бросил свой директорский пост и ушел на вольные хлеба. Останься он в своем кресле, имел бы на старости лет чужое масло на свой кусок хлеба, выходил бы сейчас в интернет не от случая к случаю, а когда захочет. Миша же учит актеров в каком-то подмосковном городке мастерству, выступает, поет и пишет, пишет, пишет. Правда, вот будучи в Германии в прошлом году, не позвонил. Ну, да это, как говорится, издержки уже московского воспитания┘.
То есть я хочу сказать, что писателю русскому во все времена было недостаточно видеть жизнь народа из окна отцовского экипажа и обойтись без вкушения труда на благо Родины. Достоевский, на мой взгляд, до ╚Записок из мертвого дома╩ был заурядным сентименталистом, который мог нравиться петербургским дамочкам из семей разночинцев, наводнивших Москву с Петербургом и, соответственно, Белинскому с Некрасовым, попавшим под обаяние новой волны читателей (точнее, читательниц). ╚Неточка Незванова╩ и ╚Бедные люди╩ хороши по-своему, но не для автора ╚Идиота╩ и ╚Братьев Карамазовых╩, между ними лежит не пропасть, конечно, но скол размером в вышеназванные ╚Записки┘╩. Так и гениальный поэт Пушкин, вернувшись из Оренбургских степей, поднялся на такую высокую ступеньку в своей ╚Истории пугачевского бунта╩, что просто сердце разрывается, читая эту книгу, от мысли, что столь мощный интеллект и столь великий литературный талант (совмещение двух качеств достаточно уникальное, а в таком величии просто кажущееся невозможным) был разрушен пулей какого-то там Дантеса (с победой перестройщиков ставшего вдруг из палача жертвой). Поэтический гений Александра Сергеевича как-то затмился не меньшим гением прозаика Пушкина. Зато при чтении современной московской прозы создается впечатление, что большинство авторов просто не читали никогда ╚Повестей Белкина╩ и ╚Капитанской дочки╩, не учились у отца русской литературы умению ясно, без лишних слов, выражать мысли, использовать метафоры с чувством меры и стараться не себя показывать между строчек, а донести до читателя суть предлагаемой истории, чтобы читатель уже сам решил на чью сторону ему встать. Всего этого, к сожалению, совсем нет, к примеру, у бывшего чимкентца Анатолия Кима. Потому хоть он по происхождению и провинциал, а все же стал писателем сугубо столичным, ибо и о луковых плантациях пишет языком дворцового паркета да нынешних полубандитских тусовок литературно-музыкальной богемы.
То есть я хотел обратить внимание читателя на то, что быть писателем из провинции √ это не обязательно родиться вне Москвы или другой столицы, где люди разговаривают вопреки запрету новых законов новоявленных стран на русском языке, или всю жизнь прожить там. Творческие судьбы М. Стародуба и А. Кима едва ли не диаметрально противоположные. И у того, и у другого есть свои поклонники. Стоящая за издательством ╚Центрополиграф╩ и А. Кимом группа ╚новых русских╩ корейского происхождения даже может заступиться за вовсе не обиженного здесь А. Кима, но сам факт наличия подобной ╚крыши╩ у одного писателя и полное отсутствие оной у другого заставляет лично меня признать М. Стародуба настоящим русским писателем из провинции, а А. Кима √ литератором из московской тусовки. То есть, по моему твердому убеждению, Достоевский периода ╚Неточки Незвановой╩ √ человек все же тусовки сентименталистов, а Федор Михайлович периода ╚Дневников писателя╩, ╚Подростка╩ и так далее √ писатель из провинции, хотя и жил он в то время в столицах. То же самое с А. Битовым, но только без периодизации: путевые очерки по Армении, по Камчатке √ это писатель русский и из провинции, а ╚Пушкинский дом╩ √ это тусовка для создания имени на Западе. Скучная, признаюсь, книга, автор пугает √ а мне не страшно. После выхода массовыми тиражами рассказов В. Шаламова, ╚Архипелага ГУЛАГ╩ и мемуаров множества узников сталинских лагерей все эти петербургские треволнения на практически ту же самую тему кажутся второстепенными и малоинтересными. Нет ни нового угла зрения, ни глубокого понимания происходивших в то время в стране процессов. Жизнь довольно-таки узкого круга людей, сознательно отгородивших души свои от собственного народа.
ОТСТУПЛЕНИЕ. Прошу понять меня правильно √ я не являюсь врагом Андрея Георгиевича. Более того, мне следовало бы почитать его одним из первых своих учителей в писательском мастерстве, ибо у Битова я занимался в объединении ╚Зеленая лампа╩ при журнале ╚Юность╩ два года. Затем, в период полного раздрая накануне свержения Горбачева, когда Андрей Георгиевич бедствовал (имел денег в месяц столько же, сколько и простой советский инженер, а для привыкшего к советским тысячным гонорарам и потерявшего льготы писателя это выглядело катастрофой, бедствием планетарного масштаба, тем более, что Запад не спешил подкармливать не случившегося классика), мой друг Виктор Туляков в своем кооперативе ╚Нянюшка╩ организовал проект помощи Битову с тем, чтобы тот сам зарабатывал себе названный кусок масла, в результате чего до получения очередной литературной стипендии за бугром Андрей Георгиевич сумел не потерять присущий ему лоск и манеру изрекать банальности с самым важным видом. Получив бразды управления в русской пародии на ПЕН-клубы, защищающие во всем мире униженных и оскорбленных, стал Андрей Георгиевич мелькать в телеящике и защищать грабящую его родную страну сволочь. Теперь этот человек уже никогда не напишет ╚Уроков Армении╩ и, хотя собрание его сочинений недавно издали, раскупаемость книг в провинции √ основном месте сохранения культуры чтения литературы на русском языке - крайне низкая, он просто неинтересен народу, который предал.
Писатель из провинции √ всегда русский писатель, независимо от цвета кожи. Так, к примеру, Ч. Айтматов, писавший свои первые произведения на киргизском языке и покоривший мир своими историями о Гульсары и Топольке в красной косынке, когда был он автором ╚Материнского поля╩ и ╚Ранних журавлей╩, то жил, писал и поступал, как это делали до него все те, кого следует назвать писателями из провинции: А. Пушкин, Н. Гоголь, Л. Толстой, А. Чехов, А. Островский и другие. Тогда он был Чингиз Торекулович пишущим по-киргизски сугубо русским писателем по строю мысли и духу своему. Но с обретением Ленинской премии и получением более десятка должностей и окладов, заслушавшийся медных труб Айтматов как бы перетек душой в иную ипостась √ и стал автором экзотических произведений на всякий раз особенно оригинальные темы: то у него пегий пес бежит по волнам вдоль сахалинского берега, то космонавты наблюдают за затерянным где-то в пустыне Малые Барсуки буранным полустанком, то в Чуйской долине свихнувшийся на идее служению Христу действует юный энтузиаст и предтеча будущей наркореволюции в России. При этом пишет Айтматов уже по-русски сам, без помощи переводчиков и редакторов, порой совершенно неграмотно √ но публика улюлюкает от восторга, свистит до одурения. Авторитет писателя ширился, ширился √ и вдруг разом лопнул┘ Я как-то писал уже о феномене Ч. Айтматова для ╚Литературной России╩, не хочу повторяться. А здесь хочу отметить, что мне лично жаль этого уже старого и по-своему все-таки остающегося честным писателя, оказавшегося разорванным душой между тремя столицами: Бишкеком, Москвой и Брюсселем. Потому что сердце его осталось в ныне умирающем ауле Шекер, расположившимся на берегу чистой речки Куркуреу-су, текущей со священной вершины Манас горной страны Тянь-Шань.
То есть, поднимая вопрос о существовании в России литературы, создаваемой писателями из провинции и писателями столичными, следует признать не эту весьма произвольную терминологию, а факт наличия писателей, создающих свои произведения для узкого круга эстетствующей публики, видящей в прочитанной книге себя и проблемы, волнующие сытое брюхо ее, и полной их противоположностью - писателей, продолжающих традиции литературы критического реализма, видящих свой долг в нравственном воспитании своего вечно голодного читателя, в развитии разного рода философских концепций, приемлемых на современном этапе состояния науки и техники, в честном освещении и осмыслении происходящих в стране и мире процессов, а главное √ борьбой с существующим общественно-политическим строем. Последнее √ в меру возможностей и сил каждого, разумеется. Ибо начало критическому реализму положил великий А. Пушкин, написавший: ╚Пока свободою горим, пока сердца для чести живы, Мой друг, Отчизне посвятим души прекрасные порывы!╩, но при этом остающийся сторонником абсолютизма и верным холопом Николая Первого. Кстати, как отмечено в старом политическом анекдоте вырванные из пушкинского текста три последних слова являются лозунгом ныне тоже обласканного и возвеличенного господина Бенкендорфа и его последователей. В этом тоже есть вполне улавливаемые глубокий смысл и символика. Но что нам до морального облика давно покойного поэта, когда на книжных полках лежит громадье литературного хлама, а произведения гуманистические пылятся в столах лучших писателей страны?
Современных писателей школы критического реализма, по моему мнению, современные издатели и стоящие над ними ╚крыши╩ с поддержкой ныне небрежного к печатному слову государства, намеренно сводят на нет. Ибо философия восторжевавшего на Руси ╚желтого дьявола╩ не терпит конструктивной и глубокой критики, ей более по душе постмодернисты и эстеты, мистики и ужастики, фэнтэзи, порнографы и выдумщики политических и прочих сплетен, пишущих историю в сослагательном наклонении, выдавая ее за истину в первой инстанции. Имен подобных авторов √ не счесть, премий, врученных им за очередное разоблачение звериного лика социализма √ еще больше. Но, в продолжение этой статьи, мне бы хотелось написать не об этих и без меня разрекламированных, хотя и вредоносных авторах, а о тех современных летописцах крушения великой державы, которых осталось в провинции довольно много и совсем мало можно еще найти в Москве┘
|
