23.02.2005
14:42

ГОСПОДИН ЛЕБЕДЕВ?!

09.11.2004
08:26

ГРОЗНЫЙ: ТА СТРАНА, ЧТО МОГЛА БЫТЬ РАЕМ

16.06.2004
20:06

ИЗМЕНА ОТ КУКЛИНА

24.05.2004
17:17

ТАЁЖНЫЕ МЕНЕЛАИ

15.05.2004
05:51

ТО-ТО, БРАТЦЫ, БУДЕТ СЛАВА

03.04.2004
15:09

ПРОВИНЦИАЛЬНОЕ МНЕНИЕ

24.10.2003
21:18

БОГ ДАЁТ ВРЕМЯ

28.09.2003
09:15

ПОД МЕССИАНСКИМ СПУДОМ ТОПОНИМИЧЕСКОГО СУБСТРАТА

23.08.2003
20:13

ШАМАН АЛЕКСАНДР СЕРГЕЕВИЧ

19.07.2003
11:05

ЛЕТО РЕЗКО КОНТИНЕНТАЛЬНОГО КЛИМАТА.

24.05.2003
16:33

КРАСОТА, СПАСИ МИР!

30.04.2003
06:31

О РОДИНЕ МАЛОЙ В КОНТЕКСТЕ

Виват трёхсотлетию Санкт-Петербурга! А моему Томску через год четыреста. Конечно-конечно, что это за юбилеи в прищуренных глазах Рима Первого, Второго, Третьего? Для мировых столиц сие даже не зрелость. А, главное, увы, что ни Первому, ни Второму-Третьему никогда не только не было понятно, но и, попросту, не интересно, почему в свои младые три-четыреста провинциальная краса уже несёт на себе черты необратимого увядания. Салют экс-венценосной Северной Пальмире! Вам, кесарённым плотницким топором, хоть выдали к празднику немного пудры и клейкие мушки по счёту, а нам, выполнившим указ Бориса Годунова о постройке города <на крепком месте>, даже на это претендовать не приходится. Никакой, вроде, ревности от Двора, а, однако ж, блекнет и необратимо чахнет старой девой Сибирская Провинция, однообразно в тоскучей мечтательной влюблённости белым светом до сумерек поджидая бубенцов курьерской тройки, а при свечах раскладывая карты с загаданным королёвым интересом. Как же хочется быть востребованной! Хочется служения, трудов, даже жертвенности на <благо>. . . Ан, нет, всё не звенит, не зовёт Белокаменная, почитай с зимы сорок первого. . . Так, обычный ясак на рекрутов, да на недра. Не мила, не нужна ты, запредельная, за-окружнАя. И отсюда всё: и на глазах уходящая под землю, из-за беспредельных вырубок деревьев, ласковая песчано-галечная Томь, и эти, фантастической ажурности, деревянные терема, мучительно истлевающие на фоне новорусской архитектурной фени. И вездесущие чеченцы, контролирующие добычу нефти и леса. . .

Так бы и пел сирОтливо, но ткнули меня дружески носом в то, как держится и трудится-пестует старейший в Сибири Университет. И в то, что вовсе не странно, что сегодня, как и сто лет назад, каждый восьмой житель в Томске учится (если к повышающим квалификацию вагантам приплюсовать школьников и семинаристов). И всё так же томские студенты в веселье не знают себе равных, а таки-их красавиц и сто-олько, клянусь усами, этой весной вы не встретите нигде! Из пока голого, апрельски чёрного Ботсада выйдя на проспект Ленина, свернул на Кирова, чтобы пройтись по родной, резной, деревянной Красноармейской. Эх, да когда же найдутся деньги на смену табличек? А из Старейшего и Политехнического весна щедро выплеснулась гуляющими парами и компаниями на щербатые тротуары. Лица, какие же прекрасные, умные и чистые лица! О чём же я так жалостливо начинал? Словно пелена спала, так удивительно и так утешительно прозрелось, как под удручающей ветхостью стен напористо бурлит и вскипает всё новая и новая молодость. Красивая и умная. Щедро талантливая. Желающая и смеющая. Дай лишь Бог ей счастья смочь! И развернувшись грудью, подтянувши живот, ой-ёй, чой-то и самому загусарилось: а кабы, да не прошедшая мимо Транссибирская магистраль, выкравшая Ново-Николаевском губернское первородство, то, кто знает, куда бы ещё прочертилась судьба Сибирских Афин? И вроде как услыхал шёпот с правого плеча: <А линия не окончена. . . >

Давно я не был на Малой родине.

Здесь, в восточном углу Васюганского болотного треугольника, по кромке вечной мерзлоты и Великой Тайги, когда-то проходила, вырубленная в лесоповальные околовоенные годы, лента сибирского реликтового кедрача, за которой всё разрастающимися пятнами еланей к югу начиналась Великая Степь.

Та самая Великая Степь, что далее, продавившись меж створами Восточного Саяна и Байкала, испив из Селенги и Тола, затерялась на далёком востоке в каменных россыпях Гоби, непреодолимой кремнистой безжизненностью защищавших самосозерцательный мир Поднебесной от всех великих брожений беспокойной Евразии. На западе же, за вылизанным ледниками Уралом, Степь вольно растекалась без края, очерчиваясь только азовскими и черноморскими берегами. Тысячелетиями по ней, следуя цикличному зову Зодиака, плескались от Байкала до Дуная и обратно бесчисленные волны рас, этносов, народов и народностей, оставляя в раздавленной копытами, волокушами и колёсами земле всё новые и совершенно немыслимые сочетания свидетельств переплетения культур и культов. И именно здесь, в своей равновесной средине, между узлом Алтая и ледяными хлябями крупнейших евразийских таёжных топей, Степь сужалась до предельной густоты кочевий, и именно здесь не могли не происходить многие великие и ужасные срастания и разрывы истории.

В неолитовых россыпях на берегах медлительно утекающих под полярное сияние, никогда не прогревающихся в своей неизмеримой глубине рек лежат невзрачные отщепы и ножевидные пластины из чёрного кремня и жёлтой яшмы, которыми древние охотники, с неразделимыми чертами не разошедшихся тогда ещё на запад и восток будущих арийских и монголоидых народов, заявляли превосходство человека над животными. Но, во втором тысячелетии до нашей эры, спустившиеся с Алтая к лесным границам каменного века длинноголовые земледельцы и оседлые скотоводы уже знали секреты медных руд и бронзового литья, своими браслетами с витыми шишками и ножами удивительно перекликаясь с нижневолжскими и донскими находками. В это же время по всей Великой Степи низкие ковыли всколыхнулись под колёсами тяжёлых арийских колесниц, запряжённых огромными солнечными конями, и вдоль кулундийских солоноватых просторов поднялись могилы героев, ступенчатыми пирамидами слагаемые из кирпичей плотного дёрна. В то время в Европе ещё только зарождались славянские и финские этнолингвистические общности, а таёжные гривы, реки и ручьи Западной Сибири наделялись угорскими именами.

Раннее железо породило скифский мир с его обоюдоострыми мечами-акинаками и удилами для солнечных скакунов. Этот, где-то там пограничный с гипербореями, мир, столь тревоживший сознание Греции, плотью прочувствовавшей, что островная рябь Архипелага не есть вся Вселенная. Скифский мир изначальной бескрайности сам рассматривал соседство Эллады только как своё неумения мореплаванья. Ибо лишь горы, снега, пустыни и море могли остановить их всадническую власть. Но где же был первый и главный центр этого сказочного царства? В Европе ли? Ведь <звериный стиль> золотого литья из мягких ступенчатых пирамид с берегов озера Чаны ничем не отличается от того, что хранят сокровищницы Киммерии. А где-то торговавшие со скифами лесные охотники уносили в свои обские и иртышские землянки чудесные поделки мастеров Египта, Греции, Афганистана, Индии и Китая.

Тёплая и сытная Европа отрывалась от Азии, маня и вбирая всё новые родовые токи, за которыми падальщиками уже двигались, пока слабые для открытого боя, алчно дикие сарматы. И с третьего века до нашей эры скифы стали скудеть численностью и пассионарным задором, свернулись в Причерноморье, окончательно покинув Степь. А когда сарматы заключили военный союз с греческими колониями, то за обессилившими скифами и вовсе осталась только Таврия и низовья Борисфена.

А щедрое золото погубило память великих властелинов мира. Если крупнейшее собрание ископаемого серебра Эрмитажа составляют, в общем-то, почти случайные находки таёжной полосы России, то поиски легендарных золотых богатств степи в семнадцатом веке привели к повальному разграблению скифских курганов. Сборные артели по двести-триста человек варварски раскапывали <бугры>, а когда Демидов поднёс свой подарок родившей наследника Екатерине, поражённый Пётр Первый немедленно затребовал собирать все <сии курьёзные вещи> в зачатый им же Санкт-Петербург. Более двухсот пятидесяти золотых украшений из Сибири прибыло в Кунсткамеру.

Вновь ропот и пыль от гонимых лавинами табунов и беспокойных стад. Это от границ Китая в Сибирь вернулись выходцы всё с того же алтайского Алтынколя хунну. Во втором, третьем, четвёртом веках северные хунны породнились с таёжными уграми, обрели имя гунны и просыпались на Запад, заполняя европейскую лесостепь самодийцами, а Кавказ аланами. От Волги до Рейна германцы, булгары и славяне были данниками возродившейся Великой Степи, и память Аттилы навсегда оттиснута на руинах Рима. И через века в окской Чувашии хранится говор Байкала.

После великого переселения гуннов в конце первого тысячелетия, Степь на какое-то время опустела. Нетоптаный пырей, густо перевитый вязелем, ровно затянул следы кочевий, по заросшим тростниками озёрам поколения немыслимых числом стаи уток, гусей и фламинго вырастали и умирали, не увидев ни одного охотника. Редкие роды скотоводов, слишком долго не встречаясь даже на водопоях, вырождались без обмена женщинами, и враждовали только с волками. Степь спала, туго набирая силу. Грозовые облака молниями касались оплавленных пижмой и посеребрённых полынью шишаков проседающих курганов, иногда зажигая летучие травяные пожары, а равномерно круглеющая и тающая луна уже не взывала вождей и шаманов видениями военной добычи.

Тайга жила самостоятельно и самобытно. За тысячи лет в лесу ничего не менялось. Охотничьи летники и зимовья медленно, но непрестанно спускались и поднимались по глинистым берегам Иртыша, Оби, Кети и их ветвистых, чайного цвета, притоков, храня тонкое равновесие убийства и воспроизведения. Две-три семьи вокруг одного кочующего очага от поколения к поколению без записей передавали законность взятия в данном урочище медведя или лося, срок загона косули или облавы на забредшего осенью из далёких тростников гигантского секача. Строгие ритуалы выпрашивали прощение у хозяев леса за причинённый урон, праздниками и жертвами возвращая миру его полноту. Охотники били пушнину тупыми наконечниками стрел - томарами, ибо цельные шкурки соболя, куницы, колонка и белки очень хорошо шли на обмен с проникавшими в таёжную страну иноплеменниками, говорившими схожими языками, но жившими осёдло по обоим склонам пологих цепей Северного Урала. Насельники этих обнесённых тынами городищ, кроме керамики и ткачества, умели делать ножи, топоры, удила, стремена и пряжки, неведомо от кого владея тайнами цементирования и науглероживания железа, пакетными технологиями, наваркой стальных лезвий на мягкую железную основу. Но, всё же, кроме торговли и обмена, таёжникам временами приходилось и охранять от чужаков свои семьи, для чего мужчины надевали при встречах тяжеленные панцири из лосинных рогов. Добыча пушнины требовала больших переходов, в зимней тайге травы не было, и охотники приучали избранных жеребят к сырому и сушёному, мелко рубленому мясу. Кони от этого вырастали особо выносливыми и жили по пятьдесят лет.

С одиннадцатого века лесная Сибирь тремя путями через Урал торговала с Русью. Южный, самый трудный, пролегал по вечно воющей и грабящей Степи. Посему торговцы чаще проходили через Северо-Сосьвенскую возвышенность, и далее, обходя Кондинские болота по Сибирским валам, к верховьям Енисея. И ещё от поморов шёл зимник по ненецкой тундре. Четвёртый путь был водой: о связях с людьми обскими упоминается в новгородской летописи 1364 года. Известно также, что из Пелымского городка в конце пятнадцатого века на Русь приезжал мурза Анфим - сотник князя Юмшана. Здесь по реке Тавде с тех времён мансийские люди научились распахивать поляны и сеять хлеб. Этот хлеб ясаком с них позже получал Ермак.

С половины первого тысячелетия от Рождества Христова по Центральной Азии стремительно распространились тюрки. Первый каганат беспрепятственно развернулся от границ Китая до Кавказа. Но он был слишком слаб от своей неплотности, чтобы не распасться. Второй, восточный, был разбит непримиримыми уйгурами.

В восьмом-девятом веках тюрки проникают в лесостепь, а затем, по речным протокам и замерзающим в зиму болотам, всё дальше и дальше входят в Тайгу, и так начиналась тюркинизация Сибири. Но для этого жестокого климата и бескрайних просторов людей всегда было слишком мало, чтобы вести войны на выживание. Амбиции ханов и князьков не вершили судьбы Сибири. Шла вполне естественная дисперсия коренного и нового населения, определяемая ландшафтными нишами низин и возвышенностей, тундры, травных грив, рыбных крутых берегов, кедрача, озёр. И в этих нишах народы, занимающиеся охотой, рыбалкой, скотоводством и земледелием, почти всегда находили возможности мирного сосуществования.

Мир перевернулся, когда Великая Степь застонала под всё пожирающей лавиной монголов. Полутысячекилометровой колонной, вслед запылённым солнцу и луне, на закат в ужасающем гуле топочущих табунов, стад и скрипящих кибиток, двигались необъяснимым образом расплодившиеся в несколько жарких лет бесстрашные, ловкие и алчные воины. За ними тянулись, словно муравьиные матки, не прекращающие рожать и вскармливать будущих убийц тюрок, булгар, арабов, славян и германцев, завёрнутые в шкуры и увешанные серебром медноликие, почти безглазые женщины. Тринадцатый век навсегда и окончательно увязал Азию и Европу единой историей. Такое оно неудобное число - тринадцать. . .

От тех времён остался феноменальное в своём совершенстве орудие смерти - селькупский лук. Сложносоставной, склеенный рыбьим клеем из четырёх пород дерева в форме буквы <М>, с роговой накладкой под руку и обтянутый от размокания берестой. Он не сгибался при натягивании тетивы, а сжимался своими разнесёнными полукружиями и бил дальше и точнее кремнёвого ружья, далеко обходя его в скорострельности. Такие луки наравне с пушниной сотни лет шли как ясак, и были вытеснены из русских войск только затворным оружием. Впрочем, селькупскими луками были вооружены формирования инородцев ещё и в наполеоновскую кампанию!

Сибирские татары вели вполне независимую жизнь, хотя Тюменское ханство официально являлось восточной частью Золотой орды. Кстати, через его городки и стойбища провозили святого Александра Невского, когда желали подавить воображение храбрейшего русского князя бескрайностью монгольского мира. Александр внял уроку и потом жёстко передал его ропотливым новгородцам: нигде под солнцем в те дни не было силы, способной сопротивляться империи чингисидов. Эта сила копилась только в самой, слишком молодой, слишком авторитарной империи. Эта сила, страстно таясь до поры глубинным торфяным пожаром, то там, то сям междоусобицами вырывалась на поверхность, и, как только ослабевала центральная деспотия, зависть и ревность неузаконенного традицией престолонаследия рвали орду на неравные части. Так вот и подступило время, когда покорителя Москвы, потомка Джучи-хана, грозного Тохтамыша смог безнаказанно убить барабинский хан Шадибек.

А в шестнадцатом веке, во всё множащихся раздорах и интригах пало и само Тюменское ханство. На юге Западной Сибири в Барабинской и Кулундийских степях образовался Сибирский Юрт, который возглавила местная династия тайбугинов. К тому же, сибирские татары оказались практически отрезанными от волжской Орды ворвавшимися в Приуралье из полупустынного небытия, грабящими и убивающими всех и вся, дикими калмыками - <чёрными> ойротами и <белыми> телеутами. Связь с Европой, с всё набирающей силой Русью сохранялась теперь только северными путями через городки таёжных и уральских угров. Но вскоре свергнутые с тюменского трона чингисиды, потомки родного брата бессмертного Батыя Шейбани-хана, при поддержке ногайских мурз и активном участии узбеков, захватили власть в Сибирском ханстве. Кучум, прямой наследник последнего тюменского хана Ибака и сын узбекского правителя Муртазы, убил братьев Едигера и Бекбулата вместе с их семьями и со всеми родственниками. Правление Кучума стало последней попыткой сибирского сепаратизма, ибо вырезанные чингисидами тайбугины, после падения Казани открыто желали принять Московское подданство. Пришлец-узурпатор, обложивший своим ясаком не только покорённых мурз и князьков, но даже, чего никогда не было, простолюдинов, с неистовой жестокостью карал подданных за любые контакты с соседями. Распространяемый им ужас понудил даже самого северного его вассала, до того потомственно дружественного Руси, пелымского князька Аблагерима напасть на русские сёла Перми.

Имя хана Кучума собрало вокруг себя легенды татар, русских, хантов и казахов. Его жестокость, коварство и ненасыщаемая гордыня, кажется, прикоснулись ко всей географии Тобола, Иртыша, Оби, Барабы и Кулунды. На острове одного из величайших мировых озёр Чаны, а ещё в семнадцатом веке оно разливалось на двенадцать тысяч квадратных километров, он де закопал несметные сокровища. И озеро Карачи, возле которого истекают знаменитые минеральные воды, по вкусовым качествам не знающие себе равных, названо в честь кучумовского вельможи Карачи, обманом заманившего соратника Ермака Ивана Кольцо в свою ставку. Сколько сёл гордо уверяют, что именно около их околицы произошла последняя его битва, сколько яров указывается местом написания суриковской картины, и сколько. . . Противник Кучума, Ермак, тоже оставил достаточно преданий об утерянных бочонках и затопленных челнах с золотом. Даже там, где он никогда не был.

Первым известен поход московских купцов и воев в Югру и Обдорию одна тысяча четыреста шестьдесят пятого года. Одновременно из Твери отправился в своё хождение за три моря Афанасий Никитин. Случайное ли то было совпадение? Чтобы Москва и Тверь да не соперничали в поисках новых земель? Или, действительно, просто сошлись сроки? Только в последнем году пятнадцатого века уже четырёхтысячное войско московитян под командой Семёна Курбского, пройдя мимо топей сосьвенским путём, покорило <Лянин-городок и ещё тридцать три тяцких и вогульских князьков>. С тех пор Обдорск, ныне Салехард, стал первым русским островком в пронзительно меняющем цвет море лиственничной Тайги. Вообще, продвижение русских в Сибири, из-за противостояния с агонизирующей Ордой и не покоряющимися никому калмыками и черемисами, изначально шло с ненецкого севера. Казаки и ушкуйники греблей поднимались против медленного течения Оби и её притоков Ляпине-Сычве, Сысьве, Казыму, Кондре, Надыму, по ходу движения ставя на высоких мысах окружённые тыном городки для зимовки и защиты от беспокойства подкрадывающихся крепким февральским настом кучумовских отрядов.

Так что, хотя раньше всех в Зауралье проникли зыряне-пермяки, но уже к началу шестнадцатого века поморцы Ледовитым океаном освоили проход в устья Сибирских рек, окончательно закрепившись там после разгрома Иоанном Грозным вольницы Великого Новгорода. В тысяча пятьсот семьдесят первом году они заложили Индигирку, а с тысяча пятьсот восемьдесят четвёртого года русский городок Мангазея был известен даже в Западной Европе. Крепостца Надым отмечена на знаменитой государевой карте <Книга Большоё чертёж>. Русские доверенно и выгодно торговали с ненцами, манси и хантами, эвенками и сибирскими татарами, а, главное, за ними чувствовалась нарастающая сила московского царя, которая могла противостоять разорительной власти чингисидов. Кучумовцы в ответ активно зорили и жгли первые русские укрепления, и с тысяча пятьсот восемьдесят шестого года был издан указ об обустройстве в Сибири государевых острогов. Сургут, Нарым, Томск До закладки Санкт-Петербурга было ещё больше ста лет, когда местные правители склонились к руке Московии: так в тысяча пятьсот девяносто первом году Борис Годунов выдавал Мамруку Васильеву грамоту на княжение.

А Великая Степь противлялась отчаянно. Здесь Русь двигалась навстреч солнцу не торгом, а оружием. Мимо Тюмени по Иртышу первыми вошли казаки: терские, сольские и донские. Но на их силу Степь выставляла свою, зачастую сама переходя Каменный пояс в поисках военного счастья. И только Ермак Тимофеевич, почти сказочный бунтарь и неисправимый разбойник, в одночасье принявший со товарищами на поход в своё бессмертие монашеские обеты, стал более мистическим, чем историческим ключом, отворившим вход в неведомые просторы хуннов и гуннов, скифов, тюрков и монголов. По следам его ратных и идейных наследников Великая степь вновь раскрыла свою веками таимую под спудом силу от Крыма до Гоби. Теперь уже славяне, двинувшись от обратного, наперекор Зодиаку соединили живой, непрерывно пульсирующей сигналами и токами, хордой Евразию с запада на восток, от края и до края.

Хан Кучум необратимо терял союзников и ясачников, хотя, молниеносными переходами сохраняя боеспособный отряд и богатую казну, один за другим отбил три предпринятых русскими против него похода. Он отчаянно кружил по сужающейся спирали, пока в тысяча пятьсот девяносто восьмом году не был окончательно отогнан в барабинские степи, и тобольская, иртышская и обская Сибирь полностью перешли под покровительство Москвы.

Двадцатого августа в устье реки Ирмень, после двухнедельной изматывающей погони, когда гонимые и преследователи, меняя хрипящих пеной коней, скакали почти по восемьдесят километров в сутки, Кучум был настигнут и отрезан от дальнейшей возможности отступления. Битва началась с рассвета и закончилась в темноте. Ненависть Сибирской Орды к своему былому ужасу была безмерна, и первыми по нему ударили <служивые татаровя>. За ними подоспели казаки, окружившие кучумовцев плотным кольцом. Чудом прорвавшуюся сотню преследовали по берегу Оби и, настигнув, посекли и потопили. Сам Кучум, ещё в начале боя бросивши семью и преданных ему музр, на лодках бежал с несколькими слугами и казной. Через несколько месяцев его, полуслепого и больного, в заледенелых кулундийских солончаках убили и ограбили дикие казахи.

К сожалению, муть бессмысленного обского водохранилища ныне покрывает место сражения. Но в историю навсегда вошли герои той битвы: воевода Воейков, боярские сыны Илья Беклемишев, Павел Аршинский, атаман Третьяк Жаренный, и <литвины> Никита Борзобогатый, Христофор Зеленьковский и Лукаш Индриков.

Пленённая Воейковым семья непокорного чингисида была с почестями отвезена к Царю, и там достойно принята и обласкана, согласно своей сановности происхождения. Так что, потомок Кучума царевич Арслан с отрядом сибирских татар уже участвовал в походе князя Пожарского и Минина за освобождение Москвы от поляков.

Насколько Степь резко сменяла свой лик под царствующими над ней народами, настолько Тайга тысячелетиями хранила самобытность. Сменялся ли давящий капкан на пружинный, волосяная петля на стальную, но сам принцип, сама основа отношений между заболоченным, промытым гигантскими реками, лесом и тропящим его ягелевые и снытные пространства человеком оставались незыблемыми со времён всё тех же отщепов и ножевидных пластин из чёрного кремня и жёлтой яшмы. Тайга и охотник продолжали сожительствовать на равных, не покоряя и не покоряясь, всегда почтительно и чутко относясь друг к другу. Кочующие семьи ритуальным опытом поколений наперёд просчитывали сколько можно взять в данном месте нельмы, рябков, рыси или ореха, чтобы стрелка весов не отклонилась от мистически общей для леса и человека риски, обозначающей бесконечность их жизни.

Всё сломилось лесоповалом. Миллионные вбросы спецпереселенцев из России, Украины и Белоруссии, Прибалтики и Туркестана, тысячами заживо погребаемые снегом, досуха высасываемые гнусом или поглощаемые растревоженными топями, по конвойным путям партиями вжимались, вдавливались и втискивались неведомо откуда взявшейся сатанинской силой в Восток и Север. Тогда мшаники Тайги впервые впитали столько человечьей крови. Заполняя и переполняя все редкие и бесценные пятачки не заливаемой вёснами, перемешанной с песком, глины, где можно было без лопат и топоров хоть как-то выкопать землянки и спасти детей, эти раздетые, разутые и истерзанные нечеловечьим террором кулаки, казаки, пособники белобандитов, панов и басмачей не понимали, не могли понимать законы таёжной жизни. Они просто выживали. Сегодня. Сейчас. Сию минуту. Это потом их выживание обернулось золотом и алмазами, углём, нефтью, газом, никелем и ураном. Отмечая свои пути берёзовыми крестами или номерными братскими могилами, апокалиптичной ценой они выкупили пробуждение сокровищ Гипербореи, и, просекая и мостя гати, вырубая реликтовые боры и выжигая тальники и осокори под запашку, жизнями и смертями пресекли временную черту, ровным полусном тянувшуюся от ледниковых нашествий.

18.04.2003
19:08

ЖИЗНЬ И СМЕРТЬ СОСТОЯВШИХСЯ ЛЮДЕЙ

05.03.2003
07:23

ВЫКРЕЩЕНОМУ РЕВОЛЮЦИЕЙ

25.02.2003
13:57

В АПОКАЛИПСИС С ЛЮБОВЬЮ

13.02.2003
20:10

ВЕЧНЫЙ ЛИК И ХАРЯ ВРЕМЕНИ